Семи смертям не бывать - Андрей Кучкин

Бойцы ножницами резали проволочные заграждения, лавиной обрушивались на окопы. Ожесточение боя было велико. В окопах бились прикладами, душили друг друга руками. Вот занята первая линия обороны. Но атакующие не останавливаются. Вперед! Вперед? Дальше! Дальше! Только к вечеру определился полный успех красных. Ижевская твердыня пала. В день годовщины Октября, 7 ноября 1918 года, 2-я армия сообщила об этой победе в Москву Владимиру Ильичу Ленину.

В тот же день из Москвы пришел ответ:

«7 ноября 1918 г. Командующему 2-й армией.

Приветствую доблестные красноармейские войска со взятием Ижевска. Поздравляю с годовщиной революции. Да здравствует Социалистическая красная армия!

Ленин».

Полк Чеверева, отличившийся при штурме города, был награжден Красным знаменем.

Радостно было сознавать Чиркову, что в этой победе есть доля и его труда.

СЕМИ СМЕРТЯМ НЕ БЫВАТЬ

Как-то еще на фронте империалистической войны, под Перемышлем, Чирков услышал рассказ о солдате, возомнившем себя неуязвимым для немецкой пули. Этот солдат, если верить рассказу, с первого дня войны ходил в атаки, добывал по заданию штаба «языков», штурмовал укрепленные города — и ни одна пуля даже не оцарапала его. Уже давно все, кто начал воевать вместе с ним, лежали в земле или залечивали раны в госпиталях. А он, словно какой-нибудь офицер, отсиживающийся в укрепленном блиндаже, был жив- здоров. Однажды после особенно кровопролитной атаки, когда почти весь полк остался в поле, не вернулся назад и солдат. Видно, и его нашла, наконец, смерть. Но нет. Вечером, когда окончательно стемнело, он приполз с поля в свой окоп, плюхнулся мешком на дно. Весь день он пролежал среди трупов, прикидываясь мертвым, чтобы не выдать себя немецкому снайперу, а когда стемнело, вернулся к своим. С тех пор изменился солдат. До этого был тихим, а теперь громко заговорил. Словно подменили его. «Меня, братцы, пуля не берет, — говорил, посмеиваясь, он, — я заговоренный». И чтобы доказать, что это действительно так, ходил в рост по окопу, напрашивался в разведку и каждый раз, возвратившись назад, смеялся и с вызовом смотрел на всех; дескать, вот вам, не верите, что заговоренный» так и черт с вами, а я все-таки жив!

Долго продолжалось так, пока не вызвали однажды солдата в штаб фронта, — видно, и туда дошла слава о нем. Дали ему задание раздобыть во что бы то ни стало «языка». И где же? На самом трудном участке, там, где вот уже месяц, как ни билась разведка, не могла ни одного, даже самого плохенького, немца взять в плен.

Выслушав приказ начальства, солдат только ухмыльнулся, быстро собрался в разведку, захватил мешок — и был таков. Всю ночь в той стороне, куда уполз солдат, стояла мертвая тишина. И только под утро, против обыкновения— немцы в это время всегда спят, — раздалась вдруг беспорядочная стрельба. Чего всполошились немцы, по кому палили они, что произошло в ночной темноте, — кто скажет? Только не вернулся назад солдат. Ждали его день, ждали второй и только на третий перестали ждать.

В этом месте рассказчик, поведавший Данилке всю эту историю, сделал паузу.

— Да ведь что говорят, — уже шепотом закончил он, — жив солдат. Ходит, переодевшись в немецкую форму, по тылам, где стрельнет немца, а где удушит. А назад возвращаться не хочет. Я, говорит, не желаю, чтобы офицеры командовали мной. Я сам по себе буду. И сколько ни охотятся за ним немцы, не могут поймать.

Этот рассказ надолго поразил Данилкино воображение. Все ему мерещился солдат, бродивший по немецким тылам. Он даже представлял его внешний вид: маленький, верткий, жилистый, носпуговкой, совсем как один Данилкин друг-приятель. Тот тоже никогда не унывал, а когда приходилось туго, только посмеивался и говорил: «Живы будем — не помрем. Нас голыми руками, брат, не возьмешь!»

Почему-то всегда, вспоминая о солдате, Данилка начинал думать и о себе. В памяти всплывали разные случаи из его жизни.

Однажды — это было на шумной волжской пристани — разгружали баржу. Данилка бежал с мешком зерна на плечах по скользким и узким мосткам, переброшенным с баржи на берег. На полпути он поскользнулся и свалился в воду. Накануне один грузчик, тоже молодой и неопытный, свалившись с мешком в воду, сломал себе ногу и едва не утонул: вытащили его на берег полуживого. А Данилка отделался ушибом, вылез из воды целехонек да еще и мешок с зерном вытащил. Подрядчик, вместо того чтобы прогнать его, как всегда поступал в таких случаях, только строго посмотрел и вычел полтинник из заработанных им денег — только и всего.

