Последний август - Петр Немировский

вдруг изменилось, стало каким-то жалким. Он Он словно ждал от меня сочувствия или хотя бы понимания. А мне было неловко: ведь он — мой папа, а я — его сын. И это он должен меня защищать, а не я его. Папа махнул рукой и ушел в комнату.

— Ужас... — прошептала мама.

Бабушка, повернувшись к раковине, стала мыть чашку. Тихонько я вошел в комнату. Там — никого. Даже телевизор не включен. Неожиданно из комнаты родителей донеслись странные звуки. Подкравшись, я заглянул туда.

Папа лежал на кровати ничком, в одежде. Ударял рукой по подушке, выкрикивая: «Не хочу так жить! Не хочу!»

Чья-то ладонь тихо легла на мою голову. Вздрогнув, я оглянулся. Бабушка. Рядом с нею — виновато-растерянная мама. Мы трое — здесь. А папа — там. Один. Как чужой. Пригладив волосы, бабушка вошла в спальню. Жалеть.

...А я не знал, как это сделать тогда, и не знаю, как поступать сегодня. Чтобы жалеть, требуются сила и мудрость. Быть может, существует и особая техника жаления, которой обладают немногие. Бабушка знала и умела. Но она унесла эту тайну с собой, так и не обучив никого в нашей семье.

К ней, лежащей при смерти, приходили соседи, рабочие с папиного завода, многочисленные родственники. Входили в комнату, порой выпившие, сытые, краснощекие, садились на краешек ее кровати и начинали жаловаться. Помню, как один здоровенный самодовольный мужик с папиного завода что-то долго говорил ей, потом вдруг уронил свое лицо на простыню, в бабушкины ноги, и заплакал. А она успокаивала его, как маленького.

Я молча смотрел и не мог понять, что происходит. Ведь это она умирала, она, а им всем — жить! Почему же они не оставят ее в покое?! Что им нужно у кровати этой больной восьмидесятилетней старухи?!

Вскоре они собрались и стояли полукругом у ее изголовья. Плакали, не стесняясь смотреть друг другу в глаза, когда засыпанный розами гроб опускался в землю. И кто-то — мама, папа, баба Женя или кто-то другой — шептал: «Хана, зачем на кого ты нас меня оставляешь?..»  

4

Утром, когда родители были на работе, а дома хлопотала одна бабушка, в дверях появился мужчина в сером костюме с портфелем. Поначалу я было решил, что это новый почтальон принес бабушке пенсию.

— Хозяюшка, к вам можно? — незнакомец вошел, вытерев ноги о половик. — Баталины? Вот и отлично. Я из заводской комиссии, проверяем жилищные условия, — он расстегнул портфель и достал оттуда какой-то журнал.

— Чаю хотите? — предложила бабушка.

— Нет, спасибо, на службе не пью. Что, пострел, хочешь жить в новой квартире?

— Хочу.

— Ну показывайте, — благодушное выражение сползло с его лица. Брови сошлись к переносице, губы напряглись; не лицо — форменный портфель.

Бабушка вытерла руки о передник.

— Что показывать? Сами ж видите. Вот — пристроили кухоньку. Ветер гуляет из всех щелей. Там — комната, проходите, — отворила дверь, пропуская мужчину вперед. — Этот дом еще мой муж построил. Мы с ним только поженились, думали, поживем, соберем деньги...

— Да, тесновато, — перебил мужчина, подходя к родительской спальне. Заглянул туда, но не вошел.

— Мы перегородку построили, — виновато пояснила бабушка. –— Ребенок ведь уже взрослый.

— Понимаю, — согласился мужчина, прихлопнув ладонью по дереву так, что осыпалось несколько кусочков сухой краски. — Да, старье. Ничего, город перестраивают, скоро все будут жить в новых квартирах. С горячей водой и эмалированными ванными. Хочешь купаться в эмалированной ванне? — спросил он меня.

— Хочу.

— Сколько у вас здесь метров? Небось, восемнадцать? — мужчина, прищурившись, оглядел комнату. Расстегнул портфель, достал сложенный металлический «метр».

— Шестнадцать, — уточнила бабушка.

— Вас ведь четыре человека? Ну, хозяюшка, можете не переживать. Нынче на человека шесть квадратных метров полагается, — он сложил «метр», так ничего и не измерив. Раскрыл журнал и размашисто что-то написал.

— Вы садитесь, — предложила бабушка, пододвигая стул.

— Ничего, я уже закончил.

Мужчина улыбнулся и вдруг... Брови его взлетели.

— Что это за дверь? — подойдя, он дернул дверную ручку. 

— Кладовка, — ответила бабушка дрогнувшим голосом.

— Почему же она не открывается? Что за чертовщина? — мужчина стал дергать сильнее. — Зачем же вы ее заколотили?

— Крысы, понимаете, ребенок боится, — залепетала бабушка.

— Э-э, ребята, вы что-то темните.

— Клянусь своим здоровьем, это — кладовка. Полтора на полтора, мой муж, когда мы строили эту времянку...

— Не знаю, хозяюшка, не знаю, — сухо ответил мужчина и направился к выходу.

— Поверьте, кладовка, — молилась бабушка, семеня за ним следом. У самой двери резко остановилась, повернулась и строгим жестом велела мне оставаться в комнате. Через миг скрылась за дверью.

Я подошел к кладовке. Подергал ручку: молодец папа — заколотил намертво. Потом подкрался и выглянул в кухню. Там — одна бабушка, она держала еще раскрытый кошелек и что-то бормотала под нос. 

— Ба, а где дяденька?

— Ушел, — защелкнула кошелек.

По переулку удалялся мужчина. Он шел, приосанившись, с достоинством, этот добрый дяденька с портфелем, пообещавший горячую воду и эмалированную ванну.

— Как думаешь, дадут нам новую квартиру? — сев на стул, бабушка понурила голову.

— Да, ба.

— Родителям пока ничего не говори об этом, ладно?

5

У забора на корточках сидит Аллочка.

— Ты что делаешь?

— Секрет, — она оторвала ладошку от земли.

В ямке на стеклышке узорно лежали цветные бусинки.

— У меня тоже есть свой секрет. Могилка с убитым воробушком. Хочешь, покажу? Только поклянись, что никому не выдашь.

— Клянусь.

— Ой, смотри, к вам какой-то дяденька…

К ним в дом вошел незнакомый мужчина. Вскоре он появился на крыльце с дядей Васей. Дядя Вася — в темной рубашке и мятых брюках, хмуро поглядел вокруг, увидел Аллочку.

— Дочка, я скоро приеду.

— Что стряслось? — спросила баба Маруся, набиравшая воду.

— Валю машина сбила. 

— Господи, Иисусе Христе! — баба Маруся перекрестилась. 

— Черт знает, как ее угораздило, — затараторил мужчина. — Вышла из киоска что-то купить, перебежала дорогу, а из-за поворота «москвич». Надо же такое. К счастью, жива. Только расшибло здорово...

— Где она сейчас?