Дети Ноя - Жан Жубер

Но вот прошло несколько дней, и наш Гектор вновь обрел охотничий инстинкт, мирно дремавший в нем долгие годы изобилия; теперь он начал шастать по чердаку в поисках мышей. Случалось, он победно заявлялся в столовую, сжимая в зубах крошечное серое тельце, еще теплое и вздрагивающее от предсмертных судорог. Ноэми бросала жалостные взгляды па эту пару, и я чувствовал, как душа ее прямо разрывается от любви к Гектору и одновременно от сострадании, едва ли не столь же пылкого, к его жертвам.

Однажды, я слышал, она даже прошептала: «Зачем? Ну зачем он это делает?» Отнюдь не бесчувственный, я тем не менее считал, что нечего особенно мучиться из-за таких пустяков, это закон природы: кошки едят мышей, а мыши предназначены в пищу кошкам. Кстати, то же самое, только в более деликатных выражениях, объяснял и мой отец, когда Ноэми со слезами на глазах приходила к нему выяснять этот вопрос. Он рассказывал ей об экологии, о регулировании рождаемости, о равновесии в природе и добавлял, что, принимая во внимание способность этих зверюшек быстро размножаться, особенно в условиях нашего заточения, они очень скоро заполонят весь дом, так что и Гектор уже не поможет. Ноэми кивала головой, но видно было, что она не вполне убеждена в правоте отца.

Однажды Па рискнул даже подсчитать, какое потомство способна произвести пара мышей, если ничто не пресечет их жизненную активность. Может быть, он что-нибудь напутал в расчетах, к которым но испытывал особенной склонности, но полученная им цифра оказалась такой огромной, что легко было вообразить себе дом, набитый до отказа грызунами, которые просто задавят нас, прежде чем задохнутся от тесноты сами.

Понял ли Гектор, что речи, притом речи хвалебные, ведутся именно о нем? Не знаю, но он почему-то вдруг выбрался из своего убежища и вспрыгнул ко мне на колени, а я принялся усердно гладить и ласкать его, как бы благодаря судьбу, пославшую нам спасителя от мышиной напасти.

В нашем теперешнем заточении Гектор поневоле, на свой манер, сыграл свою положительную роль, как, впрочем, и другие животные, ввергнутые, волею случая, вместе с нами в это необыкновенное приключение. Его ленивое спокойствие, его невозмутимая уверенность неизменно оказывали на пас целительное действие. Казалось, ничто не способно поколебать его благодушные повадки. В нашем маленьком замкнутом мирке, где буквально все являлось событием, мне хорошо помнится то странное ощущение, которое охватывало меня, когда я замечал два мерцающих зеленых огонька в темноте под чугунной плитой камина или — когда коту вдруг приходила фантазия взобраться на шкаф — его черный силуэт, напрягшийся, точно у хищника перед прыжком. И вот когда он зевал, чуть не выворачивая наизнанку пасть, где поблескивали острые клыки, то напоминал мне лесную гадюку, готовую ужалить. Мне бывало страшновато до тех пор, пока он не смыкал челюсти и не обретал вновь свое привычное, мирное обличье.

Ноэми, заботившаяся о здоровье Гектора, решила заставить его каждодневно дышать воздухом. Взяв кота под мышку, она упрямо выносила его на помост, но стоило ему почуять холод, как он брезгливо фыркал, вырывался у нее из рук и удирал вниз, в хлев. Его упрямство превзошло настойчивость Ноэми, так что последнее слово осталось за ним. В конце концов моей сестре пришлось сдаться, хотя время от времени она возобновляла свои коварные попытки выгулять Гектора, которые он тут же успешно пресекал.

Как хорошо я его понимал — нашего кота с его хитростями, упорным нежеланием гулять и пристрастием к теплу камина! Один лишь вид серого неподвижного неба, свинцово давящего па снег, приводил меня в уныние, и, если бы не требование отца ежедневно выходить на свежие воздух, я бы охотно оставался в гостиной или, еще того лучше, в постели с одним желанием: чтобы сон поскорее избавил меня от всего этого кошмара.

Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, насколько прав был отец: ведь пассивность и бездействие были нашими злейшими врагами. Нехотя, против воли, мы подчинялись его приказу и молча кружили по нашей террасе, точно каторжники на прогулке; только теперь я нее чаще и чаще ходил, закрыв глаза.

8

В это утро я поднялся много раньше обычного. То ли я потерял ощущение времени, то ли интуитивно почувствовал, что происходит нечто необычное? В столовой было пусто, я наспех оделся и на цыпочках прокрался на сеновал. Едва я приоткрыл ставень, как меня ослепило багровое зарево, и я пулей взлетел вверх по лестнице.

Зрелище, представшее моему взору после двух недель под серыми небесами, показалось мне фантастическим. Весь небосвод до самого горизонта был залит пурпурным пламенем, а вдали, над гребнями гор, еще окутанных предрассветной дымкой, висел огромный кровавый диск солнца. Снежная пустыня окрасилась в розовое, воздух был по-прежнему недвижен, и несколько причудливой формы облачков стояли в зените, точно корабли на якоре.

Я так и замер с разинутым ртом, чувствуя, как одолевают меня разом и восхищение перед этой красотой, и неясный страх. Впечатление странной нереальности, о которой часто говорил мой отец в связи со снегом, захлестнуло и меня; казалось, грядет какое-то эпохальное событие — то ли наше счастливое избавление, то ли погибель.

Я облегченно вздохнул, увидав, что из снежного туннеля вынырнула голова отца. Он вскарабкался на помост, облокотился на перила, и по его ошарашенному виду я понял, что он тоже не способен разобраться в этой перемене.

Конечно, живя в серых сумерках, мы жадно ожидали возвращения солнца, но теперь вдруг его размеры и зловещая окраска внушили нам новый смутный страх. И тем не менее это было знаменательное событие, и Па, ясное дело, зафиксировал его в своем журнале, правда, не вдаваясь в подробные прогнозы. Он увидел в нем главное: перерыв в нашем монотонном бытии, не исключавший, правда, возможности какой-то неведомой катастрофы. Он записал также, что всегда верил в знаки судьбы, но не в силах расшифровать этот, и что карты, разумеется тотчас запрошенные по столь значительному поводу, дают весьма двусмысленное толкование. Так что нам в этом красном зареве, которое с одинаковым успехом могло предвещать и начало, и конец света, оставалось лишь молиться да ждать.

Отныне солнце вставало каждое утро, все так же заливая небосвод пурпуром, но оно совершенно не грело, и температура не поднималась выше нуля. Однако мы стали выбираться наверх с большей охотой: тревога наша слегка улеглась, и, как мне помнится, даже с некоторым удовольствием подставлял лицо под солнечные лучи. Закрыв глаза, я подолгу стоял на помосте, и мне казалось, что в меня проникает какая-то новая сила.

Ослепительная снежная пустыня по-прежнему простиралась до самого горизонта: снег все не таял и небо оставалось пустым. Когда Па, стоя лицом к долине, выкрикивал имя Себастьена, его голос странно звенел и быстро таял в пустоте. Каждый вечер Па с часами в руках так же упрямо поджидал пятичасовой самолет, но тщетно, тот не появлялся. Со свойственным ему упорством Па не оставлял своих попыток, так же как Ма, упрямо надеясь на чудо, продолжала время от времени снимать трубку видеофона и набирать номер за номером. Но аппарат молчал, и с течением дней я видел, как оба они, и отец и мать, теряли веру в удачу.

Зато Па воспользовался ясными днями, чтобы укрепить и расширить наш помост. До сих пор он был весьма скромных размеров, и мы с трудом умещались там все четверо, когда совершали ежедневные прогулки. С помощью досок, балок и веревок Па удлинил и расширил платформу. Теперь, после его двухдневных трудов, она достигала половины длины всего дома, то есть была около семи метров. При четырехметровой ширине она превратилась в действительно удобное место для прогулок, где можно было вволю дышать воздухом и даже заниматься спасительной для нас гимнастикой.

Па даже додумался соорудить небольшую беседку: открытая на юго-запад, она ловила солнечные лучи; там он поставил пару старых кресел. Тепло одевшись, мы присаживались на их продавленные сиденья в перерывах между сеансами гимнастики, и скоро наши лица покрылись легким загаром.

Это беспорядочное сооружение из балок и досок, которое Ма в приступе лирического настроения окрестила «нашими висячими садами» [27], напоминало мне скорее плот Гекльберри Финна или Робинзона Крузо. Я мечтал о морских приключениях. Ухватившись за перила нашего «корабля», я всматривался вдаль, но белое море под багровыми небесами по-прежнему оставалось неподвижным.

Отец тем временем вошел во вкус. Занявшись этой фантастической архитектурой, он больше не расставался с молотком. Он соорудил крошечную метеорологическую станцию, снабженную барометром и термометром; затем приспособление для подачи дымовых сигналов из покрышки, которую можно было мгновенно поджечь в цинковом корыте, в случае если покажется самолет; и, наконец, мостик, ведущий от террасы к задней стене дома. По нему мы относили туда мусор и помои, а также навоз, в избытке скопившийся в хлеву. Теперь мы могли поднимать его в ведрах на чердак, втаскивать их на террасу с помощью ворота, установленного у самого входа в снежный колодец, и потом вываливать в снег; еще теплая масса медленно оседала… Па, со свойственной ему изобретательностью, вычислил, куда именно надо сбрасывать навоз, чтобы после таяния снега он попал прямо на кучу во дворе, из которой удобряли землю в саду.