Унтовое войско - Виктор Сергеев

Догадываешься или нет — по какой надобности восхотелось мне знать, где что… по Амуру, во множестве ли там манджуры торгуют с дикими народами и сколь притесняют их и обиды какие им чинят?

— По государственной надобности, ваше превосходительство!

— Гм. И то дело. Вот что… Транспорт тот океанский зовется «Байкалом», капитаном там Невельской. Ему рапорт отдашь. Не боишься ли плыть?

— Казаку, ваше превосходительство, кости полагается оставлять на чужбине.

— Ишь ты… — Муравьев усмехнулся. — Ступай в штаб, там тебя в казарму определят и с первой оказией отправят домой. О том я распоряжусь.

Очирка Цыциков мечтал жениться на Бутыд — сестре зверолова Ошира Муртонова. Для нее он готов табун лошадей пригнать из-за кордона. Пусть только намекнет словом…

Очирка любил петь песни про Бутыд. Сам с собой пел про нее, и это ему очень даже нравилось:

«Ты, Бутыд, гибка и стройна, как молодая лиственка. Твое лицо сверкает, как ясная луна. Кабарга позавидовала бы твоим глазам, а лебедь — твоей шее. Ты вымолвишь слово, а будто где-то зазвенело серебро. Ты и смела — не побоишься сесть на необъезженного жеребца, не остановишься перед свистом разящей стрелы. Но ты бедна, и на твоей одежде мало бус и колец. Тебе бы носить летом шелковый халат в бархатной оторочке, а у тебя платье из козлиной шкуры, очищенной от шерсти и продымленной дымом сосновых шишек.

Я проезжал мимо твоей лиственничной юрты. Ты сидела на южной стороне, у входа, и рассматривала березовые поленья, заготовленные для поделки стрел.

Я слышал, что ваши облавщики гоняли по лесу волка, а ты ехала с возом сена. Услышав крики облавщиков, ты, недолго думая, распрягла коня, вскочила на него и умчалась вслед волку, оставив телегу посреди дороги.

Я попросил у тебя, Бутыд, чашку кумыса. Луч солнца падал на северо-восточный столб юрты — время вечерней дойки и ужина. Смутившись и опустив глаза, ты ответила, что в юрте нет кумыса, что с самой зимы у твоего брата Ошира нет кобылы. Ее украл бурят в рысьей шапке и белой шубе. О! Я сразу угадал в воре того монгольского лазутчика, что приходил на китайских лыжах в Нарин-Кундуй и гостил в юрте пятидесятника. Ну, попадись мне Бадарша!»

«Если пожелаешь, — предложила ты, — я могу привязать к гриве твоей лошади кусочек волчьего мяса. Пусть твоя лошадь обрадуется, что одним волком меньше в лесах Кижи».

Очирка помнил каждое ее слово. Помнил, как она на него посмотрела, как улыбнулась.

…Он шел с ней в лес, держа в поводу коня.

Ручей пробивался из скальной расщелины и неторопливо бежал среди кустов черемухи и краснотала. В чистых струях закачалось отражение остроконечной шапки Цыцикова, его Широкого ножа и серебряных подвесков у кушака. Рядом закачались бусы и косы девушки. И Очирке на миг показалось, что они вдвоем уплывают куда-то. Ему стало легко и тревожно-радостно. Захрапел конь, вытягивая морду и закрывая видения на дне ручья.

Очирка осмелел:

— Ты меня жди, я пригоню тебе табун лошадей.

— Зачем они мне? Да и где ты их отыщешь?

Очирка присвистнул. Хотя эта девушка и попала стрелой в волка, но лошадей за кордоном не ловила.

— Жди меня. Я приеду, как только зацветет ковыль.

Она не ответила, пошла от ручья… качнулась… будто опьянела от холодной воды, от запаха черемух. Очирка догнал ее и загородил путь.

— Почему молчишь? Будешь ждать?

— Смешной… Я даже не знаю твоего имени. Не знаю — сильный ты или слабый, храбрый или трусливый, богатый или бедный? Она захохотала и быстро пошла, отстранив его рукой.

Очирка, задыхаясь от негодования, крикнул ей:

— Вот увидишь! Я приведу тебе лошадей!

Весь путь до Нарин-Кундуя он думал об этой девушке.

«Я докажу ей, что Очирка смелый. Я перейду границу и отыщу табун. Возле ее юрты заржут жеребята на коновязи. Это убедит ее, что я ловкий. Я найду и скручу вора Бадаршу, приволоку его на аркане в Кижу. И все поймут, что я сильный».

Он не мог додуматься лишь до того, как ему разбогатеть. Жениться бы на дочери хоринского главного тайши… Был слух, что он дает в приданое своей дочери сорок ящиков дорогих мехов. Но зачем ему тайшинская дочь, когда он любит Бутыд?

