Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая - Элигий Ставский

Они вспоминали еще и еще. Потом оделись.

- Я догоню, — сказал Алексей Иванович. — Там, смотрите, дверь в коридоре хлопает.

Федя задержался вместе с Алексеем Ивановичем.

- Ну, ты как, в наши края надолго? — спросил Алексей Иванович, доставая со шкафа шапку.

- На год, наверное, — ответил Федя.

- Строить что-нибудь будешь?

- Строить. Верней, перенимать опыт.

- А твои где?

- Может, перевезу. Не знаю еще. Да ведь год пролетит, завертишься - и не заметишь. А им мотаться. Прямо не знаю.

Они вышли. Я остался один. Открыл форточку. Лег на кровать и почувствовал, какой я маленький и бесполезный. Они были очень сильные и смелые, а я ничего не мог вспомнить такого же хорошего и замечательного. А ведь мне тоже хотелось сделать что-то полезное, и настоящее, и достойное.

Я лег спать. Лешку я не ждал. Он ушел к сестренке.

Скрипнула дверь. Я сказал Алексею Ивановичу, чтобы он зажег свет. Алексей Иванович не стал зажигать. Он ворочался очень долго. Спросил:

- Ты не спишь?

- Нет, — ответил я.

Прошел час. Может быть, больше. Алексей Иванович сказал:

- Вот. Теперь всю неделю будет бессонница...

Глава третья

Когда я поступал на завод, наш цех был совсем небольшой. Станков было немного, и те старые, довоенные. Со стен обваливалась штукатурка. А на полу валялись ветошь и стружка. Мне все это не понравилось. Мне хотелось попасть в огромный цех и работать на новом станке, В газетах иногда бывают фотографии знаменитых слесарей, токарей, сталеваров. И мне тоже хотелось прогреметь на весь Союз и хотелось, чтобы меня увидела мама. Но в таком цехе это, конечно, было невозможно. И я понял, что мне не повезло. Я начал курить и часа два-три каждый день проводил в уборной вместе с Женькой Семеновым и Юркой Кондратьевым. Мы сидели на батарее и говорили о чем попало. Из уборной нас выгонял мастер. Потом я стал наблюдать за Лешкой. Лешка работал спокойно, по сторонам не смотрел. Ему давали самую сложную работу, и он зарабатывал лучше других. Я стал завидовать Лешке. Вскоре я подружился с ним. Вечером ходил к нему в комнату, и мы играли в шахматы. Лешка придумал одно приспособление к станку, и мы с ним вдвоем это приспособление сделали.

Алексей Иванович договорился с комендантом, и я переехал в их комнату. Для меня поставили койку. Лешка всегда говорил: «Наш цех». Алексей Иванович тоже говорил: «Наш завод». Постепенно я убедился, что наш цех неплохой. Его стали расширять. Сломали стенку и сделали пристройку. Привезли новые станки. Поставили их в три ровных ряда. Потом цех отремонтировали, и он стал другой, очень светлый, чистый и строгий. Особенно хорошо он выглядел вечером, когда горели не только лампочки возле станков, но и наверху зажигались лампы дневного света. Я иногда выходил во двор и смотрел на наш цех через окно, как бы со стороны. И мне очень нравились ряды станков, серьезные лица ребят, детали на тумбочках. Мне нравилось, что я работаю в этом цехе и могу вот сейчас войти туда и работать вместе со всеми. Никто меня не остановит, не посмотрит удивленно, потому что я свой.

Я сидел и думал обо всем этом на цеховом собрании. Собрание было то тихое, то шумное. Это зависело от выступлений.

Лешка наклонился ко мне и спросил:

– Ты выступать будешь?

Я тоже спросил:

– А ты?

– Я скажу. Надо про технологию... А ты давай про ремонтников.

– Я не знаю...

Нюра подняла руку. Ей дали слово. Она пошла вперед, к столу. Видимо, растерялась.

– Тут спорить нечего, семь часов работать лучше, чем восемь. Тут и говорить нечего. Но надо, чтобы за семь часов мы зарабатывали столько же, сколько за восемь.

– И даже больше, – вставил Алексей Иванович. Он сидел за столом, рядом с начальником цеха.

Нюра не умела выступать. И я не любил, когда она выступала. В жизни она была гораздо умней. А на собраниях краснела и становилась какая-то ожесточенная. Мне казалось, что все это видят и чувствуют себя выше ее и толковей. И мне это было неприятно. Я слушал и боялся, чтобы Нюра не сказала чего-то такого ненужного, никому не интересного.

– Я понимаю так, что все зависит от производительности труда, – говорила Нюра. – И вот ругаются, что из кладовой пропадают фрезы. И еще ругаются, что у некоторых рабочих в тумбочке хранится целый набор фрез. Фрезы никто не ест, и на рынок их тоже не носят. Но иногда придешь в кладовую, а нужной фрезы нет. Вот и ходишь по цеху. Ищешь. А у кого фрезы в тумбочке, тот никогда не ищет. Вот и надо, чтобы не тратить время, чтобы в кладовой были все фрезы.