А вот другой случай. Было это в Москве, куда Данилка попал незадолго до войны. Жил он тогда в «Ржановской крепости» — огромном доме, принадлежавшем купцу Ржанову. Это была знаменитая московская трущоба, населенная голытьбой, мелким ремесленным людом, спившимися чиновниками, разорившимися купчиками, словом, настоящее дно. Ютилось здесь по нескольку человек в каждой каморке, платили за жилье гроши. Но из этих грошей складывался у хозяина крупный куш. Дом буквально кишел жильцами, поселявшимися здесь иногда на одну ночь или застревавшими на годы.

Данилка целый день бродил по Москве в поисках работы и вечером, усталый, возвращался в Ржанавку, как называли трущобу ее жители, валился на койку с одним желанием — как можно скорей уснуть. Но разве уснешь, когда со всех сторон крик, пьяная ругань, скандал. Ржановка вечером завивала горе веревочкой: пила водку, горланила, дебоширила.

Как-то ночью Данилка услышал крик в соседней каморке. Кричала женщина. Вперемежку с криком доносились звуки ударов и злобная ругань. Не вытерпев, Данилка соскочил с койки и вышел в коридор. Возле открытой двери в соседнюю комнату стояли несколько человек и равнодушно смотрели на то, что там происходило. В Ржановке существовал неписаный закон, запрещающий вмешиваться, когда муж или сожитель брался «учить» свою дражайшую половину. Данилка заглянул в комнату. Увидев распростертую на полу женщину и огромного роста парня в поддевке, пинавшего ее ногой, он мгновенно забыл о всех ржановских законах. Ринувшись в комнату, оттолкнул парня от женщины. Началась драка. Парень, на голову выше Данилки, косая сажень в плечах, выхватил нож. Ничто, казалось, уже не удержит руку с ножом, занесенную над Данилкой. Но в эту секунду женщина на полу, приподнявшись, сильно дернула парня за ногу, и тот свалился на нее. Нож выпал у него из рук. Близко на этот раз была беда и снова прошла мимо.

А сколько раз на фронте смерть смотрела

Данилке в глаза! Сколько людей погибло рядом! Только что ели кашу из одного котелка — и вот уже нет человека. Прошумит беда над Данилкиной головой и — пройдет мимо. Сколько раз уходил Данилка из цепких белогвардейских лап, уходил в последнюю минуту, когда, казалось, уже ничто не сможет спасти ело. Может быть, поэтому Данилка так крепко верит в свою судьбу. Может быть, поэтому ему так часто вспоминается фронтовой рассказ о солдате, смело бросившем вызов смерти.

Как бы ни приходилось туго, Данилка никогда не опускал головы. Нет, не может быть, чтобы был когда-нибудь конец всем Данилкиным мечтам и надеждам, его молодой, горячей жизни.

Обычно, отправляя Данилку в разведку, Чеверев предупреждал, что дело предстоит сложное, задача трудная, но зато и почетная, так что никак нельзя ударить лицом в грязь. И на этот раз — это произошло еще до того, как чеверевцы влились в дивизию Азина, — вызвав Данилку, чтобы вручить ему секретное письмо, с которым он должен был пробраться в занятую белыми Уфу, Чеверев сказал несколько уже хорошо знакомых Данилке слов о важности поручения.

Впрочем, на этот раз Чеверев ничем не погрешил против истины. Дело действительно было трудное. Задание было дано сверху, из штаба армии, где хорошо знали Данилку и нередко прибегали к его помощи, когда нужен был смелый и находчивый человек.

Получив от Чеверева зашифрованное письмо, Данилка сам смастерил себе двойные подметки на сапогах, завернул письмо в бересту и спрятал в подметку. В Уфе он должен был отыскать пчеловода Алешина, большевика-подпольщика, и передать ему шифровку. С теми сведениями, которые он получит от Алешина, Данилке надлежало как можно скорее вернуться назад.

Из села он вышел на рассвете. Отойдя с десяток верст, пристроился на попутную подводу. Так, то пешком, то на попутных подводах, он продвигался вперед и утром следующего дня оказался в Шарыпово.

Шарыпово — большое село — было забито военными обозами и солдатами «народной армии». Они группами разгуливали по улице, зевая от нечего делать. На Данилку никто не обратил внимания — солдаты больше интересовались женской половиной сельского населения, — и он преспокойно проехал на подводе на другой конец села. Здесь возница остановился, чтобы напоить лошадей.

В тот момент, когда Данилка, спрыгнув с подводы, разминал затекшие от долгого сидения ноги, на него пристально смотрел с крыльца богатого дома рослый человек с одутловатым, бледным лицом.