Анна Каренина - Лев Толстой

золотое. Но вчера были особенные причины, - с значительною улыбкой продолжал

Степан Аркадьич, совершенно забывая то искреннее сочувствие, которое он

вчера испытывал к своему приятелю, и теперь испытывая такое же, только к

Вронскому. - Да, была причина, почему он мог быть или особенно счастлив, или

особенно несчастлив,

Вронский остановился и прямо спросил:

- То есть что же? Или он вчера сделал предложение твоей belle soeur?...

- Может быть, - сказал Степан Аркадьич. - Что-то мне показалось такое

вчера. Да, если он рано уехал и был еще не в духе, то это так... Он так

давно влюблен, и мне его очень жаль.

- Вот как!.. Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую

партию, - сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. -

Впрочем, я его не знаю, - прибавил он. - Да, это тяжелое положение! От

этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача

доказывает только, что у тебя недостало денег, а здесь - твое достоинство на

весах. Однако вот и поезд.

Действительно, вдали уже свистел паровоз. Через несколько минут

платформа задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился

паровоз с медленно и мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом среднего

колеса и с кланяющимся, обвязанным, заиндевелым машинистом; а за тендером,

все медленнее и более потрясая платформу, стал проходить вагон с багажом и с

визжавшею собакой; наконец, подрагивая пред остановкой, подошли пассажирские

вагоны.

Молодцеватый кондуктор, на ходу давая свисток, соскочил, и вслед за ним

стали по одному сходить нетерпеливые пассажиры: гвардейский офицер, держась

прямо и строго оглядываясь; вертлявый купчик с сумкой, весело улыбаясь;

мужик с мешком через плечо.

Вронский, стоя рядом с Облонским, оглядывал вагоны и выходивших и

совершенно забыл о матери. То, что он сейчас узнал про Кити, возбуждало и

радовало его. Грудь его невольно выпрямлялась, и глаза блестели. Он

чувствовал себя победителем.

- Графиня Вронская в этом отделении, -сказал молодцеватый кондуктор,

подходя к Вронскому.

Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и

предстоящем свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая

себе в том отчета, не любил ее, хотя по понятиям того круга, в котором жил,

по воспитанию своему, не мог себе представить других к матери отношении, как

в высшей степени покорных и почтительных, и тем более внешне покорных и

почтительных, чем менее в душе он уважал и любил ее.

XVIII

Вронский пошел за кондуктором в вагон и при входе в отделение

остановился, чтобы дать дорогу выходившей даме. С привычным тактом светского

человека, по одному взгляду на внешность этой дамы, Вронский определил ее

принадлежность к высшему свету. Он извинился и пошел было в вагон, но

почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее - не потому, что она

была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые видны

были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда

она прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное. Когда он

оглянулся, она тоже повернула голову. Блестящие, казавшиеся темными от

густых ресниц, серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице,

как будто она признавала его, и тотчас же перенеслись на подходившую толпу,

как бы ища кого-то. В этом коротком взгляде Вронский успел заметить

сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими

глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто

избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в

блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он

светился против ее воли в чуть заметной улыбке.

Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая старушка с черными глазами и

букольками, щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими губами.

Поднявшись с диванчика и передав горничной мешочек, она подала маленькую

сухую руку сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его в лицо.

- Получил телеграмму? Здоров? Слава богу.

- Хорошо доехали? - сказал сын, садясь подле нее и невольно

прислушиваясь к женскому голосу из-за двери. Он знал, что это был голос той

дамы, которая встретилась ему при входе.

- Я все-таки с вами не согласна, - говорил голос дамы.

- Петербургский взгляд, сударыня.

- Не петербургский, а просто женский, - отвечала она.

- Ну-с, позвольте поцеловать вашу ручку.

- До свиданья, Иван Петрович. Да посмотрите, не тут ли брат, и пошлите

его ко мне, - сказала дама у самой двери и снова вошла в отделение.

- Что ж, нашли брата? - сказала Вронская, обращаясь к даме.

Вронский вспомнил теперь, что это была Каренина.

Ваш брат здесь, - сказал он, вставая. - Извините меня, я не узнал вас,

да и наше знакомство было так коротко, - сказал Вронский, кланяясь, - что

вы, верно, не помните меня.

- О нет, - сказала она, - я бы узнала вас, потому что мы с вашею

матушкой, кажется, всю дорогу говорили только о вас, - сказала она,

позволяя, наконец, просившемуся наружу оживлению выразиться в улыбке. - А

брата моего все-таки нет.

- Позови же его, Алеша, - сказала старая графиня.

Вронский вышел на платформу и крикнул:

- Облонский! Здесь!

Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом

вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением, поразившим

Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за

шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз,

смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала

его, он опять вошел в вагон.

- Не правда ли, очень мила? - сказала графиня про Каренину. - Ее муж со

мною посадил, и я очень рада была. Всю дорогу мы с ней проговорили. Ну, а

ты, говорят... vous filez le parfait amour.Tant mieux, mon cher, tant mieux.

- Я не знаю, на что вы намекаете, maman, - отвечал сын холодно. - Что

ж, maman, идем.

Каренина опять вошла в вагон, чтобы проститься с графиней.

- Ну вот, графиня, вы встретили сына, а я брата, - весело сказала она.

- И все истории мои истощились; дальше нечего было бы рассказывать.

- Ну, нет, - сказала графиня, взяв ее за руку, - я бы с вами объехала

вокруг света и не соскучилась бы., Вы одна из тех милых женщин, с которыми и

поговорить и помолчать приятно. - А о сыне вашем, пожалуйста, не думайте:

нельзя же никогда не разлучаться.

Каренина стояла неподвижно, держась чрезвычайно прямо, и глаза ее

улыбались.

- У Анны Аркадьевны, - сказала графиня, объясняя сыну, - есть сынок

восьми лет, кажется, и она никогда с ним не разлучалась и все мучается, что

оставила его.

- Да, мы все время с графиней говорили, я о своем, она о своем сыне, -

сказала Каренина, и опять улыбка осветила ее лицо, улыбка ласковая,

относившаяся к нему.

- Вероятно, это вам очень наскучило, - сказал он, сейчас, на лету,

подхватывая этот мяч кокетства, который она бросила ему. Но она, видимо, не

хотела продолжать разговора в этом тоне и обратилась к старой графине:

- Очень благодарю вас. Я и не видала, как провела вчерашний день. До

свиданья, графиня.

- Прощайте, мой дружок, - отвечала графиня. Дайте поцеловать ваше

хорошенькое личико. Я просто, по-старушечьи, прямо говорю, что полюбила вас.

Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души поверила и

порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо

губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между

губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную

руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с

которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой,

так странно легко носившею ее довольно полное тело.

- Очень мила, - сказала старушка.

То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не

скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он

видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно

начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с

Вронским, и ему это показалось досадным.

- Ну, что, maman, вы совершенно здоровы? - повторил он, обращаясь к

матери.

- Все хорошо, прекрасно. Alexandre очень был мил. И Marie очень хороша

стала. Она очень интересна.

И опять начала рассказывать о том, что более всего интересовало ее, о