Средневековая Англия. Гид путешественника во времени - Ян Мортимер

В жестоком обществе жесток даже юмор. Однажды король Эдуард II ехал по дороге позади одного из поваров по имени Моррис, и тот упал с лошади. С Моррисом явно что-то не так — он не смог удержать равновесия и снова упал. Подъехал ли король, чтобы помочь несчастному подняться? Послал ли слугу, чтобы справиться о его здоровье? Нет, конечно. Вместо этого он хохотал, хохотал и хохотал. Утерев слезы, он наградил Морриса годовым жалованием — не для того, чтобы тот поправил здоровье, а только из-за того, что ему удалось так рассмешить короля. Иногда жестокая грубость даже прославляется в ежегодных играх; например, в игре «Гекси-Гуд» мужчине, исполняющего роль Дурака, разрешается целовать любую девушку или замужнюю женщину, которая ему встретится. Но в конце празднества его подвесят на суку над костром, а потом перережут веревку, и он расплатится за свою вседозволенность сильными ожогами.

Между жестоким чувством юмора и обманом, который вовсе не так забавен, — очень тонкая грань. Вы удивитесь, сколь многие смеются над тем, как мужчине удалось уговорить женщину с ним переспать, пообещав после этого жениться, — а в качестве «гарантии» выдать обручальное кольцо из плетеных камышей, которое быстро развалилось вместе с брачными перспективами. Молодая женщина, наставляющая рога старику-мужу с привлекательным юношей, — тоже повод для веселья. Чосер великолепно использует эту идею, обсуждая отношения между мужчинами и женщинами в «Кентерберийских рассказах». Естественно, в устах Чосера даже самый банальный обман выглядит невероятно смешным. Концовка «Рассказа Мельника», где плотник перерубил веревку, державшую его корыто под крышей, и рухнул вниз, — это великолепный образец дешевого фарса. Но на одного Чосера приходятся десятки тысяч менее остроумных шутников. В 1351 году мэр Лондона даже вынужден был принять подзаконный акт, запрещающий мальчикам устраивать розыгрыши над членами парламента. Помимо всего прочего, они подбегают к ним со спины и воруют капюшоны.

Сейчас вы, наверное, думаете, что характер средневекового англичанина состоит только из жестокости и склонности к насилию. В этом вы не слишком даже и неправы — эти два элемента, несомненно, присущи англичанам еще с детства. Но это далеко не единственные составные части характера. Точно так же, как биограф начинает понимать человека, жизнь которого описывает, только разобравшись во всех противоречиях его характера, вы тоже сможете понять средневековый разум, лишь уяснив всю его противоречивость. Например, настоящие мастера насилия — военные командиры, которые умеют напасть на противника внезапно и превосходящими силами. Но в реальности они не были так уж жестокосердны. Генрих, граф Ланкастер — один из величайших полководцев столетия. В 1345 году он, возглавляя англо-гасконскую армию, одерживал победу за победой. Но как он проводит время и чему радуется? Нет, конечно, он любит и всё, что «полагается» любить мужчине тех времен: охотиться, пировать и, по его собственному признанию, соблазнять женщин, особенно молодых крестьянок, — но еще ему нравятся трели соловья и запахи роз, мускуса, фиалок и ландышей. Образ великого полководца, который закрывает глаза и вдыхает аромат цветов, напоминает нам, что некоторые средневековые лорды — вовсе не недалекие жестокие бандиты. Генрих даже написал книгу о духовности и религиозности. В таких людях есть и поэзия, и утонченность, и живой ум, и доброта, и духовная щедрость. И искренность. Когда пресловутый герцог Ланкастер клянется, что не снимет осаду, пока не водрузит флаг на стенах замка, будьте уверены — он сдержит клятву. Даже прямой приказ короля не заставит его нарушить слово. Возможно, сильнее всего вас изумит то, как часто мужчины в доспехах — машины для убийства — непоколебимо отстаивают свои принципы и добродетели. И как легко довести их до слез.

Самый очевидный контраст с вульгарным бесчувственным юмором и жестокостью того времени — людская набожность. Быть «немного религиозным» по тогдашним меркам — всё равно что быть фанатиком сейчас: религия поразительно глубоко проникла в повседневную жизнь. Многие англичане ежедневно ходят на мессу. Многие каждый день дают милостыню. Многие четыре — пять раз в год отправляются в паломничества, кое-кто за год успевает посетить более ста разных церквей. Вы, наверное, предположите, что это все показуха, демонстративная религиозность, направленная на то, чтобы заставить простолюдинов поверить, что высшие классы ближе к Богу. Но такой взгляд не только до крайности циничен — он еще и просто ошибочен. Религиозность не менее характерна для всего тогдашнего общества, чем жестокость. Один из величайших героев-воинов столетия — сэр Уолтер Мэнни, близкий друг короля Эдуарда III и королевы Филиппы. Он из тех головорезов, что готовы, словно они неуязвимы, в одиночку броситься на орду французских рыцарей. Однажды он даже совершил дерзкую вылазку из осажденного города, чтобы разломать осадное орудие, мешавшее его обеду Вместе с тем именно он основал большой монастырь (Чартерхаус, картезианский монастырь в Лондоне) и купил на свои средства участок земли, на котором лондонские бедняки хоронили умерших родственников во время Великой чумы. Сэр Уолтер, возможно, «машина для убийства», но под его доспехами — человек, отличающийся состраданием и набожностью, и эти добродетели — столь же неотъемлемая черта его характера, как и военная доблесть.

