Чарующая Целиковская - Михаил Вострышев

Борис Леонидович часто бывал на спектаклях (а сыграли мы его всего тридцать-сорок раз), иногда приводил своих друзей, а потом мы встречались либо у меня дома, либо в какой-нибудь им назначенный день ехали с трепетом в Переделкино к нему на дачу, предвкушая радость общения с необыкновенным человеком.

Однажды он читал нам наброски своих воспоминаний о Марине Цветаевой, о Маяковском, о том, как отец его, маленького Бориса, повез на станцию Астапово, где умер Л. Н. Толстой.

В другой раз вдохновенно читал куски перевода из "Фауста". Как жаль, что легкомысленно не стенографировала эти встречи, но как-то было не до того из-за огромной внимательности и трепетного восторга перед тем, что говорил хозяин дома.

Вспоминаю и курьезные случаи, происшедшие у меня в доме. Сидя за столом, Борис Леонидович подвергся нападениям моего тогда маленького сына Саши, который подошел к Борису Леонидовичу и попросил: "Дядя Боря, можно я у вас возьму анализ крови?" (!?!) Надо объяснить: именно в это время Сашка долго болел, и у него постоянно брали кровь. Для того чтобы как-то смягчить эту ежедневную процедуру, я постаралась превратить ее как бы в игру. Для этого купили игрушечные инструменты - колбочки, трубочки - и Саша "брал кровь" у всех домашних. Борис Леонидович с пониманием отнесся к анализу и совершенно серьезно, прервав беседу и ужин, подвергся нужной процедуре. Все было почти по-настоящему, и, когда в конце сын выписал на бумажке количество гемоглобина, РОЭ и т.д., Борис Леонидович, поблагодарив "медработника", бережно положил бумажку в карман.

Уходя от нас, он всегда совал нашей домработнице Тоне рубль за то, что она подала ему пальто. Это конфузило бедную девушку, и она прозвала его "губернатором".

У меня сохранилось несколько писем Бориса Леонидовича о "Докторе Живаго" - он только что закончил этот роман и очень, как мне казалось, любил это свое детище. Во всяком случае, трепетно относился к мнению людей, прочитавших роман. Каюсь, он мне тогда не очень понравился, вернее, оставил меня холодной, но вот стихи - стихи Юрия Живаго - были превосходны! В восторге от стихов я просила разрешения их выучить и попытаться читать с эстрады - Борис Леонидович, помню, как-то обескураженно что-то ответил.

Да, не дано мне было понять тогда, что за произведение создал Борис Леонидович в ту трудную пору. Как я жалею сейчас, что по достоинству не оценила этот роман, написанный так искренне, горячо и талантливо! Как я жалею сейчас, что Борис Леонидович не услышал всех тех восторженных слов, высказанных людьми, прочитавшими его сейчас, когда он напечатан в журнале "Новый мир"!

В безжалостное и тоскливое для Бориса Леонидовича время, когда мимо моего дома (за углом улицы Воровского и Союза писателей) шли какие-то люди и несли плакаты: "Долой "Доктора Живаго"!", "Пастернаку не место среди советских писателей!", а кто-то дошел даже до того, что на митинге, осуждая Бориса Леонидовича, назвал его "лягушкой из переделкинского болота", в это страшное время мы с приятелем не выдержали этой жестокости, этой травли взяли огромную корзину белых и желтых нарциссов и помчались в Переделкино. Ворота и калитка на даче у Бориса Леонидовича были наглухо закрыты. Долго кричали и стучались. Наконец где-то вдалеке дверь в доме открылась, и на пороге появился Борис Леонидович, одетый в плащ-палатку. Он долго всматривался, кто стучит, затем с возгласом "а, мои молодые друзья!" поспешил к нам. Когда вошли в дом и развернули цветы, он взволнованно сказал: "Ну вот! Взошло солнце!" И добавил: "Я, вы знаете, оказывается, превратился в оплот контрреволюции. Всякий, кто недоволен советской властью, врывается в мой дом, и я вынужден запираться на все замки". Он был заметно растерян, подавлен и вместе с тем растроган нашим приездом. Мне даже показалось, что его глаза немного затуманились. К сожалению, это была наша последняя встреча.

Скорблю, что не все запомнила из того времени. Легкомыслие, объясняемое лишь молодостью, еще раз подтверждает мою мысль, что мы не умеем ценить гениев при их жизни.

В то время Пастернак написал стихотворение:

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

Темный лед и берег пруда,

Ели сваленной бревно.

Путь отрезан отовсюду,

Будь что будет, все равно.

Что же сделал я за пакость,

Я убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей...

1959

Во всем, что он говорил и что делал, был отблеск какой-то отреченности, поэзия была его стихией, несмотря на то, что он считал себя музыкантом-пианистом, окончил философский факультет Московского университета.

