Инквизиция: царство страха - Тоби Грин

Пришельцы оказались легкими мишенями в стране, которая пыталась разобраться в своем реальном могуществе. Португалия стала в то время нуворишем среди всех европейских стран. Завоевание Гоа и исследование африканского побережья от Сенегала до Конго обеспечили ей, последнему «серебряному берегу» Европы перед Атлантическим океаном, контроль над торговлей специями из Азии в Европе, а заодно — над торговлей рабами и золотом из Африки. Мануэла I, сменившего на престоле Жуана И, называли «счастливчиком». Жуан II получил известность как «золотой король»[242].

Однако не все были столь же щедры на комплименты. Например, Франциск I, король Франции, предвкушая оценку, данную англичанам Наполеоном («нация лавочников»), называл Мануэла «королем-бакалейщиком»[243].

Беспрецедентное количество денег хлынуло в Португалию. Во время правления Жуана II золото из Мина (расположенного в современной Гане) обеспечило почти половину всего богатства страны[244]. С огромным количеством денег, невиданным до сего времени, королевский двор вскоре превратился в монстра.

После смерти Мануэла I в 1521 г. новый король Жуан III путешествовал вдоль и поперек по всей стране с огромным кортежем слуг, которые устраивали хаос везде, где останавливались. Среди бездельников, маскировавшихся под придворных, процветали азартные игры и грабеж. Эти идальго везли вслед за собой огромное количество слуг. Их необходимо было обеспечить средствами к существованию и продовольствием. Продукты питания, лошадей и повозки воровали. Сады и леса опустошали, считая это одним из способов развлечения.

У этих идальго было такое количество слуг, что в сельской местности имелся хронический недостаток рабочей силы. Поля вспахивали под пар, стирая остальные с лица земли. Но и это мало чем могло помочь[245].

Подобные небрежные эксцессы характерны для общества, которое недавно испытало беспрецедентное сосредоточение могущества. Чтобы убедиться, успех оказался не просто химерой, такая власть должна продемонстрировать себя в полную силу перед всеми остальными. Это неизбежно предполагало: должны страдать все, кому повезло меньше, чем новой олигархии.

В отличие от Испании, в Португалии численность мусульманского населения не была огромной, так как португальская реконкиста закончилась к середине XIII века. Мусульманское население успело легко ассимилироваться[246]. Поэтому всю власть следовало направить на кого-нибудь другого. Массовая иммиграция конверсос и евреев из Испании в 1480-е гг. и в 1492 г. предлагала прекрасную альтернативу.

Находясь в застенках тюрьмы инквизиции в городе Эвора, Альвару де Лэан, безусловно, не имел возможности предположить: его горькая судьба отражала такие же судьбы многих других людей в Испании и в других странах. Человеческий опыт не помог бы ему представить характер такого распоряжения властью. Однако Лэан мог почувствовать ненависть и отчаяние. Собственно, это все, что ему оставалось…

В январе 1546 г., спустя один год после ареста и допроса, Альвару Лэан попытался совершить самоубийство, вонзив кинжал в пупок. Ширина раны равнялась четырем пальцам. Инквизиторские власти проявили мало сочувствия. Лэан, как заявили они, «опасаясь наказания, которое заслужил за свои ереси, он решил попытаться покончить с собой, не дожидаясь, пока Справедливость выполнит свои законные обязательства в его отношении»[247].

В Португалии того времени с бурлящей религиозной атмосферой не могло оказаться слишком много людей, которые ожидали бы выполнения «законных обязательств», если становилось возможным взять дело в свои руки. Но ведь крайне неприятно, когда заключенные кончают с собой, не дожидаясь, пока инквизиция назначит им наказание, которого они заслуживали…

Мануэл I взошел на трон в 1495 г. в возрасте 26 лет. Его предшественник Жуан II умер во время эпидемии чумы, которая унесла и восемь ближайших претендентов на трон, освободив путь к власти Мануэлу. Так что многие рассматривали его царствование как предопределенное. Кто, если не избранный, может стать королем при подобных обстоятельствах?!

Само рождение принца считали чудом. Его мать дона Беатрис мучилась в схватках в течение нескольких дней. Но как только мимо дверей ее дворца прошла религиозная процессия, призывая силы небесные, на свет мгновенно появился мальчик[248].

Мануэл считался человеком прекрасного телосложения. Голова его была круглой, лоб — выдающимся. Впечатление дополняли каштановые волосы, веселые зеленоватые глаза, мелодичный голос.

Вероятно, музыка стала самым большим увлечением короля. Пользуясь недавно полученным богатством Португалии, он приглашал к своему двору певцов и музыкантов со всех концов Европы. По воскресеньям и в праздничные дни Мануэл завтракал и обедал под музыкальное сопровождение, слушая корнет-а-пистоны, арфы и тамбурины, игру морисков на лютнях. После открытия Васко да Гамой пути в Индию во время его героического морского путешествия 1497-99 гг. в подарок монарху привезли пять слонов. Эти животные шествовали перед ним, куда бы король ни направлялся в Лиссабоне. Во главе процессии ставили носорогов[249].

Обращение Мануэла к экзотике отражало состояние, которую король унаследовал в 1495 г. В то время Лиссабон был одним из самых космополитических городов Европы. В португальской столице, по размерам не уступавшей Лондону или Кёльну, находились толпы иностранцев, привлеченных новыми торговыми маршрутами[250]. Мужчины и женщины свободно ложились в постель друг к другу или играли в карты до рассвета. Люди ездили верхом на лошадях с очень короткими стременами в стиле «мориско». Некоторые седла покрывали серебром или золотом[251]. И около шумного порта, и на оживленных улицах, идущих от него, в пределах городских стен раскинулись оливковые рощи, просуществовавшие до 1500 г.[252] Центральной точкой Лиссабона стала Рошио — большая площадь неправильной формы, ограниченная холмами с двух сторон и спускающаяся к берегам реки Тежу. Именно на Рошио должны были учредить дворец инквизиции.

Присутствие в Лиссабоне иностранцев свидетельствовало о том, что они не вызывают отвращения у португальцев. Но как только страна стала открываться для внешнего влияния, возникла внутренняя потребность в национальном определении. Начали возникать группы по профессиональным интересам, на основе дружеских связей. А они в большинстве своем принимали решения не только о том, кого можно принять в члены той или иной группы, но и о том, кого туда принимать не следует[253].

По мере расширения поступления иноземных продуктов и круга иностранных торговцев, а также с увеличением числа африканских рабов, все предполагаемые аутсайдеры, которые уже находились в стране, попали под более пристальное наблюдение. Население, состоящее из евреев и конверсос, неизбежно приковывает к себе внимание.

С самого начала Мануэл доброжелательно относился к беженцам-евреям, прибывшим из Испании в 1492 г. Если Жуан II обратил в рабство многих из тех, кто не покинул страну в течение предоставленного для одного года, то одним из первых распоряжений Мануэла стал указ о представлении свободы рабам-евреям.

Однако в 1496 г. он предложил руку и сердце Изабелле — той самой дочери католических королей, которая столь расточительно выходила в городе Эвора замуж за Афонсу, сына Жуана II (см. начало главы).

Афонсу вскоре после свадьбы умер, Изабелла осталась вдовой. Она выдвинула условие, что выйдет замуж за Мануэла, если тот изгонит всех евреев из Португалии.

И Мануэл принял решение. 5 декабря 1496 г. он издал декрет, предписывающий всем евреям покинуть Португалию до следующего октября.

Сначала казалось, что указ милостив по сравнению с изгнанием евреев из Испании. Там изгнанникам дали только четыре месяца на сборы, чтобы покинуть страну. Они не могли брать с собой деньги и ювелирные изделия.

Но в Португалии все обернулось иначе. Мануэл заволновался. По некоторым оценкам, евреи составляли 10 процентов населения страны[254]. Так как король не мог допустить потерю такого населения, он решил сделать все, чтобы евреи не покидали страну.

В апреле 1497 г., во время великого поста, Мануэл приказал принудительно крестить еврейских детей в возрасте младше четырнадцати лет. Этих детей следовало отнять у родителей, отправить в другие места и дать христианское образование за счет короля. Многие «старые христиане» были настолько тронуты страданиями евреев, что «сами брали еврейских детей в свои дома, чтобы они не попали в чужие руки. Эти люди спасали их»[255]. В тех случаях, когда не удавалось спасти детей, «поднимался громкий плач и стенания, воздух наполнялся звуками рыданий и причитаний женщин»[256].