Живой - Борис Можаев

– Это вас не касается. Вы сдавайте по акту все сразу. Другому человеку. Мы сами найдем охранника за трудодни. Понял? Лес наш.

– Дай сюда! – Фомич выхватил из рук Тимошкина разнарядку, спрятал в карман и зашпилил его булавкой. – Вот когда получите лес от меня под расписку, тогда он будет ваш. А пока лес мой!

– Твой лес? Ишь ты, частный элемент нашелся. Посмотрите на него! – Тимошкин указывал на Фомича коротким толстым пальцем и спрашивал своего шофера: – Видал, чирей какой? Кто будет деньги за этот лес платить? Мы! – Тимошкин подошел ближе к Фомичу. – А тебе платить не желаем. Понял! Уходи! Сдавай лес общим актом.

– Не сдам!

– То есть как не сдашь? А мы отберем? Колхозы будут приезжать и брать лес по нашему указанию.

– Попробуйте только! У меня вон два ствола… – Фомич кивнул на прислоненное к бревнам ружье. – Кто сунется – уложу на месте.

– А за разбой знаешь что бывает?

– Я охраняю государственное имущество. Кто меня поставил, тот и снимет.

– Так мы же договорились с начальником ГЭС, голова два уха.

– Этого не может быть! – опешил Фомич.

– Пошли к телефону!

Тимошкин покатился вперед, за ним – ружье наперевес – понуро шел Фомич.

– Ты чего мне в спину целишь? – обернулся Тимошкин. – Я тебе кто? Арестованный? Иди рядом! И пушку закинь за спину.

В клубе возле телефонной будки сидели верхом на скамье Пашка Воронин и свистуновский киномеханик и резались в шашки.

– Сидите, сидите! – царственным жестом успокоил их Тимошкин.

Впрочем, они и не думали вставать, только посмотрели на него исподлобья.

– Мне позвонить надо, – сказал Тимошкин.

– Звоните, – кивнул на телефон Пашка и снова склонился над доской.

– Почта? Дайте мне Тиханово! Это Тиханово? А? Тимошкин говорит. Соедини-ка меня с гидростанцией. Начальника, да! Прямым проводом, да. Товарищ Кошкин? А! Тимошкин говорит. Мы тут забираем лес. В Прудках, в Прудках. А Кузькин в колхоз пойдет! Ну, как договаривались. Хорошо, передам ему. До свидания! – Тимошкин положил трубку. – Ну вот, начальник не возражает, – сказал он Фомичу и чуть не замурлыкал от удовольствия. – Сдавай по акту лес и топай в колхоз на работу.

При этих словах Пашка и киномеханик вскинули, как по команде, головы и уставились на Тимошкина.

Фомичу показался этот телефонный разговор подозрительным: и то, как больно скоро соединили Тимошкина с Раскидухой, и этот прямой провод… И главное – так просто и нахально выгоняли его, Фомича. А тот приезд начальника что ж тогда значил? Смеются они, что ли, над ним? Да неужели его начальник такой двуличный человек?

– Ну-ка, отойди в сторону! – Фомич оттер Тимошкина и снял трубку: – Свистуново? Нюра, это Кузькин говорит. Мне бы вызвать Раскидуху. Начальника.

– Долго ждать придется, дядя Федя, – ответила телефонистка.

– Вот те раз! Только же давали Раскидуху!

– Это не через меня. Может, через Тиханово.

– Давай, как знаешь. Все равно буду ждать.

Фомич припал к трубке и долго слушал монотонный, вялый голос телефонистки: «Алле-у-у! Самодуровка, Самодуровка! Алле-у-у! Брехово!.. Алле-у-у!.. Алле-у-у!» И Фомичу чудилось, будто это лепечет на лесной опушке птичка-сплюшка: «Сплю-у-у, сплю-у-у. Брехово!.. Сплю-у-у, сплю-у-у».

Наконец Брехово ответило, и телефонистка оживилась:

– Брехово! Дайте Раскидуху! А? Начальника соедините?..

И вот в трубке послышался знакомый голос начальника ГЭС:

– Слушаю!

– Это Кузькин говорит, из Прудков!

– В чем дело? Колхозы приезжают за лесом?

– Еще нет. Мне передали из райисполкома, будто вы вместе с ними решили меня с работы того… – У Фомича пересохло в горле, он глотнул слюну и наконец произнес: – Снять.

– Со мной говорил вчера Мотяков, – ответил, помолчав, начальник. – Видите ли, товарищ Кузькин, вы, оказывается, колхозник. А нам не разрешается принимать колхозников на работу, да еще без согласия колхоза. Вот Мотяков и жаловался, что я колхозников у него переманиваю.

– Да я же отпущен из колхоза. У меня есть и справка, и паспорт! – крикнул Фомич.

Пашка с киномехаником давно уже отложили свою игру и теперь с напряжением слушали этот разговор.

– Меня же отпустили, понимаете, отпустили! – Фомич изо всех сил дул в трубку.

– Да вы не волнуйтесь, товарищ Кузькин, – ответил наконец далекий начальник. – Я ведь не сказал, что мы вас снимаем. При всех условиях работайте до конца. А там видно будет.

