Соколиная семья - Яков Михайлик

А что там, за хвостом моего яка? Сколько их, преследователей? И кто прикрывает меня? Сделав боевой разворот, я увидел двадцатьдевятку. Илюша. Илья Чумбарев. Спасибо, друг!

Неприятельских самолетов над станцией и ее округой не было. Пройдя над нашими войсками, мы еще раз убедились, что теперь им никто не угрожает. Можно возвращаться домой.

Половина солнечного шара уже спряталась за дымный горизонт, когда мы на последних каплях горючего пришли на свой аэродром. Красное солнце на закате предвестник ветреной погоды. Поднятая самолетами пыль еще долго не оседала, колобродила над гудящей от взрывов землей.

Каждый день, как и сегодня, вылетать приходилось по четыре-пять раз. От непрестанного напряжения чувствовалась усталость, но обстановка на земле требовала постоянной поддержки с воздуха. И мы летали, летали. Воздушные бои начинались от взлета и заканчивались заходом на посадку. Такого еще не было никогда.

Почти после каждого полета мы недосчитывались товарищей. Гибли самолеты, гибли люди. Вот и сегодня замполит передал нам скорбную весть: в соседней части смертью храбрых пал в неравном воздушном бою Герой Советского Союза майор Фаткулин.

— Как это случилось, товарищ капитан? — спросил Александр Денисов.

Евдоким Андреевич Норец расстегнул планшет, достал какой-то лист бумаги, но читать его не стал.

— Как случилось? — переспросил он. — Фаткулин вылетел на перехват группы фашистских бомбардировщиков и смело вступил с ними в бой. Атакуя то один, то другой самолет, майор смешал боевой порядок немецких летчиков и вынудил их повернуть от цели. Ценою собственной жизни герой спас сотни защитников Сталинграда на земле.

Тесным кругом обступили мы политработника, ожидая продолжения рассказа о поединке советского летчика с большой группой воздушных гангстеров. Но продолжения не было. Капитан развернул тот самый лист бумаги, что достал из планшета, и сказал:

— Это письмо от жены Фаткулина. Вот что говорится в нем:

Горе, причиненное мне, очень велико. Сейчас мне не с кем поделиться, ибо мои дочурки еще очень малы, чтобы понять трагедию этой потери. Глубокая рана нанесена врагом нашей семье. Но я знаю, что мой муж сражался отважно и погиб смертью храбрых. Прошу его друзей отомстить гитлеровским извергам за смерть моего мужа.

— Мы тоже друзья майора Фаткулина, — закончив читать письмо, сказал Е. А. Норец, — и мы должны открыть счет мести за героя. Пусть ни одна пулеметная очередь, ни один пулеметный залп не пройдут мимо врага. Смерть немецким оккупантам!

— Смерть! — отозвались мы.

По существу это был полковой митинг, какие нередко проводились у нас во фронтовых условиях.

В эту тяжелую пору Родина ничего не жалела для нас. Отличившихся в воздушных боях награждали орденами и медалями. Помнится, я как-то сразу получил две медали и орден Красного Знамени. Ребята весело шутили: Михайлик получил полную шапку наград.

Мы понимали, что сейчас решается судьба Сталинграда, судьба дальнейшего исхода войны, поэтому еще теснее сплачивались вокруг партии Ленина. Молодые бойцы подавали заявления о приеме их в члены ВЛКСМ, а товарищи годом-двумя старше становились кандидатами и членами партии. Хочу в бой идти комсомольцем, Хочу сражаться с немецко-фашистскими захватчиками в одном строю с коммунистами-ленинцами – такие заявления поступали на имя комсомольских, партийных и политических работников в каждом звене, в каждой эскадрилье, в каждом полку. Люди, становившиеся членами ВКП(б) и ВЛКСМ, как бы обретали удвоенную, утроенную силу и дрались с врагом насмерть.

В ноябре 1942 года я тоже стал членом великой партии большевиков. На собрании я сказал коротко: Буду бить фашистов до тех пор, пока руки мои держат штурвал боевого самолета, пока глаза мои видят ненавистного врага, пока в груди моей бьется сердце. Буду бить их до тех пор, пока священная земля наша не станет свободной от гитлеровской нечисти, пока братья наши, изнывающие под игом фашизма, не скажут мне: Спасибо, воин-освободитель!

Звание члена ВКП (б) стало моим вторым, сильнейшим оружием.

Сразу же после собрания предстояло идти в бой. Меня поздравили друзья, тепло напутствовали старшие товарищи. От их сердечных слов звонким током крови билась каждая жилка, каждая клеточка, мускулы обретали небывалую упругость. Иду в бой коммунистом, — радостно думал я.