Ключ к пониманию таких людей — идея «респектабельности». Если вы хотите польстить кому-либо, вне зависимости от общественного положения, скажите, что он держит и ведет себя как благородный человек и заслуживает всяческого уважения. Люди стремятся на важные чиновничьи должности в городах и поместьях — это улучшает их положение. Люди хотят, чтобы их ценили выдающиеся жители королевства — в особенности сам король. И, прежде всего, они хотят, чтобы их любили и почитали и после смерти. Я не преувеличу, сказав, что на некоторых похоронах собирается более 10 тысяч человек. Чем больше народу пришло на ваши похороны, тем больше любили, почитали и уважали вас при жизни. Так что люди высокого положения стали платить нищим за то, чтобы они пришли на их похороны. В 1303 году на погребение Ричарда Грейвсенда, епископа Лондона, собралось 31 968 бедняков. Стремление хотя бы выглядеть почтенными и уважаемыми характерно и для мужчин, и для женщин. Проклинать или клеветать на кого-либо — серьезный проступок, жертвы нередко защищают свою гордость в суде. Возможно, именно такое прямолинейное представление о респектабельности лучше всего объясняет, почему людям так смешно, когда гордеца подвешивают вниз головой или крадут у него капюшон.

Насколько характер зависит от полученного образования? В Средние века наиболее правильный ответ — «не слишком». Но если развернуть вопрос наоборот, то и ответ изменится на противоположный. Недостатки средневекового образования очень сильно сказываются на людях.

В городах и деревнях приходской священник раз в неделю рассказывает детям о семи смертных грехах. В остальном образование ограничивается обучением мальчиков и девочек навыкам, необходимым для их будущего ремесла или иного занятия. Сына рыцаря в семь лет отправят в услужение другому рыцарю, часто — к дяде по материнской линии. Детям богатых лордов нанимают личных наставников. Дети сельскохозяйственного работника уже в семь лет сами начнут работать в поле. Сыновья ремесленников еще в детстве станут подмастерьями и научатся вести доходы и расходы (либо в письменном виде, либо с помощью счетных палочек), а также, естественно, основным навыкам ремесла. Детям, которым предназначено служить Церкви, в семь лет выстригают тонзуру. Образование, как и многие другие аспекты средневековой жизни, в первую очередь практично.

В большинстве городов есть и школы, но они доступны лишь немногим. Соборы, бенедиктинские аббатства, женские и мужские монастыри обычно содержат школы. Другие школы связаны с городскими церквями — именно из них выходят клерки, духовенство и абитуриенты Оксфорда и Кембриджа. Цена за обучение в школе может доходить до 10 пенсов в неделю — для большинства родителей это неподъемно. Для крепостных крестьян — неподъемно вдвойне, потому что им придется еще и платить штраф местному лорду за то, что их ребенок покинул поместье. Меньшинство, которому в четырнадцать лет все же удается поступить в один из двух университетов, изучает сначала тривиум (грамматику, риторику и логику), а затем квадривиум (арифметику, музыку, астрономию и геометрию), чтобы получить диплом по свободным искусствам. Но студентов в обоих университетах от силы несколько сотен. Высшее образование — это малодоступная привилегия.

Учитывая, что в школах учится лишь очень малая часть англичан, вы, наверное, удивитесь, узнав, сколько народу умеет читать. Вам, наверное, когда-то сказали, что читать и писать умели только священники. Году в 1200-м в Англии так и было: если кто-то умел читать, значит, он почти наверняка принадлежал к церкви. Но в то время поместные суды не вели протоколов, большинство епископов не вели реестров, да и вообще, кроме хартий, иных письменных документов практически не издавалось. Но вот в XIV веке все уже по-другому Заседания поместных судов тщательно протоколируются, равно как и финансовые дела каждого поместья. Каждый епископ ведет реестр. В каждом большом поместье на каждого богатого землевладельца работают клерки. У каждого судьи есть конторские работники, равно как у каждого шерифа, сборщика выморочного имущества и коронера. Большинство богатых купцов ведут бухгалтерию в том или ином виде. К 1400 году даже церковные старосты умеют вести баланс доходов и расходов[20]. Все профессионалы в городе — врачи, юристы, нотариусы, хирурги и школьные учителя — умеют писать и читать, около двадцати процентов остальных ремесленников тоже грамотны. В сельской местности основную часть грамотного населения составляют поместные клерки, приходские священники и ктиторы. При составлении списков фригольдеров, наиболее достойных доверия, часто специально указывается, грамотны ли они — и таковых находится немало. Крепостных в таких списках не бывает: подавляющее их большинство неспособно даже прочитать собственное имя, не то что записать его. Несмотря на это, можете рассчитывать, что в сельской местности грамотны примерно пять процентов взрослых мужчин, а в городах — и все двадцать[21]. К концу века в некоторых городах и «сити» этот процент, возможно, даже еще намного выше.