– А сейчас вы тут ни с кем не говорили? – поглядывая на Тимошкина, осторожно как бы спросил Фомич.

– Где это тут? У тебя или у меня?

– По телефону из Тихановского района сейчас никто с вами не говорил?

– Нет. А что?

– Да тут передо мной стоит один тип. – Фомич теперь жег глазами Тимошкина. – Прохвост в соломенной шляпе. А еще руксостав!..

Пашка и киномеханик, начиная понимать, в чем суть дела, выжидательно улыбались и нахально смотрели на Тимошкина. Тот снял шляпу и отер взмокший лоб.

– А что такое? – спрашивал начальник Фомича.

– Говорит, будто вы приказали меня выгнать. А лес по общему акту сдать ему.

– Что за чепуха! Не слушайте вы никого. Работайте, товарищ Кузькин.

– Вы бы с ним поговорили. Он тут вот передо мной стоит. Я ему сейчас трубку передам. – Фомич сунул Тимошкину трубку, но тот шарахнулся от нее, как от горящей головешки, и в дверь.

А вслед ему оглушительно хохотали Пашка с киномехаником.

На другой день с утра понаехали из колхозов и на лошадях, и на машинах, выстроились у фермы табором. Каждый к себе тянет – поскорее бы нагрузиться. Все – Фомич да Фомич! А что Фомич! На четырех ногах, что ли? И так совсем закрутился…

Сначала решил отпустить подводы из дальних колхозов. Уже нагрузились было хохловские, осталось подсчитать кубатуру да подписи поставить, как прибежала плачущая Авдотья. У Фомича сердце так и екнуло:

– Что случилось? Ай с ребятами что?

– Федя, хлеб нам не дают в магазине.

– Как так не дают?

Был вторник – хлебный день, и Фомич не понимал, почему не дают.

– Продавец говорит, район запретил. Сам Мотяков звонил: не давать Кузькину хлеба… – Авдотья утирала слезы концом пестрого платка, повязанного углом. – Чем же мы теперь кормить свою ораву станем? Ой, господи!

– Да не реви ты! Разберемся – уладим.

Фомич сказал хохловским колхозникам, уже нагрузившим подводы:

– Подождите уезжать! Я сейчас обернусь! – И побежал через выгон к магазину.

Возле древней кирпичной кладовой с отъехавшей задней стенкой, из расщелин которой тянулись тонкие кривые березки, толпилось человек пятнадцать – все больше баб да старух, – хлебная очередь. А в полуразваленной кладовой – наследство попа Василия – размещался прудковский магазин.

– Что это еще за новости на старом месте? – спросил Фомич, входя в темное помещение.

– Я не виноватая, – сказала продавщица Шурка Кадыкова. – Гузенков приезжал… Говорит, райисполком запретил продавать тебе хлеб… Мотяков! Уж не знаю почему.

– А чего ж тут не знать? – Бабка Марфа зло сверкнула глазками из-под рябенького, в горошинку, платка. – Он наш, хлеб-от, колхозный.

– И то правда… Много до него охотников развелось…

– Они ноне не жнут, не сеют… – загалдели в толпе.

– Ваш хлеб в поле остался, – обернулся Фомич к очереди. – А этот вам господь бог посылает, вроде манну небесную.

– Так мы ж отрабатываем за этот хлеб-от…

– А я что, груши околачиваю? – Фомич махнул рукой. «Да что это я с бабами сцепился?» – подумал.

Он побежал в клуб, попросил соединить его с Мотяковым.

– Чего надо? – недовольно спросил тот, услыхав голос Кузькина:

– Почему мне хлеб запретили продавать?

– Этот хлеб для колхозников привозят. А вы не только в колхозе не работаете, но даже помогать отказались.

– Так я же работаю в Раскидухинской ГЭС?!

– Ну и поезжайте на Раскидуху за хлебом. – Мотяков положил трубку.

– Ах ты, сукин сын! Ну погоди. Еще посмотрим, кто в убытке останется.

Фомич дозвонился до начальника ГЭС и доложил ему о хлебном запрете.

– Я не могу лес отпускать, товарищ начальник. Поеду за хлебом в Пугасово.

– Правильно! Не давай им лесу, если они такие мерзавцы. Заворачивай все подводы и машины. И вот что. В Пугасове есть корреспондент областной газеты. Заезжай к нему. Он сидит в редакции «Колхозной жизни». А я позвоню ему, предупрежу. А если что не выйдет, давай ко мне.

На свой лесной склад Фомич возвратился злым и решительным.

– Разгружай подводы! – крикнул он еще издали хохловским колхозникам.

– Да ты что, в себе? Мы еще по-темному выехали из дому, а к ночи еле доберемся назад. И с пустыми руками?!

– А если бы вы встали с пустым брюхом, день проторчали тут и пошли бы спать с пустым брюхом? Это каково?

– А мы тут при чем? – окружили Фомича шоферы и возчики. – Чего ты нам-то войну объявляешь?

– А со мной без объявления начали войну, – сказал Фомич. – Не я начинал, не я и отвечать буду. Езжайте к Мотякову. Раз они так – и мы эдак.