Мне казалось, что Нюрино выступление совсем пустяковое. И мне хотелось, чтобы она скорее села на место. Я подумал про Иру. Она выступала бы, наверное, спокойно, а может быть, даже не стала выступать. О фрезах и так знают. А теперь на Нюру будет коситься мастер. Даст невыгодную работу. А зачем это? Мастер тоже не виноват. Он хочет, чтобы цех выполнял программу. И этого хотят все. Я подумал, что про ремонтников мне выступать тоже не нужно. Механик злой и со станком будет тянуть. Придется весь месяц работать на револьверном.

Нюра села. Лешка опять нагнулся ко мне:

– Ну давай...

– Давай ты...

– А ты?

– Я после...

Лешка пошел. Я решил, что выступить все-таки надо. Ведь ремонтники мешают не только мне, но всему цеху.

Лешка выступал здорово. Он говорил одинаково и дома и на собрании. Он бы мог, наверное, выступать и на Дворцовой площади. Лешка говорил и постукивал кулаком по столу. Алексей Иванович улыбался, но совсем незаметно Лешка говорил:

– Технология – это раз. Мы работаем не на дядю. Приносят чертеж. Вот, говорят, сделай. А технология? По такой технологии мой дед работал в депо. Стоишь и думаешь. Потом все-таки сделаешь. Технолог доволен. Рабочий сделал. Рабочий придумал свою технологию. А зачем же тогда технолог? За что же ему платят? Может, просто потому, что такая должность есть в цехе? Скажите, я правильно говорю?

– Правильно! – крикнули несколько человек.

Лешка говорил горячо. Я подумал, что при царе Лешка бы стал знаменитым революционером.

– Простои – это два. – И Лешка снова несильно ударил кулаком по столу. – Я не боюсь говорить. Я скажу, пусть придут самые разначальники. У меня такое впечатление, что мы кого-то хотим обмануть, а обманываем сами себя. Про наш цех везде говорят – передовой. А у нас каждый месяц простои. Работаем как попало. Месяц начинается – тишина, цех закрывать можно, а в последних числах вкалываешь, как папа Карло. За пять дней зарабатываем больше, чем за месяц. Какое же это планирование? У нас, бывает, и по две и по три смены люди работают. Раскладушку приносить надо. Какая же после этого производительность? Цех наш, завод наш, и люди тоже наши. Нам детали нужны, продукция, а не проценты к концу месяца.

Лешке аплодировали. Лешка сел, и я увидел, что у него дрожат руки и он весь наэлектризованный. К столу пошел Валерий Осипов. Я не знал: выступать мне или не выступать? Я заметил, что механик сидел в первом ряду. Ребята из его бригады сидели с ним рядом. Лешка пришел в себя и сказал:

– Ну давай, чего же ты?

– Ладно. Ты не торопи. Я и сам.

Я начал составлять в голове свою речь. Мне хотелось, чтобы получилось не очень обидно для ремонтников. После Валерия поднял руку Юрка Кондратьев. Лешка толкнул меня в бок.

– Ну ты чего ждешь?

– Ты на каком станке работаешь? На своем?

– На своем.

– А я на револьверном.

– Ну и скажи...

– А тебе-то чего?

Я хотел поднять руку, но не успел. Пошел Васька Блохин. На этот раз Васька не улыбался. Под спецовкой у него был галстук. И вид у него был солидный. Васька начал про вечернюю школу, а кончил бригадой ремонтников. Он сказал все, что я хотел сказать.

Мы вышли на улицу, и Лешка пожал плечами.

– Ты чего же про свой станок молчал?

– А ты механика знаешь?

– Испугался?

– Надо мне пачкаться с грязью.

– А кто грязь?

– Грязи много.

– А кто за тебя будет пачкаться?

– Как-нибудь без тебя. Понял?

Была оттепель. С крыш капало. Дома стояли белые, вспотевшие. Под ногами было месиво. Мы шли молча, Я решил, что позвоню сейчас Ире. Мне все время хотелось позвонить ей. И я все время откладывал. Возле «Гастронома» стояла машина и лапами загребала снег. Эти лапы были как руки. Лешка отшвырнул ногой комок. У меня у самого был какой-то осадок после этого собрания. Недалеко от общежития нас догнала Нюра.

– Вы что так быстро идете?

Лешка не ответил.

Я сказал:

– Так...

Теперь мы шли трое и тоже молчали. Нюрины боты блестели. У Лешки ботинки были на каучуке. У меня на коже. Я почувствовал, что левая нога промокла. Нюра сказала:

– Мальчики, вам не надо постирать? А то у меня стирка...

Лешка показал на меня.

– Ему надо.

– Да вы не стесняйтесь, я заодно и перестираю.

– Нет, – сказал Лешка, – я сестренке снесу.

Мы прошли телефонную будку. В руке у меня была целая горсть монет.

– Мне тут в магазин надо. На минутку, – сказал я.