К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №33 от 17.08.2010 - К барьеру! (запрещенная Дуэль)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Требование судьи рассказывать об обстоятельствах дела без ссылки на материалы дела - всё равно что требовать ходить на руках без рук, озадачивает всех, но судью нимало не смущает.
Першин: «Что Вы можете сказать о патронах, найденных в канистре в гараже?»
Квачков: «Там есть партии по два, по три, даже по одному патрону для совершенно разных типов оружия, в том числе иностранного. Это точно собирал человек, не имеющий отношения к военному делу. Я, как командир бригады спецназа в прошлом, могу лишь…»
Судья вновь барабанит тревогу: «Подсудимый Квачков предупреждается о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании и затрагивания вопросов, недопустимых в присутствии присяжных заседателей».
Квачков недоуменно смотрит на судью: «Прошу суд разъяснить, в чем выразилось нарушение мною порядка?»
Судья немедленно очищает зал от присяжных, в их отсутствие с подсудимым обращаться ей вольнее: «Не допускается задавать вопросы подобным тоном! Подсудимый Квачков предупреждается, что в соответствии со статьей 275-й Уголовно-процессуального кодекса подсудимый имеет право разъяснять вопросы, только касающиеся существа дела. Я Вам уже давала такие разъяснения!».
За пять лет бесконечных тюремно-судебных мытарств кандидат наук В.В. Квачков, конечно же, не один раз проштудировал Уголовно-процессуальный кодекс и уж точно помнит все пять пунктов небольшой 275-й статьи «Допрос подсудимого», понимает, что ничего подобного тому, что только что возвестила судья, в этой статье нет, но с судьей Квачков не спорит, лишь пожимает плечами: «Я знаю один УПК, а здесь, похоже, какой-то другой УПК…».
Судья тут же пресекает недоумение короткой и хлёсткой, как автоматная очередь, фразой: «Суд предупреждает подсудимого Квачкова о некорректном поведении в суде!».
Поднимается Роберт Яшин, только что допущенный в зал суда после многомесячной отлучки и уже изрядно отвыкший от судейской манеры вести заседания, пытается возразить на незаконные действия судьи, но Пантелеева и от него отстреливается короткой очередью: «Суд предупреждает Яшина о некорректном поведении в суде!».
Предупредив всех недовольных, судья впускает присяжных заседателей в зал. Прерванный допрос, как прерванный полет, продолжается.
Квачков: «Прошу предъявить присяжным заседателям таблицу маркировки и классификации патронов…» и расправляет перед собой лист бумаги.
Судья цепко сторожит каждое его движение и привычно отправляет присяжных снова отдыхать, спешно объявив перерыв.
После десятиминутной паузы Квачков оглашает по всем правилам оформленное ходатайство: «Прошу предъявить присяжным заседателям два документа, которые я буду использовать при даче своих показаний».
Судья, едва глянув в бумаги, небрежно роняет: «Стороны, посмотрите», и ставит вопрос на обсуждение.
Адвокат Першин: «В представленных суду таблицах отражены сравнительные характеристики патронов и ковриков-лежаков. Прошу предъявить их присяжным заседателям, чтобы присяжные могли представить, какие именно патроны обнаружены в гараже Квачкова».
Ходатайство Квачкова поддерживает Найденов: «Ваша честь, эта информация не противоречит закону и находится в уголовном деле».
Но у судьи вечный верный союзник – прокурор, и он оправдывает судейские надежды: «Ходатайство Квачкова не основано на законе. Действительно, у подсудимого есть право пользоваться записями, но это не означает, что подсудимый вправе демонстрировать какие-либо схемы и графики».
А ведь эти стены и эти люди в зале прекрасно помнят, как совсем ещё недавно по просьбе обвинения здесь рисовали схемы, графики и потерпевший Вербицкий, и свидетель Карватко, и эти графики, и эти схемы не возбранялось демонстрировать присяжным. Но тогда доказательства представляло обвинение, а ныне – защита, что для судьи Пантелеевой две большие разницы. Получив прокурорскую подмогу, судья отказывает Квачкову в его абсолютно законном ходатайстве и впускает присяжных в зал.
Подсудимый продолжает нервно оборванную судьей речь: «Итак, сорок вменяемых мне в вину патронов, найденных в канистре, принадлежат семнадцати партиям, в том числе иностранного производства: первая партия маркировки… – 4 штуки, вторая партия… – 3 штуки, четвертая партия… - 3 штуки, пятая партия… – один патрон… Всё это свидетельствует лишь о том, что данные патроны являются сборной солянкой какого-то воровского или бандитского схрона, к которому я никакого отношения не имею. По своему статусу я не могу собирать патроны. Воровать по два-три патрона из партии, когда я их расстреливаю сотнями и тысячами? Эти патроны собирали люди, которые никакого отношения ни к оружию, ни к боеприпасам не имеют».