Под седлом у Очирки молодая сильная кобыла вороной масти Хатарха[18]. Назвали ее так за хорошую рысь, подвижность и способность возбуждаться от какой-либо песни. И на охотничьих облавах и на пограничной службе — везде Хатарха не подведет. И хозяина слушает. Поднимет он ей переднюю ногу, согнет в колене — ложится на землю. Если Очирка позовет ее — оборвет или перегрызет повод, но убежит к нему. Чужому в руки не дается, и не подходит — ударит копытом, а то и зубами схватит. Настоящая, разбойничья лошадь. Вся в Цыцикова. И он, сколько на ней ни ездил, ни разу плеткой не хлестнул, даже не замахнулся.

Всем взяла Хатарха, но был у нее один изъян. Что ни год, оставалась яловой. А яловая лошадь — это уже не кобыла, и Очирка купил ее по дешевке у богатого казака, когда перед службой пас его лошадей.

Ту весну ему никогда не забыть. Тепло шло дружно, травы быстро тянулись в рост, и табун жил сносно. Жеребята-сосунки бегали по долинкам меж сопок. Жеребец Каурый зорко следил за порядком в табуне, и у Очирки забот было не так уж много: сгонять лошадей на водопои, проследить, чтобы кобылы не забрели в урочище Турхул, где показалась на взлобках вредная трава, от нее кобылье молоко делалось горьким, и жеребята оставались голодными.

Случилось так, что Очирка задремал, а волки — эти небесные собаки — подняли в лесу вой. А всем известно, что когда волки воют, то это они просят у неба мяса, крови и костей, и тогда небо обязательно указывает им, у кого можно что сожрать и в какую сторону надо подаваться.

И вот пастух, смотрел сны, а на табун напали волки. Матки успели, подгоняемые Каурым, спрятать жеребят за своими телами, сгрудившись в круг.

Когда прибежал на шум Очирка, он увидел, что один волк валяется с пробитой головой в ковыле, а другой висит на хвосте у жеребца. Как ни таскал его Каурый по степи, тот не разжимал челюстей. Жеребец прибежал весь в мыле во двор хозяина с мертвым волком на хвосте.

С жеребцом вышло потом неладно. То ли от испуга надломилось что-то в нем, то ли его гордость жеребячья пострадала, но только Каурого было не узнать. Он превратился в вялого и тихого коня, а вскоре сдох. Поговаривали в улусе, что на хвосте у Каурого сидел не волк, а черт, он то и свел со света жеребца.

После того как закопали Каурого на скотомогильнике, странно повела себя яловая кобыла Хатарха Приподняв хвост и раздувая ноздри, носилась она среди кобылиц и жеребят, того и гляди затопчет какого зазевавшегося сосунка. И стал замечать Очирка, что Хатарха неравнодушна к жеребенку золотистой масти с белым пятном па лбу. Все обнюхивала и облизывала его, а то заржет громко, победно и радостно, словно ожидая или предчувствуя что-то. А матку того золотистого жеребенка она лягала и кусала, била своим могучим телом и, если бы та хоть раз не устояла на ногах, забила бы ее насмерть.

А Очирка ничего не мог поделать. Скакать в улус за хозяином далеко и боязно табун оставить. Ну, как волки набегут… Без жеребца порежут не одну лошадь. Он гонялся с плеткой за Хатархой, матерился и плевался, охрип и замучил ездовую лошадь, пересел на свежую и ее уморил. А Хатарха ни днем ни ночью не давала покоя ни золотистому жеребенку, ни его матке. Забив и загнав в какой-нибудь распадок мать жеребенка, она вела дрожащего полуголодного сосунка с собой в сторону от табуна и там облизывала его, клала голову ему на спину, и до Очирки долетало ее тихое и нежное ржание.

Жеребенок тыкался губами в вымя Хатархи, и яловая кобыла вся замирала, закрыв глаза, от нежности и любви.

Жеребенок от недоедания хирел и еле двигался, а матка сама уже не звала его и не подходила к нему близко, а он не мог ее отыскать.

Сердце Очирки обливалось кровью, когда он переживал эту лошадиную беду.

Оставалось еще попробовать привязать яловую кобылу за волосяной аркан. О, как она билась и металась! Как она каталась по траве в облаке изрытой земли. А как она ржала! Даже не ржала — кричала по-чертячьи, а совсем не по-лошадиному. Очирка испугался и перерезал аркан.

А жеребенок погибал. Чужие матки не подпускали его к себе. Очирка сам пытался подоить какую-нибудь кобылу, но за осень и зиму лошади одичали. Стоило ему протянуть руку, как любая кобыла взлягивала и отскакивала прочь, а иные убегали, не дав ему и приблизиться.

Утром Очирка увидел, что золотистый жеребенок лежал, раскинув тонкие беспомощные ноги. Над ним стояла Хатарха, понуря морду и не шевелясь. Очирка подбежал, вгляделся и отвернулся…

— Что ты наделала? — прошептал он кобыле, — Ну вот, хотела сына… Вот получай, погубительница! Глупая ты лошадь, проклятая яловуха! Ни себе, никому… Не понимаешь, что нож, хоть и острый, но не помогает рукоятке. Так и ты…