Странный мир - Сергей Калашников

— Знаешь, Слава, тут за нас природа очень сильно постаралась. Это, считай, естественная солеварня с сепарацией. Так что ничего выпаривать не придется, — Рипа устраивается рядом с ним на одном спальнике. — Сейчас передохнём, а с утра начинаем погрузку.

А Вика смотрит на кирпичи, среди которых еще шевелятся язычки пламени угасающего костра.

— Ребята, а ведь я тупая.

— Ты чего это так расчувствовалась, — интересуется Славка.

— Мы ведь обжигали горшки. И бегали за два километра затачивать костяные острия. Могли ведь обжечь кирпич, и работать с удобствами, сидя по горло в воде, а не под куцым навесом посреди раскалённой степи. И для Васькиной рогатки легко было наделать кирпичных шариков.

Поскольку Рипа ничего не спрашивает, понятно, что про друга девочки она уже в курсе. А Славка объясняет горемычной, что способность находить оптимальные решения «Квакушки» продемонстрировали ярче, чем склонность к просчётам, а ничего абсолютного в мире нет, и всё становится понятным при сравнении, но для этого требуется… спать.

Откалывать соль от сплошного массива — работа непростая. Туристический топорик наставляет Вика. Славка наносит удар булыжником по его обуху, а Рипа держит парус, отражающий осколки в нужную область. Потом совочек, метёлка, и все горшки, пластиковые пакеты с давно оборванными ручками, выстеленные полиэтиленом корзинки, наполняются сероватым веществом. День прошел — не заметили. А с утра — гребля. Лодка нагружена — только держись. Вика идет по берегу и заметно опережает лодку.

Славка шевелит губами. Получается, что они больше трёхсот килограмм волокут. Ужас. Две трети придётся оставлять в курене. И половину камней, которые он нагрузил на радостях, что нашлись здесь вымытые из песка окатанные плоские гальки, о которые можно точить ножи, и продолговатые дыньки с два кулака размером. А Викулька два часа набирала лукошко мелких камушков, чуть не на зуб пробуя каждый. Геологией, что ли решила позаниматься? При такой скорости добираться до места первой остановки им предстоит дня три. Хотя, ветер меняет направление. Ну-ка, попробуем парус поставить.

После выгрузки основной части соли и переноски её в курень, лодка облегчилась незначительно. Вика, вернувшаяся из поездки на море, осталась с Тамарой, а остальные девчата направились с Рипой и Славкой в балку. Ну и всякой всячины с собой прихватили немало — орехи, курага, всего не упомнишь. Гребли ровненько, никуда не торопились. Славка поглядывал на девчат. Какие же они разные!

Вот Гайка в когда-то белом одеянии, покрытом пятнами: зелеными от травы и листьев, коричневыми от ореховой кожуры, бурыми двух оттенков — замытой крови и ржавчины. У неё, кроме копья — лук из одной палки и тростниковые стрелы. И ивовые — тоже. Оперённые, с тупым костяным наконечником и двузубым деревянным. А вот хищные стальные острия, пригодные на зайца или косулю. Интересно, из чего сделано?

— В стеклоочистителях пружинки такие имеются, — объяснила девушка, — и ещё удалось открутить несколько гаек, — она показала «снасть» из двух грузиков на концах верёвочки.

Охотница, что тут еще сказать? И сейчас сидит не просто так, а высматривает, что бы подстрелить на ужин.

Встретившая их первой, Зинка в четыре руки с Рипой вяжут сетку накомарника, натягивая её на лёгкий деревянный обруч. А Тинка, чьё белое одеяние заметно светлей, чем у Гайки, выплетает из толстых кручёных шнуров плоскую косицу ремня. Интересно, сколько прядей в работе, семь или восемь? Забавно, вот такие маленькие, и такие деловые. Всё время что-то делают. Это, похоже, у женщин в крови. Вот он спокойно может сидеть, смотреть на бегущую воду и мыслить… о бренности бытия, о вечности вселенной или предстоящей ночи с любимой женщиной. Потому и ворочает вёсла, пока созидательницы каждым движением своих слабых пальчиков понижают в бытии уровень этой самой бренности.

Добрались, разместились. Всё в балке было нормально. Кирпичей «напекли» почти сотню, по десятку-другому чередуя их с горшками, чашкам, мисками. Оно неизбежно потребуется, хоть погреб обкладывать, хоть помещение для мытья в зимнее время оборудовать. Обжиговая печь простаивать не должна. А если использовать в качестве подставок под горшки необожженные кирпичи, то из них как раз получаются обожженные.

У Веры в степи пошли рекордно высокие утрусы пшеницы, да ещё Маркович, поглядев скептическим взором на совочек с метёлкой, которыми она пользовалась, сделал коробчонки с зубастыми крышечками из пластика передней панели «Судзучки». Так что женщины вышли в поле впятером, а Славка заготовил длинные жерди для второй лодки. Как раз по оставшемуся количеству пластиковых листов.

Однако на душе было неспокойно. На пару с куренём они, похоже, должны были перезимовать без потерь. А вот за островитян сердце болело. Не дураки, не бездельники, но… неладно что-то в Датском королевстве. Рипа поняла его сразу.

— Знаешь, ненавижу страх. Я ведь тогда этих дубинок испугалась так, что у меня чуть ноги не подкосились. Если бы ты не начал строить из себя Чингачгука, не знаю, что со мной было бы.

— Ты ведь смелая, — обнял он жену за талию.

— С тобой, — она ткнулась носом ему в плечо.

К посёлку островитян снова подошли на рассвете. Бдительные караульные обнаружили их, сразу, как только они приблизились к лагерю. Ритуальное разоружение на этот раз демонстрировать не стали, приблизились к костру, поздоровались. А вот и руководитель, на этот раз только с караульным, возвращающимся на пост. Крепыши с дубинками сегодня отдыхают.

— Здравствуйте, Семён Аркадьевич!

— И Вам доброго утра Всеслав Ильич и…, - взгляд в сторону Рипы.

— Доктор, — отрекомендовалась она. Больные, раненые есть?

— Стас руку сломал, лубок наложили. Да Иван Фёдорович животом занемог.

— Пусть меня проводят к больному, я должна его осмотреть.

Кивок в сторону одного из караульных и у костра остаются трое.

— Это соль, — Славка снимает с плеча палку, к концам которой привязаны увесистые мешочки. — Мне бы ножей пяток односторонней заточки.

Хозяин смотрит на увязанные шнурами заклеенные скотчем старые пластиковые пакеты.

— Сколько здесь?

— Не взвешивал. Когда паковал, казалось что двадцать килограмм, а пока донёс, решил, что тридцать, — не то, чтобы Славка решил «поговорить», но старая общеизвестная шутка, это вроде знака дружелюбия.

— Я сейчас, — подхватив дар, Семён Аркадьевич унёс его в одну из построек, потом перешел в другую, и, наконец, вернулся.