Першин: «Кому принадлежит подрывная машинка ПМ-4?»
Квачков: «Подрывная машинка принадлежит мне. Название звучит страшно, на деле обычный индуктор. Я, как всякий специалист, имел свои специальные материалы. Это моя личная подрывная машинка, она не относится к боеприпасам».
Першин: «Кому принадлежит макет автомата, найденный в гараже?»
Квачков: «Правильно он называется – массо - габаритный макет автомата Калашникова, не приспособленный для стрельбы. Им разве что ночью можно человека напугать в темном переулке. Его происхождение то же, что и патронов, я к нему отношения не имею».
Першин: «Какое происхождение имеет охотничье ружье, обнаруженное в Вашей квартире?»
Квачков: «Ружье имеет документы. Оно принадлежит Борису Сергеевичу Миронову. Когда против него начались гонения и объявление его в розыск…»
Судья чутко улавливает в речи подсудимого очередной нежелательный объект и отстреливает его: «Подсудимый Квачков, я Вас останавливаю! Это не относится к материалам уголовного дела».
Квачков пытается исправить промах: «Когда против Бориса Сергеевича Миронова начались действия, о которых здесь нельзя говорить…»
Но судья начеку, как вахмистр в карауле: «Я Вас останавливаю! Ваша ирония в суде недопустима!».
Квачков вздыхает, подыскивая слова, на которые у судьи не было бы аллергии: «Когда начались эти действия, о которых я только что говорил, я забрал у жены Бориса Сергеевича ружье, чтобы хранить у себя. Это административное правонарушение».
Першин: «Обнаруженный у Вас телефон «Сименс» с номером … - Ваш телефон?»
Квачков: «Да. Это мой телефон и зарегистрирован он на мое имя с апреля 1999 года».
Першин: «С какого времени Вы перестали пользоваться этим телефоном?»
Квачков: «Примерно с 13-14 часов 17 марта, когда меня арестовали…».
Судья не дремлет, как кошка у мышиной норки. Выкараулила: «Подсудимый Квачков, Вы предупреждаетесь за нарушение порядка в судебном заседании!..»
Квачков редактирует фразу в определённом судьёй формате: «Примерно с 13-14 часов, когда произошли события, о которых мне говорить нельзя…».
Судья грозит карой: «Я предупреждаю Вас, подсудимый Квачков, о некорректном поведении! Иначе допрос будет прерван!»
Угроза нешуточная – реальная опасность лишиться права давать показания.
Адвокат Першин старается удержать допрос в проложенной колее: «Когда, кому и с какой целью Вы сделали последний звонок с этого телефона?».
Квачков: «17 марта в 11.07 я позвонил в Академию на Юго-Западе. Больше звонков у меня не было, но телефон я не отключал, так как должен постоянно находиться на связи с моим начальством. Потом в 20.50 был звонок на мой телефон от моего старшего сына. Я уже был арестован, а телефон находился в руках сотрудников департамента. Что они сказали моему сыну, я не знаю, но именно после этого мой старший сын пропал».
Напуганный мыслью Квачкова о похищении сына сотрудниками департамента, вскочивший прокурор взывает к судейской бдительности: «Это не соответствует действительности, Ваша честь! Адрес, по которому произведен звонок – Бережковская набережная, там квартира Квачкова. Это значит, что телефон тогда был в руках хозяина!».
Ложь очевидна всем знакомым с делом, но у Квачкова хватает сил сдержать эмоции: «Как раз в это время в квартире шёл обыск. Посмотрите в деле протокол».
Алексей Першин, опасаясь изгнания подсудимого за запретное слово «обыск», торопится переключить внимание судьи на новый вопрос: «Когда и при каких обстоятельствах Вы были лишены возможности пользоваться данным телефоном?».
Судья Пантелеева: «Я Вас останавливаю, Першин! Вопрос не направлен на выяснение фактических обстоятельств дела».
Першин демонстрирует прекрасную реакцию: «Где Вы находились 17 марта в 20.57?»
Квачков: «Я находился в помещении Московской городской прокуратуры у заместителя прокурора…»
При звуке о прокуратуре судья яростно выпаливает в подсудимого: «Я Вас останавливаю, Квачков!»
Першин пытается вытащить подзащитного из трясины тотального запрета: «После ареста Вы получили информацию о Вашем сыне Александре?».
