Дневники Пирамиды - Ник Ришелье

Через некоторое время в одном из многочисленных двориков, по которым меня успел провести Граф, он вдруг остановился и сказал:

— Погоди-ка, я сбегаю домой, — и вошёл в парадную.

Я стоял в колодце типичного питерского дворика, разглядывая стеклянные фонари внешних лифтовых шахт, и ждал. Вдруг из соседней парадной вышла молодая и весьма привлекательная особа в лёгкой шубке, не скрывавшей пышности её форм. Несмотря на снег и слякоть, девушка была в красных сапожках на высоких шпильках, чёрные волосы её развевались по воздуху свободно, а глаза были как два уголька. Она лишь мельком оглядела меня и скрылась в арке.

Я, наверное, стоял, открыв рот, потому что Граф в очередной раз застал меня врасплох.

— Идём, — сказал он, подходя сзади.

— Граф, ты меня в могилу вгонишь своими внезапными появлениями, — вспылил было я, но на моего спутника это не произвело никакого впечатления.

— Идём-идём, — сказал он веско, — времени мало. Поезд ждёт.

— Постой, какой поезд? У меня билет на завтра!

— Нет, — ответил он, — тебе нужно отбыть сегодня, обстоятельства изменились.

Я был возмущён, но поспешил следом.

До станции метро «Чернышевская» (мой спутник называл её «Чернушка») мы шли молча. Я пребывал в некой задумчивости, а Граф был по-прежнему сосредоточен и только как-то неестественно прижимал левую руку к себе. Перед входом в метро он дал мне жетончик.

— Ух ты, — заметил я, — а у нас их уже год как отменили.

Граф усмехнулся.

— Держи второй на память, — и сунул мне ещё один жетон.

Этот кругляшок размером с советские «5 копеек» до сих пор хранится где-то среди моих вещей в Москве.

Когда мы спускались на эскалаторе, Граф вдруг спросил меня:

— Ваня, пока ты ждал меня во дворе, ничего необычного не заметил? Или кого-то?

Я рассказал ему о девушке, но почему-то Графа она не заинтересовала.

— А ещё что-нибудь?

— Нет, — ответил я, — больше никого не видел. Вообще было очень тихо…

И тут у меня мелькнула мысль.

— Знаешь, Граф, действительно, было очень тихо. Не бывает в городе так тихо даже по утрам в январские каникулы. Машины-то всегда ездят…

Но Граф только пожал плечами.

— Всё-таки это не Москва, — бросил он, сходя с эскалатора.

Вскоре мы выходили на Витебский вокзал, откуда должен был отправиться мой поезд на Прагу. Точнее, до Праги ехал один лишь вагон международного класса. Он имел несколько непривычную для российских вагонов форму с полукруглой крышей, и заметно выделялся в общем составе поезда.

— Кажется, добрались без приключений, — сказал мой спутник, озираясь по сторонам, и вдруг взгляд его стал холодным как сталь. — А эти-то друзья что здесь забыли…

Я проследил за его взглядом. На противоположной стороне зала стояла кучка бритоголовых парней в коротких кожаных куртках, джинсах не первой свежести и высоких армейских сапогах. Странное зрелище производили они…

— Действуем так, — быстро заговорил Граф. — Ты меня прикрываешь, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. Потребуется вся твоя сила, понял?

Я кивнул.

— Поезд отходит через пятнадцать минут. Когда я уведу этих типов из зала, ты проследуешь в свой вагон, сядешь спокойно и поедешь. А я прослежу, чтоб никто не увязался следом. Понял?

Я опять кивнул.

— Отлично. Ну, прощай, Ваня, не забывай старика Графа!

Последние слова он прошептал мне в самое ухо и тут же направился к «браткам», на ходу распахивая куртку. Я понял, что мне нельзя мешкать, и вновь, как в Эрмитаже, раскинул руки в стороны и принялся отводить глаза всем, кто был в здании вокзала и на прилегающей территории. На этот раз я не забыл исключить Графа из поля влияния, и он полностью сосредоточился на операции прикрытия.

Граф шёл, не разбирая дороги, расталкивая людей, которые, благодаря моей психоподавляющей силе, ничего не замечали, продолжая мирно беседовать, читать расписание, спешить к поездам. Он выхватил из-под куртки два пистолета с глушителями и открыл огонь на поражение.

Подобное я увидел впервые и чуть не забыл о своей миссии. Какая-то женщина в глубине зала ахнула, увидев вспышки выстрелов, но я тут же взял себя в руки, и она побежала в туалет. Каюсь, я случайно отправил её к двери с надписью «М», но тогда просто не успел подумать.

