Ногти (сборник) - Михаил Елизаров

Если в молодости он щеголял сатанинской красотой (я видел фотографию – белокурая бестия!), то к старости Фридель мог бы без грима служить моделью для воскового болвана императора Тиберия. Маниакально-выразительное лицо. О блуде, алчности, жестокости, коварстве лгала внешность Фриделя.

Репертуар его ограничивался карточными фокусами, похожими на пасьянсы. Жалостливый, я раздобыл подлистку журналов, где на последней странице всегда печатался фокус с разгадкой, надеясь, что Фридель разучит что-нибудь простенькое. Упрямый старик даже не развязал бечевки, перетягивавшей журналы. Он считал ниже своего достоинства побираться чужими идеями.

Я пытался помочь Фриделю, я взял на себя роль его импресарио, любезничал в ногах у директрисы привилегированного лицея, вымаливая за умеренную плату ангажемент. Наврал, что Фридель – лауреат каких-то конкурсов, заслуженный артист…

…Боюсь вспоминать… Фридель, в черной пелеринке, в цилиндре, с площадным гримом, походил на вампира, и привилегированные ублюдки орали, как ишаки. Все валилось у него из рук: шарики не отрыгивались, платки не развязывались – простейшие номера! Маразматик, клаустрофоб кролик в момент поднятия за уши сошел с ума, обосрался… А Фридель, едва держась на ногах, прыгал, кривлялся и кукарекал. Я тогда был в прекрасных, как скрипки Страдивари, модельных туфлях, а возвращаясь домой, дурак впечатлительный, размозжил о дерево свои Страдивари.

Фридель решился показывать фокусы в переходах метро, и личинка моей совести выросла до размеров анаконды. Я взял деньги и поехал к Фриделю. Дверь открыла его жена – в жизни не видел прозрачней старушки – и шепотом попросила о тишине. С Фриделем в метро случился сердечный приступ. Я, тоже шепотом, сообщил, что принес гонорар от педагогического колледжа, где Фридель выступит через месяц, когда поправится.

Из комнаты показался Фридель в халате – растрепанный маленький нетопырь. В вытянутой руке он держал блюдечко. Кукольно улыбнулся, да вдруг его повело назад, он потерял равновесие. Упало блюдечко, упал Фридель, очень смешно, на спину… Как пресс-папье.

Старик не поднимался. Я, превозмогая не страх, не отвращение (нет слова, нет эпитета, но что-то же я переборол в себе), опустился на корточки и ритуально возложил пальцы на немое его запястье.

У скорых помощников не оказалось носилок, и Фриделя снесли в машину на одеяле.

Старуха пыталась вернуть мне деньги, я, от имени дирекции колледжа, благородно отказался. Она зарыдала, потом извлекла из рассохшейся ореховой горки хохломскую шкатулку. Там лежали тусклые медали – боевые, а не юбилейные побрякушки, – и ордена Фриделя. Помолодевшая от самоуправства, она велела отнести фриделевские награды в подарок колледжу, в «Музей фронтовой славы».

Я мог возражать, сказать, что все пионеры погибли в борьбе с фашистами, что у засранцев-скаутов ни чести, ни совести – разворуют к чертовой матери, ордена-медали… Но зачем?.. Я просто пообещал отнести шкатулку куда надо. В надежное место.

Лично мне в наследство от Фриделя досталась общая тетрадь в девяносто шесть листов. Торжественный, погребальный почерк. Небольшое вступление и схемы фокусов-пасьянсов. Как-то: пасьянс, называвшийся «Ученик», предназначался для зрителя из породы патологических упрямцев. Тотальное несоблюдение его правил и давало в итоге необходимый, запрограммированный изначально результат – то есть суть фокуса заключалась в трансформации абсолютного «нет» в абсолютное «да». В теории Фриделю удался пасьянс «Имя». Карты помечались, как буквы алфавита, и фокусник, при знании необходимого алгоритма, мог на заказ выкладывать имя или фамилию любого зрителя.

Также мне досталась брошюра, посвященная истории отечественного цирка, в частности фокусникам. Среди прочих статей была и заметка Фриделя. Он писал о своей юности, о платонической любви к учительнице литературы и своих первых шагах на поприще фокусничества.

В этой же брошюре помещалась глава, посвященная некоему Белашеву, умеренно блиставшему на довоенной арене. Опереточная романтическая биография. Белашев родился в конце прошлого века удачливым сиротой. Вырос с кочующим цирком. Его нянчил Поддубный. Дуров дарил забракованных зверушек. С одиннадцати до двадцати лет Белашев выступал в труппе маэстро Висконти как воздушный акробат. Гуттаперчевый мальчик, мистер Икс Саратовской и Рязанской губернии. После травмы позвоночника Белашев переквалифицировался в фокусники, в чем и преуспел. Рассказчик отмечал, что ныне этот артист незаслуженно забыт, а между тем после Белашева остался ряд фокусов, которые неплохо было бы ввести в современный репертуар. К примеру, Белашев пальцем надувал воздушные шары, умел до неправдоподобно маленьких размеров уменьшать ту или иную часть тела, стирать рукой свое лицо, так что зритель видел пустоту… Призванный в армейскую агитбригаду, Белашев погиб под Курском. Во время авиационного налета он укрылся в танке и в нем же и сгорел.