Со дня смерти и посейчас не прекращается паломничество на его могилу в Переделкине. Юноши и девушки читают там его стихи, отдавая дань гениальному русскому поэту. В этом не только проявление любви к его поэзии, но и признание нашей общей вины перед Борисом Леонидовичем.

Когда-то Борис Леонидович писал о Гамлете: "Гамлет не драма бесхарактерности, не драма долга и самоотречения. Гамлет - драма высокого жребия, подвига, вверенного предназначения".

Эти слова можно отнести и к самому Б. Л. Пастернаку".

Одно из писем Бориса Пастернака Людмиле Целиковской было написано 9 декабря 1956 года. Только что закончен роман "Доктор Живаго". Пастернак в письме просит Целиковскую передать рукопись приехавшему из Парижа в командировку в Москву сыну поэта Вячеслава Иванова, Дмитрию. Нет никакой "конспирации", как выдумывают ныне, роман надо отнести в гостиницу "Метрополь", комната 313, предварительно созвонившись. Пастернак подписывает почтовый конверт: "Москва, Арбат, Театр Вахтангова, Людмиле Васильевне Целиковской" и уверен, что письмо попадет к адресату, не будучи вскрытым посторонними людьми.

Могут показаться обычной формой вежливости слова его письма: "Часто с преданностью и в предвкушении новой встречи, когда-нибудь в театре и у нас дома, живо думаю о Вас и в мыслях Вас вижу".

Нет, это искренние слова. Евгений Симонов вспоминал:

"...Появление Целиковской на даче у Пастернака вызывало у поэта приступы импровизации, которые доводили его до слез, до истерики, каждая его речь кончалась словоизлиянием в ее адрес почти истерическим. Он мог в течение часа говорить о Целиковской, фантазируя и придумывая образы снежной пурги, через которую идет Целиковская, Незнакомка, Прекрасная женщина... Он боготворил ее".

Нечто похожее записывает в книге своих воспоминаний Дмитрий Журавлев:

"Сын Пастернака рассказывал, как после премьеры "Ромео и Джульетты" в Театре Вахтангова, принимая у себя исполнителей, Борис Леонидович говорил ему: "Леня, Леня, ты смотри! Ведь ты сидишь рядом с самой Целиковской... Ты же можешь всем об этом рассказывать".

Получается, не только гениальность поэта впитывала в себя актриса, но и наоборот: Борис Леонидович черпал вдохновение в общении с талантливой Людмилой Васильевной.

Но перечитайте приведенные выше воспоминания Целиковской о Пастернаке. Ни слова о том, что поэт обожал ее! Даже более, с не присущей женщинам прямотой она подчеркивает свои неудачи и промахи: "Очевидно, мы как исполнители не доросли до бессмертных образов трагедии", "Да, не дано мне было понять тогда, что за произведение создал Борис Леонидович в ту трудную пору", "Скорблю, что не все запомнила из того времени. Легкомыслие, объясняемое лишь молодостью, еще раз подтверждает мою мысль, что мы не умеем ценить гениев при их жизни".

В своих нескольких страничках воспоминаний о Пастернаке Целиковская напрочь забыла про женское кокетство, она полностью поглощена преклонением перед поэтом. Какая редкая и чистая скромность для горделивого XX века!

УДАЧА, КОТОРАЯ НЕ ИМЕЛА ПОСЛЕДСТВИЙ

Почти каждый русский артист проверяется Чеховым. Если сумеет донести до зрителей образ одного из его всегда неоднозначных героев - значит, есть талант.

"Как это ни парадоксально, но, мне кажется, у Чехова вообще нет отрицательных женских образов... Он учит нас видеть хорошее в человеке, и оттого переживания его героев сложны и жизненны.

В кино и в театре с Чеховым всегда приходит особая тема. Это чувствуем не только мы, соотечественники великого писателя, но и весь мир".

В 1953 году Самсон Самсонов задумал создать фильм "Попрыгунья" по рассказу Чехова, положив в его основу одноименный спектакль Театра-студии киноактера. Это была первая работа в кино молодого режиссера. Фильм стал первой самостоятельной работой и для молодых операторов. Зато актеры, большинство которых работали в Театре-студии киноактера, подобрались опытные и талантливые. Роль Дымова исполнял С. Бондарчук, художника Рябовского - В. Дружников, доктора Коростылева - Е. Тетерин. Со стороны взяли лишь Л. Целиковскую.

"Я пришла в сложившийся коллектив, и у меня было, с одной стороны, авральное ощущение - не отстать, а с другой - своеобразный азарт преодолеть. Может быть, отсюда появилась сначала бессознательная торопливость, которую потом режиссер закрепил и подчеркнул как особенность образа. Так сложился внешний рисунок роли.