Майор А. Б. Исаев, любимец летчиков, имевший 92 боевых вылета и уничтоживший 10 самолетов противника, в одной из неравных воздушных схваток был ранен. Вот уже более месяца он находился на излечении в госпитале. Заменивший его майор Мордвинов погиб 21 октября при выполнении боевого задания в районе станции Котлубань. Теперь частью командовал майор Мельников Евгений Петрович, назначенный к нам из другой авиационной части.

Ставя нам задачу на вылет, командир уточнил, кто за кем будет взлетать с аэродрома, где место каждого летчика в потоке самолетов.

— Учтите, — предупредил майор, — в сумерках каждому придется действовать самостоятельно. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Мы разошлись по своим машинам. Они уже были готовы к ночному вылету. В наступивших сумерках разведчики доложили, что на аэродроме Котлубань сосредоточилось большое количество самолетов противника. Удар по ним можно нанести только сейчас, ибо ночью или на рассвете они уйдут.

Нанести штурмовой удар по аэродрому в сумеречное время – дело сложное, поэтому командование отобрало наиболее подготовленных, опытных летчиков. Раньше истребители нашего полка, да и не только нашего, не летали ночью. Такие задания выполняла легкобомбардировочная авиация, вооруженная на первый взгляд несовершенной техникой – По-2. Но кукурузники отлично справлялись со своим делом. Теперь, видимо, обстоятельства требовали, чтобы летели мы…

Один за другим яки поднимаются в воздух. Вскоре село Семеновка, возле которого был наш аэродром, скрылось из вида. Мы взяли курс на Котлубань. Как отыскать этот аэродром в темноте, никто не задумывался, потому что характерный изгиб Волги и сам Сталинград были видны с далекого расстояния. К тому же первым идет сам Мельников, имеющий богатый опыт воздушных боев и штурмовых действий днем и ночью.

За лидером летит Чичико Бенделиани, потом Иван Балюк, я, Степан Ткаченко и Василий Лимаренко. На высоте 2700 метров выходим из окутывающей мглы. Выше чистое небо, в котором виднеются огненные зарницы. А внизу можно разглядеть кое-что только строго вертикально под собой.

Вот и Сталинград. От него разворачиваемся вправо и идем по времени и курсу. Я думаю о том, что в темноте зенитный огонь может ослепить, если к этому не подготовить себя. Готовлюсь. Жду. Внизу взметнулось пламя. Это командир полка поджег самолет на вражеском аэродроме. Почти одновременно, но несколько в стороне, загорелся второй фашистский самолет. Это сработал майор Бенделиани. Пламя осветило другие цели. Теперь они очень хорошо видны.

Подойдя к аэродрому и осмотревшись, я тоже выбрал один из самолетов и перешел в атаку. Выдержав заданную дистанцию, открываю огонь. Мне кажется, что я весь в пламени. На некоторое мгновение почти слепну, и самолет из атаки вывожу ориентировочно, по инерции.

Знаю одно, что лечу вверх с набором высоты. Но вот несколько прояснилось в глазах, и я перевожу як в повторное пикирование. Более двух раз не разрешается атаковать, чтобы не мешать другим, не столкнуться с машинами, идущими сзади. Вторая атака дала хороший результат – загорелся еще один самолет.

Взяв курс строго на север, ухожу. Немецкий аэродром в дыму и огне. Славно мы поработали. По пути домой замечаю цепочку огней на дороге. Это фашистская колонна автомашин. Здесь-то уж никто не помешает мне. Выпускаю по ней длинную очередь. Два взрыва. Двух автомашин нет. Теперь на свой аэродром.

Переведя самолет в набор высоты и подвернув вправо, вышел на прежний ориентир – Волгу. Через несколько минут надо выполнять первый разворот и здесь же искать аэродром, на котором должны гореть большой треугольник из соломы и периодически сигналить белая ракета. Вскоре я действительно увидел три костра и белую ракету. Костры показывали общее направление и немного освещали землю.

Выпустив шасси и убедившись, что впереди никого нет, я выполнил четвертый разворот и пошел на посадку. Сейчас пригодилось бы радио, но, к сожалению, оно было не в моде, и многие считали его лишним грузом. Для облегчения самолета и увеличения его скорости снимали не только радиоаппаратуру, но некоторые даже ухитрялись снимать часть вооружения, оставляя только одну пушку. Вот почему при посадке каждый летчик, по существу, был предоставлен самому себе, надеялся на свой опыт и смекалку.

Машину я посадил удачно. У ребят тоже все в порядке. Мы довольны результатами первого ночного вылета.