Прекрасное лето - Чезаре Павезе

– Как хорошо, – сказала она вслух.

Потом она еще раз спросила Родригеса, не знает ли он, в котором часу завтра приезжает Гвидо. Но Родригес ответил – трудно сказать, возможно, он приедет на велосипеде. Тут они заговорили о родных местах Гвидо, и, хотя Родригес там никогда не был, он шутки ради описал их Джинии, как скопища свинарников и курятников, откуда не так-то просто выбраться, потому что дороги там такие, что в эту пору по ним ни пройти, ни проехать. Джиния нахмурилась и велела ему перестать.

Они вместе вышли из студии, и Родригес обещал, что не будет стряхивать пепел куда попало.

– Я вообще буду ночевать сегодня где-нибудь на скамейке. Идет?

Они, смеясь, вышли из подъезда, и Джиния села на трамвай, думая об Амелии и о девушках, которых она видела на рисунках, и мысленно сравнивая себя с ними. Казалось, только вчера они с Амелпей были на холме, а вот уже и Гвидо возвращался.

Назавтра она проснулась сама не своя. Время до обеда пролетело как миг. Она условилась с Родригесом, что, если Гвидо приедет, они будут в кафе. Затаив дыхание, она подошла к кафе и сквозь витрину увидела их у стойки. Гвидо стоял, поставив ногу на перекладину; в плаще он выглядел худым. Будь он один, Джиния не узнала бы его. Плащ на нем был распахнут, и виден был серый галстук – не тот, который она подарила ему. В штатском Гвидо уже не казался молодым парнем.

Они с Родригесом, смеясь, разговаривали. Джиния подумала: «Хоть бы тут была Амелия. Я бы сделала вид, что иду к ней». Чтобы набраться храбрости, ей пришлось напомнить себе, что она навела в студии чистоту и порядок.

Джиния была еще в дверях, когда Гвидо заметил ее, и она шагнула ему навстречу с таким видом, как будто вошла случайно. Никогда еще она так не смущалась перед ним, как в эту минуту. Он на ходу, среди сутолоки протянул ей руку, продолжая через плечо что-то говорить Родригесу.

Они почти ничего не сказали друг другу. Гвидо торопился больше, чем она, потому что его кто-то ждал. Он ободрил ее улыбкой и спросил:

– Ну, как поживаешь? Все в порядке? А в дверях крикнул:

– До свиданья!

Джиния пошла к трамваю, улыбаясь как дура. Вдруг кто-то взял ее за руку повыше локтя, и знакомый голос, голос Гвидо, шепнул ей на ухо:

– Джинетта!

Они остановились, и у Джинии выступили слезы на глазах.

– Куда ты шла? – спросил Гвидо.

– Домой.

– Не сказав мне доброго слова? – сказал Гвидо и, нежно посмотрев на нее, сжал ей руку.

– О, Гвидо, – сказала Джиния, – я так тебя ждала. Они молча вернулись на тротуар, потом Гвидо сказал:

– Теперь ступай домой, а когда придешь ко мне, пожалуйста, не плачь.

– Сегодня вечером?

– Сегодня вечером.

В этот вечер Джиния, перед тем как выйти из дому, помылась специально для Гвидо. При мысли о предстоящем свидании у нее подкашивались ноги. Она, замирая от страха, поднялась по лестнице и, подойдя к двери, прислушалась. В студии горел свет, но было тихо. Джиния покашляла, как она уже делала один раз, но за дверью не послышалось никакого движения, и она решилась постучать.

ХV

Ей, смеясь, открыл Гвидо, и из глубины комнаты послышался девичий голос:

– Кто там?

Гвидо протянул ей руку и сказал:

– Заходи.

В мерклом свете у самой портьеры какая-то девушка надевала плащ. Она была без шляпки и посмотрела па Джинию сверху вниз, как будто была здесь хозяйка.

– Это моя коллега, – сказал Гвидо. – А это просто Джиния.

Девушка, закусив губу, подошла к окну и стала, как в зеркало, глядеться в темное стекло. Походкой она напоминала Амелию. Джиния смотрела то на нее, то на Гвидо.

– Так-то вот, Джиния, – сказал Гвидо.

Наконец девушка ушла, но на пороге обернулась и еще раз смерила Джинию взглядом. Дверь захлопнулась, и послышались удаляющиеся шаги.

– Это натурщица, – сказал Гвидо.

В эту ночь они остались на тахте при зажженном свете, и Джиния уже не старалась прикрыться. Они перенесли керосинку к тахте, но все равно было холодно, и, после того как Гвидо с минуту смотрел на Джинию, ей пришлось опять забраться под одеяло. Но прекраснее всего было, прижимаясь к нему, думать о том, что это настоящая любовь.

Гвидо встал и как был, голый, пошел за вином и вернулся, дрожа от холода. Они согрели стаканы над керосинкой, и в постели от Гвидо пахло вином, но Джинии больше правился теплый запах его кожи. У Гвидо на груди были курчавые волосы, и, когда он раскрывался, Джиния сравнивала их со своими, тоже светлыми, и ей было и стыдно и приятно в одно и то же время. Она сказала на ухо Гвидо, что боится смотреть на него, а Гвидо ответил:

– Ну и не смотри.

