Твой образ (Второе лицо) - Светлана Ягупова

— Оставьте ее, — приказал он сестрам.

— Силой прорвалась, — виновато объяснила старшая.

— Уже была у палаты Некторова, — уточнила молоденькая, с крупными веснушками на щеках.

Косовский гневно взглянул на них и обратился к посетительнице:

— Садитесь, Мила Михайловна. Мы ведь как договорились — подождать еще недельки две. И незачем лишний раз напоминать, кто вы. Вас тут хорошо знают.

Она победно оглянулась на удаляющихся сестер, одернула пестрое мешковатое платье из трикотина и села.

— Что случилось? — Косовский внутренне подготовился к тому, чего ждал со дня на день.

— Михаил Петрович, мне сказали… — острый носик Бородулиной покраснел, она сделала многозначительную паузу, после которой напористо, с вызовом сообщила: — Я знаю все!

— Что «все»?

— Все.

— Ну и?..

— А это смотря что вы ему там вставили. Если чего-нибудь похуже, я буду жаловаться министру здравоохранения.

— Почему «похуже»? Разве было что-нибудь не очень?

— Представьте. Только в последние два года образумился. А до этого страшно вспомнить! Ну скажите, разве не срам, работая фотографом, жить на одну зарплату да еще держать семью в долгах!

— Отчего же так получилось? Ведь он не пил.

— Да, но я женщина, мне хочется выглядеть, как все. А тут еще двое детей. Вон друг его Котиков уже и «волгу» купил, и норковую шубу жене. А этот все фотографировал какую-то гадость: стебли растений, лоскутки, крашеную воду. А потом на пещерах помешался. Как воскресенье, так его несет с аппаратом в горы. Хорошо, хоть люди подсказали, как его приструнить.

— И как же?

— Пригрозила разводом, и что малышек с собой возьму. Без меня, предположим, он прожил бы, а вот девчонок любит безумно. Вмиг за ум взялся. Стал подрабатывать на стороне, забросил свои нелепые съемки. И вообразите, даже внешне посолиднел. А то был щупленький, как мальчишка.

Последняя фраза заинтересовала Косовского.

— И что, всего за два года располнел?

— Не располнел, а посолиднел, — повторила она. — Лицо у него стало другое. Ответственное, что ли. Так мне надо знать, лучше он теперь или хуже.

Косовский с минуту молчал. Вот поди ж ты, поговори с этой особой серьезно, если до нее не доходит главное.

— Не лучше и не хуже, — сказал он, стараясь не раздражаться. — Он совсем другой. И вас теперь не узнает.

— Это как не узнает? — Бородулина вскочила. — Да я… Сегодня же напишу в министерство! — Ее бегающие глазки, казалось, вот-вот ускользнут с лица. Она скандально подступила к столу. — Вы, доктор Косовский, допрыгаетесь со своей фантастикой! Я это так не оставлю! Покажите мне мужа! Сейчас же!

— Мила Михайловна, вы умная женщина. Сядьте. — Косовский обнял ее за плечи и усадил. — Подождем немного, он сейчас в неважном самочувствии. Но если так настаиваете, скажу правду; Бородулина, как такового, нет. Человек, с которым вы скоро увидитесь, Некторов Виталий Алексеевич.

— А дети?! — опять вскрикнула она. — А регистрация в загсе?!

— Пусть вас это не волнует, уладим. Детям будет назначено солидное пособие. Впрочем, ничего еще неизвестно. Может, все будет по-прежнему.

Бегающие глазки понемногу успокоились. Бородулина шумно вздохнула.

— Ладно, посмотрим, — примиряюще сказала она и встала. — Я тут принесла ему тертую смородину в сахаре. — Она вынула из сумки баночку и поставила на стол. — Его любимое лакомство.

«Кто его знает, что он теперь любит», — подумал Косовский.

6

Весь день взбалмошно и весело девочки хлопали дверьми: то схватят кусок яблочного пирога, то вынесут во двор и опять занесут игрушки. Потом прибежали, затормошили:

— Мы на качели, тут недалеко. Мамочка, ну пожалуйста!

— Идите, ради бога, — отмахнулась Бородулина и устало опустилась на диван.

За весь выходной и не присела. Чего только не переделала; и стирала, и полы мыла, и обед готовила. Даже пирог спекла к приходу Валентины. Подруга должна была появиться с минуты на минуту, и Мила Михайловна то и дело поглядывала на часы — скорей бы!

Две недели она хранила от всех свою невероятную тайну, честно выполняя просьбу Косовского держать язык за зубами. Молчание дорого стоило ей начались мигрени. На работе путала в документации фамилии и цифры, стала рассеянной, раздражительной. Коллеги сочувственно вздыхали — надо же, как переживает за супруга! О подробностях беды, постигшей Бородулина, никто не знал.

К концу второй недели вынужденного молчания Мила Михайловна ощутила такой зуд а груди, что стала срочно думать, кому бы излить душу. После некоторых раздумий остановилась на своей сослуживице Валентине Сойкиной. Это была женщина, которой Бородулина ни разу не позавидовала. Незамужняя, в одной комнате с больной матерью-старухой, Валентина являла собой пример неудачной тихой жизни и умела искренне сочувствовать другим.

Будь Бородулин законченным покойником, Мила Михайловна искренне скорбела бы по нему и, как это бывает, возможно, заново полюбила бы. Но сейчас ее одолевали самые противоречивые чувства. «Охламон ты мой невезучий», — думала она порой с горькой нежностью. Но вдруг накатывала ярость, и она рвала и метала, бормоча: «Погоди, встретимся, разберемся, кто ты теперь, и тогда…» Что будет тогда, Бородулина не знала.

Чуть не ежедневно она совершала набеги в клинику, прихватывая с собой дочерей. Часами простаивала у проходной, слезно умоляя впустить их. Но все кончалось тем, что вызывали дежурного врача, давали ей бром, валерьянку, уговаривала держать себя в руках и терпеливо ждать. В такие минуты ей нравилось быть в центре внимания — на нее смотрели с уважением и сочувствием. А ведь рано или поздно пресса объявит имена пациентов докторе Косовского, и тогда ее фамилия, а может, и фотография, замелькают на страницах газетных полос. Нет, она, конечно, до глубины души потрясена тем, что случилось с мужем, но мысль о возможной популярности их семьи все чаще приходила в голову.

То-то запричитает, заахает, узнав обо всем, приятельница Валентина.

И Мила Михайловна так ясно представила, как усядутся они с ней за стол, как нальет она в стопочки винца и проговорит со слезами на глазах: «За покойного Ивана Игнатьевича!» — «Ну? — подпрыгнет подруга. — Неужто скончался? Что же до сих пор молчала?» — «И скончался, и в то же время жив», — скажет она загадочно, промокнув глаза платком. «Ничего не понимаю», — пробормочет Валентина. «Думаешь, я понимаю!» — воскликнет она. И вот тогда обрушит на подругу свою тяжелую, невыносимую тайну.

Позвонили. Мила Михайловна вскочила, бросилась к двери. «Наконец-то, пришла», — подумала она.