Через минуту Граф уложил троих врагов на месте, но к ним на помощь подоспели ещё пятеро. Я попытался ограничить и их волю, но они почему-то не поддавались. Я нажал сильнее, и трое упали замертво, а два других бросились бежать. Граф кинулся за ними следом, и вдруг упал.

Я не мог разглядеть, что с ним случилось, но в порыве злости вдруг ощутил такой прилив энергии, что без труда протянул свою мысленную руку к двум беглецам, схватил их безумные сознания разом и растёр в руке в мелкий порошок.

Последнее, что я услышал от Графа — был мысленный сигнал «иди, пора!», и наступила тишина. Так бывает, когда человек мёртв. Неужели они подстрелили его? Как нелепо, думал я. Но тут послышались знакомые колебания ментального поля — свои были на подходе. Должно быть, Граф был не один, кто-то тайком прикрывал его, и делал это мастерски, ибо я ничего не почувствовал. Впрочем, тогда я был совсем зелёный.

Сообразив, что дальше разберутся без меня, я заспешил к поезду. Правая рука моя судорожно сжимала заветный золотой ключ.

Вагон международного класса внутри оказался столь же необычным, сколь снаружи, если не более того. Справа в нём было два спальных места одно над другим, причём между ними можно было откинуть третье, так, что его полка оказывалась на равном расстоянии от верхней и нижней. Слева же полок не было, как в обычном купе. На их месте был спрятан шкаф для одежды и умывальник с зеркалом. Столик у окна был шире, чем в обычных наших купе на «Красной стреле».

За столиком сидел мальчик лет, наверное, четырнадцати и махал кому-то в окно. Я бросил сумку на сиденье и поздоровался с ним.

Пронёсшиеся вихрем события сегодняшнего дня до сих пор заставляли сердце моё колотиться, поэтому я постарался успокоиться и подумать. Тем более что впереди было сорок часов равномерного стука колёс, иногда прерывающегося стоянками.

Я залез на верхнюю полку и вытащил книгу «Конкретная математика», пытаясь углубиться в мир простых чисел, производящих функций и разных замечательных последовательностей вроде чисел Фибоначчи.

Поезд тронулся, и все провожающие, в том числе бабушка моего нового спутника, а также Граф и уничтоженные мною злодеи осталась позади, в Питере. Кроме нас в купе никого не было, и следующие несколько часов мы в полном молчании изучали каждый свою литературу.

Впрочем, сколько-нибудь длинное путешествие так или иначе сближает спутников. Когда Антону (так звали мальчика) захотелось поесть, он вытащил яблоки и стал хрустеть ими. Я же, не евший с московского поезда ничего, кроме блинов, отправился на поиски проводницы, и, соответственно, горячего чая.

Чай и прочие съедобные удовольствия оказались платными, поэтому я ограничился маленькой шоколадкой. Пристроившись рядом с Антоном за столиком, я жевал, прихлёбывал и смотрел в окно на пролетающий мимо заснеженный лес. Именно лес: столетние ели и сосны, кое-где поваленные ветром или умершие, а также глубокие сугробы и тьма покрывали всё обозримое пространство — здесь мало что изменилось со времён Радищева.

Мы разговорились с Антоном на тему платных услуг в поезде. Несмотря на то, что вагон был международного класса, предназначался он, видимо, для непритязательных соотечественников. Об этом свидетельствовали плохо отглаженное постельное бельё, платный кипяток и вечно отсутствующая на рабочем месте проводница.

Ни меня, ни Антона это, однако не удивляло, хотя он, как мне показалось, несмотря на скромный возраст, был куда более искушённый в сервисе заграничных поездов, чем я.

Как оказалось, Антон ехал к родителям в Прагу, домой. А в Питер он ездил к бабушке на зимние каникулы. По-русски он говорил хорошо, без акцента (сейчас, зная многие акценты нашей необъятной Родины, я бы даже уточнил, что говорил он с питерским акцентом, а на русском севере именно это и принято считать отсутствием всякого акцента). Я сделал вывод, что мальчик первые несколько лет жизни прожил в Питере.

Он это подтвердил, и мы поговорили о жизни в Праге, о его школе, о том, что он давно привык к новой жизни и не собирается в будущем возвращаться в Россию.

Вдруг, к нашему общему с ним удивлению, в приоткрытую дверь купе протиснулась проводница. Она назвала моё имя и вопросительно посмотрела сначала на меня, затем на Антона. Мальчик мельком глянул в мою сторону, и, как мне показалось, постарался плотнее прижаться в угол.

— Да, это я, — мой ответ был слегка испорчен одновременно проглатываемым куском засохшей шоколадки.

— Ваш паспорт предъявите, пожалуйста, — строго сказала она.