Лежа в обнимку, они заговорили об Амелии, и Джиния сказала ему, что она попала в беду из-за женщины.

– Так ей и надо, – сказал Гвидо. – Разве этим шутят?

– От тебя пахнет вином, – тихо проговорила Джиния.

– В постели еще и не тем пахнет, – ответил Гвидо, по Джиния зажала ему рот рукой.

Потом они погасили свет, и Джиния смотрела в потолок и думала о разных-вещах, а Гвидо дышал ей в щеку. За окном виднелись убегающие вдаль огни. Запах вина и теплое дыхание Гвидо вызывали у Джинии мысль о его родных местах. И еще она думала о том, вправду ли Гвидо, который всю исцеловал ее, не говоря ни слова, нравится ее тело, хотя она такая худышка, или он тоже предпочел бы Амелию, смуглую и красивую.

Потом она заметила, что Гвидо заснул, и ей показалось невероятным, что можно спать вот так, обнявшись, и она потихоньку отодвинулась, но на новом месте, не согретом их телами, ей стало не по себе – она почувствовала себя голой и одинокой. Опять подкатила тошнота и защемило сердце, как бывало в детстве, когда она мылась. И она спросила себя, почему Гвидо спит с ней, подумала о том, что будет завтра, вспомнила, как она ждала его все эти дни, и глаза у нее наполнились слезами, которые она выплакала тихо, чтобы Гвидо не услышал.

Они оделись в темноте, и в темноте Джиния вдруг спросила, кто была эта натурщица.

– Так, одна бедняга. Ей сказали, что я вернулся, вот она и пришла.

– Она красивая? – спросила Джиния.

– Ты что, не видела?

– Но как можно позировать при таком холоде?

– Вам, девушкам, холод нипочем, – сказал Гвидо. – Вы созданы для того, чтобы быть голыми.

– Я не смогла бы, – сказала Джиния.

– Да ведь лежала же ты только что голая.

Когда зажегся свет, Гвидо с улыбкой посмотрел на нее.

– Ты довольна? – сказал он.

Они сели рядышком на тахту, и Джиния положила голову на плечо Гвидо, чтобы не смотреть ему в глаза.

– Я так боюсь, что ты меня не любишь, – сказала она. Потом Джиния стала готовить чай, а Гвидо тем временем курил, сидя па тахте.

– Кажется, я делаю все, как ты хочешь. Я даже на весь вечер выпроводил Родригеса.

– Он вот-вот вернется? – спросила Джиния.

– У него нет ключа от подъезда. Я сам спущусь за ним. Они расстались у подъезда, потому что Джинии не хотелось встречаться с Родригесом. Она вернулась домой на трамвае осоловелая, уже ни о чем не думая.

Так началась для нее новая жизнь, потому что теперь, после того как они с Гвидо видели друг друга голыми, ей все казалось иным. Вот теперь она действительно была как бы замужем, и, даже когда оставалась одна, ей достаточно было подумать о глазах Гвидо, вспомнить, как он смотрел на нее, чтобы прогнать чувство одиночества. «Вот что значит выйти замуж». Она спрашивала себя, вела ли себя мама так же, как она с Гвидо. Но ей казалось невозможным, чтобы у других хватило на это смелости. Ни одна женщина, ни одна девушка не могла видеть голого мужчину, как она видела Гвидо. Такое может случиться только раз.

Но она не была дурой и понимала, что все так думают. И Роза тоже так думала, когда хотела покончить с собой. Разница только в том, что она ходила с Пино в луга и не знала, как хорошо встречаться и болтать с Гвидо.

Однако с Гвидо было бы хорошо и в лугах. Джиния все время думала об этом. Она проклинала снег и холод, которые были помехой всему, и, замирая от наслаждения, думала о лете, когда они будут ходить на холм, гулять ночью, открывать окна. Гвидо сказал ей:

– Видела бы ты меня в деревне. Только там я пишу по-настоящему. Ни одна девушка не сравнится с холмами.

Джиния была рада, что Гвидо не взял натурщицу, а хотел написать картину, которая опоясывала бы всю комнату, как прорезь в стене, так, чтобы на тебя со всех сторон глядели холмы и ясное небо. Он обдумывал ее, когда был солдатом, а теперь целый день возился с полосами бумаги и делал на них мазки, пока еще просто так, для пробы. Однажды он сказал Джинии:

– Я еще недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы написать твой портрет. Подождем.

Родригес почти не показывался: когда к ужину Джиния приходила в студию, он уже сидел в кафе. Зато там бывали другие знакомые Гвидо, которые приходили провести с ним вечер, в том числе и женщины: однажды Джиния увидела окурок, запачканный помадой, и вот тогда-то, чтобы доставить удовольствие Гвидо, она, сказав, что не хочет беспокоить его и стесняется этих людей, предложила ему оставлять дверь открытой, когда он один и хочет ее видеть.