Лев в долине - Эллис Питерс

Главный предмет гордости Абдуллы - непроницаемость, никогда не покидающая его физиономию. В тот день он будто специально демонстрировал нам эту свою особенность. Едва шевеля тонкими губами, Абдулла важно ответил на мой вопрос:

- Я не позволяю себе думать, достопочтенная госпожа, пока это не потребуется мне самому или Эмерсону.

Сообразив, что гордость нашего друга задета, я мягко сказала:

- Мы поручили англичанину приглядывать за Рамсесом не потому, что нас не устраивает твой сын Селим. Просто Селим - слишком ценный работник, чтобы превращать его в няньку. К тому же англичанин нуждался в помощи.

Абдулла улыбнулся:

- Понимаю, госпожа. Помощь ближнему - дело, угодное Аллаху. Все знают, какое у вас доброе сердце. Только известно ли госпоже, что этот человек курильщик опиума?

- Я собираюсь случить его от этой недостойной привычки.

Абдулла разгладил свою шелковистую бороду.

- Сделать это непросто. Но если кто и способен исправить неисправимого, так это вы, госпожа.

- Спасибо, Абдулла. Ты уж объясни все Селиму, чтобы не расстраивался.

- Нет, госпожа, - сказал Абдулла задумчиво, - Селим не расстраивается.

- Вот и славно. Я хотела узнать, не встречал ли ты этого англичанина раньше. Подумай хорошенько.

Но от Эмерсона приказа думать не поступало, а сам Абдулла не собирался себя утруждать, поэтому ответ прозвучал незамедлительно:

- Нет, госпожа, не встречал.

Вспомнив события не такого уж далекого прошлого, я сообразила, что Абдулла не мог созерцать Гения Преступлений в его последней ипостаси, ибо был усыплен и пропустил самое интересное. Зато он неоднократно наблюдал Гения Преступлений в облике отца Гиргиса.

- Ты уверен, Абдулла? Помнишь священника из Дронкеха?

- Как же мне его забыть! Ведь он...

И Абдулла застыл с разинутым ртом и вытаращенными глазами. Потом его плечи задергались, из горла вырвалось клокотание, словно на него накинули удавку. Не будь у меня опыта, я бы приняла это за приступ веселья. Но опыт у меня был, и богатый. Поэтому я поспешила его успокоить:

- Тревожиться пока не о чем, Абдулла. Но я рада, что ты тоже проявил проницательность и разглядел негодяя, как он ни старался замаскироваться...

- Нет-нет! - Абдулла пришел в себя. - Вы неправильно меня поняли, госпожа. Просто я закашлялся, - наверное, пыль попала в горло. Неужели меня подводит слух или с возрастом начинает хуже соображать голова? Уж не хотите ли вы сказать, что этот англичанин - тот самый человек, который...

- Напомни мне, чтобы я дала тебе микстуру от кашля. Но уши у тебя, Абдулла, в порядке, как и голова. Не то что у этого зарвавшегося субъекта, потерявшего всякую осторожность... Заметь, Абдулла, я не называю имен.

- Невозможно, госпожа! Это совершенно разные люди.

- Огромная черная борода и длинные черные волосы были фальшивыми...

- А глаза, госпожа? Священник был черноглазым, а этот голубоглазый.

Напрасно я понадеялась на проницательность Абдуллы. Да и что взять с мужчины?

- Сейчас у меня нет времени на подробные объяснения. Просто понаблюдай за ним, Абдулла. Лучше пусть он останется с нами, под присмотром, чем исчезнет в пустыне и снова начнет плести против нас заговоры. Главное, не доверяй ему.

- Слушаю и повинуюсь, госпожа, - ответил Абдулла, недоверчиво кривя рот.

- Я на тебя полагаюсь, Абдулла. Прости, не могу больше стоять без дела.

Ослы уже были навьючены, но перед отправлением нужно поприветствовать каждого работника отдельно, чтобы никто не обиделся. Все они были нашими старыми знакомыми, в большинстве - сыновьями Абдуллы (я уже упоминала о его редкостной плодовитости). Самый юный его отпрыск - пятнадцатилетний Селим, ни дать ни взять древнегреческий красавец на вид. Я поздравила юнца с недавней женитьбой, хоть и не одобряю восточный обычай столь рано подвергать молодежь невзгодам супружества. После поздравлений я объяснила Селиму, что нашла для Рамсеса другого телохранителя.

Селим отвечал, что совсем не возражает против этой замены. Возможно, он и огорчился, но заметить это было трудно. Юноша помог мне забраться в седло и некоторое время шел рядом, со смехом вспоминая Джона - нашего лакея, сопровождавшего нас годом раньше. Джон был тогда самым популярным персонажем в экспедиции, и Селим порадовался за него, узнав, что и он успел жениться. Не исключено, что я спутала радость со злорадством собрата по несчастью.

Наш маленький караван устремился по тропе, ведущей в западном направлении. После разлива Нила на полях лежала смрадная, зато чрезвычайно плодородная черная грязь, из которой уже проглядывали зеленые росточки. Путь лежал вдоль насыпи, ограждающей поля, в направлении деревни Меньят-Дахшур туда, где обрабатываемые земли резко сменяются безжизненными песками.

Возглавлял караван, как водится, Эмерсон, взгромоздившийся на крохотного ослика. Если бы он выпрямил ноги и встал, они с осликом вышагивали бы на пару. Но Эмерсон не замечал этой вопиющей несообразности: в такие минуты он воображает себя рыцарем на могучем скакуне, ведущим в бой несокрушимое войско. Было бы попросту бесчеловечно портить ему удовольствие замечанием, что мужчина шести футов ростом выглядит верхом на осле на редкость потешно.

Следом за предводителем ехал Рамсес, оживленно болтавший с Немо. Тот отказался от скакуна и просто шагал рядом, то и дело забегая вперед и останавливаясь. Я была бы не прочь узнать, о чем они беседуют, хотя для Рамсеса обычно важна не тема, а сами разглагольствования.

Впрочем, караван привлекал мое внимание недолго: вскоре я увлеклась открывшейся взору картиной. На горизонте высились две огромные каменные пирамиды. Лучи полуденного солнца отражались от их известковых граней, так что пирамиды казались облитыми жидким серебром. Обе принадлежат к числу древнейших погребальных сооружений Египта, построенных даже раньше прославленных пирамид Гизы. Та, что повыше, уступает в высоте только пирамиде Хеопса. Раскопки мсье де Моргана доказали, что ее возвел фараон Четвертой династии Снефру. Мы с Эмерсоном давно об этом догадывались.

Что до второй каменной пирамиды, то имя ее строителя до сих пор неизвестно. Это как раз та загадка, которую мы намеревались разрешить предстоящей зимой. Но, помимо этой загадки, вторая каменная пирамида таит множество других. Слишком велико ее отличие от всех прочих пирамид. Взять хотя бы своеобразие очертаний. Угол наклона ее граней непостоянен: в нижней части он равен приблизительно пятидесяти четырем градусам, а в верхней, если меня не подводит память, - сорока двум градусам пятидесяти девяти минутам. Поэтому пирамида наречена "Ломаной". Чем объяснить эту странность? И в чем причина зловещих сквозняков, которые свищут в ее темных и душных коридорах?