Коматозный, потусторонний слог статьи смутил, перевернул, растоптал мой покой, поселил мистическую тревогу. Зыбкий образ фокусника, нелепо угодившего в огненную западню, пугал и завораживал. Потрясенное воображение рисовало амфитеатр пустого цирка, колышущийся свет, бесконечный купол, арену, дышащую живой, напряженной плотью.

К магическому столику приближается Фридель. Он одет рождественским карапузом – короткие штанишки, пиджак-смокинг. Из рукавов выбились широкие, как саваны, манжеты. Фридель с комичной обстоятельностью закупоривает маленького, беспомощного Белашева в жерло стилизованного фокуснического цилиндра.

– Але… Ап!!! – Руки Фриделя на мгновение превращаются в синие локоны пламени. Он переворачивает цилиндр, и на поверхность магического столика высыпаются дымящиеся останки фокусника Белашева.

В ночь на смерть Фриделя мне приснился одноногий мужчина. Он требовал: «Поцелуй – иначе повешусь!»

Я цинично отвечал: «Вешайся!» – Инвалид, с петлей на шее, вскочил на табурет, раскачал его единственной ногой, отбросил. Повис и обоссался. Потом группа людей, похожих на туристов, долго и бесцельно шла вокруг бесконечного водоема.

Напоследок приснилась порхающая женщина. Она дразнила сложенной вчетверо бумажкой, говорила, что это контракт с издательством, желающим иметь со мной дело. И до самого пробуждения я стеснительно подпрыгивал, пытаясь выхватить эту вожделенную бумажку из ее цепких пальцев.

Голубь Семен Григоренко

Втом, что я убью Григоренко, я не сомневался. Он давно подписал себе смертный приговор, а теперь всего-навсего пришло время привести его в исполнение. На клетчатом листке, позаимствованном из обыкновенной ученической тетради – на обложке таблица умножения, – я набросал список голубиных злодеяний. Чтобы слабоумное пернатое проявило интерес к списку, насыпал на лист свежее просо.

Я подошел к клетке и приязненно сказал:

– Здравствуй, Семен. – Голубь, казалось, спал. – Гули, гули, гули, – я просунул лист, свернутый V-образно, промеж прутьев.

Григоренко очнулся и долго тряс помраченной головой, пока сон не покинул его. Потом Голубь внятно выругался:

– Хули, хули… Кислобздей!

Я весь вспыхнул:

– Семен, опомнись! Что ты несешь?!

Голубь лениво отмахнулся и посадил на просо желто-зеленую кляксу. Закрадывалась мысль, что он сделал это нарочно. Впрочем, подобный поступок только облегчал мою миссию с моральной стороны. Я вооружился брезгливым сарказмом:

– В этом твоя пресловутая нравственность, не так ли, Семен?

Голубь сверкнул кровянистой радужкой и выдавил еще одну кляксу.

– Заеба! – по-разбойничьи крикнул Григоренко.

– Не смей злословить в преддверии смерти! – Я страшно, как копилку, встряхнул клетку с Голубем. – А если б здесь были женщины?

– Нет бабей – хуем бей! – испуганно кулдыкнул Семен и притих.

– Я кое-что принес тебе, Семен. Ты не успеешь сосчитать до трех, как… – Меня осенило. – Ты умеешь считать, Семен?

– Хуй целых, ноль десятых.

Я сделал вид, что не расслышал.

– По счету «три» я начну рассказывать сказку…

– Не смеши пизду!

– …Которую узнал от крабовой палочки по имени Иван…

– Чтоб порвать его к хуям, – и тут вставил дурацкую ремарку Григоренко. – У хуемудрья дуб зеленый, – нежно выпевая каждый слог, кривлялся Голубь, – не в хуевинку!

– Семен, Семен, – терпеливо убеждал я, – нет такого слова – «хуй», есть слово «пенис»!

Эта почти дословная цитата из бессмертного «Маленького Ганса» Антуана де Сент-Экзюпери вызвала на лице Григоренко кривенькую ухмылку.

– Засера ты, Семен. – Я приоткрыл дверцу клетки, вытащил из-под Голубя загаженный лист и вписал новое злодеяние Григоренко. – Зря ты так, я ведь мог быть полезен тебе…

– Как зуб в жопе. – Голубь всхлипнул, потек слезами, затрясся. – Я ненавижу тебя!

Признаться, я опешил. Руки в боки: