Мы вышли покурить на 17 лет… - Михаил Елизаров

— Какой Шольц! — вопил, цеплялся за ноги Симург. — Тебе надо в госпиталь Фридрихсхайн! Это за углом! Ради всего святого!

— Иди на хуй! Заткнись! — послал я чертова паникера Симурга.

Он тихо, по-стариковски, заплакал: — Мать пожалей!..

Я гнал велосипед к Шольцу. Наверх по Данцигерштрассе, потом повернуть на Грайфсвальдер к парку имени Эрнста Тельмана. И где-то там, среди неведомых дорожек, стоят башни-близнецы, две двадцатичетырех-или, не помню сколько, — этажки. В одной из них — только в какой?! — обитает Шольц.

— А! А! Тормози! Ты забыл дома мобилу! Все пропало! — всполошился на полдороге Симург. — Как ты позвонишь Шольцу, если что?! Давай обратно! В больницу!

— Покричу ему! Он услышит!

— А голос хоть есть? — сомневался Симург. — Проверь…

Со стороны это выглядело, наверное, так: несется всклокоченный небритый человек: — Шольц! Шольц! Шольц!

А ведь так и недолго голос сорвать — я подумал и в ту же секунду остался без голоса. Из горла вылетал то ли свист, то ли фальцет.

— Теперь все кончено! — в который раз отчаялся Симург. — Вон мужик идет, у него сострадательное лицо, крикни ему: «Хильфе!»…

Я слез с велосипеда, потому что к каменному Тельману вели ступени. Следом плелся и канючил Симург.

— Ну, хорошо, не инсульт, не паралич. Но ты на руки свои посмотри. Они ж синие. Ты задыхаешься?

Я задумался об этом и немедленно задохнулся. Воздуха не стало. Я резко потянул горлом пустоту — раз, другой…

— Спасите! — взвыл Симург. — Задыхаемся!

Я закричал. Утраченный недавно голос сразу же вернулся ко мне.

— Я больше никогда не буду жрать эту дрянь! Клянусь!

— Верю! — всхлипывал Симург. — А знаешь, почему не будешь?..

— Почему?

— Мертвые не едят!..

Я вскочил в седло. Мне показалось, что безвоздушное пространство должно прекратиться за поворотом, и вырулил прямо к подъезду первой башни.

Кинулся к панели с фамилиями жильцов. В глазах зарябило. В гигантском доме, точно в улье, добрая тысяча людей. Не обычный взвод из двадцати жильцов, а целый полк. Я никогда не найду среди них Шольца. Дыхания по-прежнему не было.

— Все кончено, — прошептал Симург. — Я ведь предупреждал… Такой молодой… Такой талантливый…

Я летел пальцем по табличкам. Как-то с размаху нашел! Вдавил кнопку звонка…

Из мембраны домофона отозвался Шольц: — Добрался? — затрещал, открываясь, замок, я потянул дверь. — Поднимайся, семнадцатый этаж…

— У нас нет никаких сил, — залился девичьими слезами Симург. — Нет сил…

Безвольная свинцовая слабость гирями повисла на теле: — Шольц, плиз, я сам не доберусь…

— Ладно, жди…

Я ждал, придерживая дверь, а Шольц все не шел.

Молчавший до того Симург, оборвал рыдания: — А ты хоть дома не перепутал? Они же одинаковые. Что если Шольц живет в другой башне? Он оттуда вышел! Уже давно! А тебя не нашел! Потому что ты, как дурак, стоишь тут!..

Я озадачился и задышал — легочный приступ тоже оказался мерзкой обманкой…

Но вдруг реально Шольц спустился из второй башни? Надо бы проверить…

— Дверь не бросай, — подсказал Симург. — А то захлопнется! Заебемся снова звонок искать…

Я как можно шире ее распахнул, медленную дверь. Побежал прочь от крыльца, чтоб глянуть — не ищет ли меня Шольц возле соседнего «близнеца». И бегом назад, чтобы не дать двери защелкнуться…

Погубленный печеньем разум отказался от всякой логики: если я дозвонился Шольцу по домофону, то уж, наверное, он выйдет из этого же подъезда…

Я все открывал настежь дверь, потом мчался во двор — пару секунд высматривал Шольца и спешил на крыльцо…

Спустился Шольц, в шортах и тапочках. Он был чем-то похож на «рукколу»-Витю, только в лице его преобладали лукавые монголоидные черты.

Истерик и провокатор Симург почему-то застеснялся Шольца: — Ты это… Скажи ему, если упадешь в обморок, чтобы он скорую к вызвал, — вяло посоветовал Симург. И куда-то подевался…

— Отпустило, что ли? — понял Шольц.

Наваждение кончилось — все разом, будто близорукий надел очки и увидел. Или было темно, и включили свет. Щелчком прекратилось. Я лишь почувствовал, что покрылся липким, густым, словно солидол, потом.

— Отпустило…

— Ну, пошли тогда чаю попьем, — предложил Шольц.

Из высотного окна Шольца открывалась замечательная панорама. Город напоминал добросовестный музейный макет — со спичечными домами, с трамвайными путями и электропроводами. Глядя на башню Александерплатц, я понял, что она вовсе не чупа-чупс, а пронзенный спицей мяч для гольфа.

В теплое закатное небо точно подбросили марганцовки, оно истекало химическим багрянцем. Где-то на дне, чуть повыше картонных деревьев кувыркались крошечные летучие мыши, похожие на крупицы.

— Это не Симург, — сказал Шольц. — И не внутреннее «Я». Это гашиш с тобой говорил. Просто ты ему не понравился, и он тебя пугал…

Я соглашался. В конце концов, Шольц имел полное право изображать из себя дона Хуана.

— Кстати… Я не стал бы называть это «трипом». Собственно, «трипа» у тебя и не было…

— А что же?

— Так… — Он улыбнулся. — Обычная «шуга»…

Спустя час я засобирался домой. Велосипед, который я оставил непристегнутым у подъезда, оказался на месте — чудесным образом его не тронули вездесущие турецкие тати.

Монотонное вращение педалей оживило поэтическую железу. Помню, в дороге родилось четверостишие, перепев раннего Высоцкого:

Мой первый трип был мексиканский гриб,Второй мой трип — печение с гашишем.Ребята, напишите мне письмо!— Не бзди, братуха, завтра же напишем!..

Рафаэль

Выходец из Средней Азии, Рафаэль Назиров находится в плацкартном вагоне поезда № 19 Москва-Харьков. Сам Рафаэль применительно к себе не пользуется словом «выходец». Ему запомнилось красивое название «уроженец»: в нем ветер водит смычком по проводам и шумят медленные пески — только не вспомогательный стройматериал, а бесконечное вещество необозримых пустынных пространств.

За вечерними окнами вагона — сизая октябрьская темень. По коридору движется сумрак, состоящий из топчущихся, нагруженных поклажей теней. «Шу-шу-шу» стелется по вагону. Рафаэль плохо понимает вот такой торопливый чужой язык. Люди, которым тяжело и тесно, не говорят, а сорят из лопнувшего пакета сыпучим продуктом: крупой или макаронами.

Воздух пахнет теплой ржавой водой, окалиной и смолой. Запах густой, вчерашний, словно степы поезда освежили специальной железнодорожной краской.

Последний год Рафаэль мало пользовался речью. То в одиночестве работал на объекте, то не было ни одного земляка. Раньше он думал на родном диалекте и чуть-чуть русскими словами, по с каких-то пор зрение потеснило ум. Рафаэль просто смотрит на человека, предмет и тем самым его думает. В остальных случаях в голове Рафаэля колышется рябь образов, лишенных словарного скелета.

Рафаэлю тридцать семь лет, он — плиточник. Избыточность и одинаковость труда превратила профессию в энтомологию: жук-штукатур, жук-маляр. Чем, кроме как безусловными инстинктами, объяснить механическую каждодневную физиологию ремесла, которое не приносит ни прибыли, ни удовольствия?

Вещей у Рафаэля — складной зонтик, мобильный телефон и барсетка из черного кожзаменителя, в ней паспорт, шариковая ручка, расческа, зубная щетка, скрученный в ракушку тюбик зубной пасты. Деньги он везет в кармане: семь тысяч рублей.

В Харькове Рафаэль пробудет до вечера в зале ожидания — выпьет три стакана чаю, поест булок с повидлом, а потом сядет на московский поезд.

Рафаэль затеял всю эту одиссею из-за миграционной карты. Старая потерялась, но даже если бы и нашлась вдруг, то все равно была бы просрочена. На последнем месте Рафаэль провел безвылазно четыре месяца. Никак не отлучиться, да еще сроки поджимали — будто над душой стоял строгий бородатый, похожий на джинна надзиратель Джемаль и сжимал в кулаках белые сроки, похожие на очищенные от фольги плавленые сырки…

Рафаэль предупрежден, что без миграционной карты пересечь границу будет непросто. Но откуда-то взялась бархатная уверенность, что все обойдется — такая ласковая ткань надежды прильнула к груди Рафаэля.

Поутру выбритый, опрятный, совершенно не смуглый, — Рафаэлю почему-то кажется, что он не смуглый, а русский (и как только они догадываются, что Рафаэль уроженец? Непостижимо. Не на лбу же у него написано…), он на разборчивом языке скажет приветливой девушке в форме пограничника: — Утречко доброе… Вот он мой, узбекистон республикаси, фукаро паспорта, — и протянет зеленый, точно сорванный с фикуса паспорт…

Фукаро паспорта — это шутка. Как в детской песенке из мультика: — Круг света восемьдесят дней — паспорта! Чтоб стать супругом блинь-ди-лим — паспорти! Нам мистер Икс решил вредить…