В тихом омуте... - Виктория Платова

Шатаясь, я поднялась, с трудом высвободилась из пальто и толкнула дверь в комнату.

…В ней ничего не изменилось – только Нимотси в Венькиных джинсах, нелепо подогнув ногу, лежал в луже крови посреди комнаты. Кровь была повсюду – на стенах, на полу, на почему-то разбросанных рукописях. “Дешевый мелодраматический эффект”, – вдруг отстранение подумала я. Грудь его была вскрыта пулями, превращена в месиво – так убивают в аффекте. Но в то же время это были хорошо продуманные выстрелы, каждый из которых мог оказаться смертельным. Врывавшийся в разбитое окно летний ветерок ерошил волосы Нимотси, и я вдруг впервые заметила трещинки и крошечные болячки в уголках его губ, обыкновенный герпес, вещь не смертельная, но страшно неприятная, что-то такое у меня было в прошлом году, и, кажется, осталась мазь… Я ударила себя кулаком по голове – какая мазь. Господи, вот он лежит перед тобой с вывороченной грудью, и еще неизвестно, что там, за разбитым окном.

Впрочем, я уже знала, что там, за разбитым окном. Там, внизу, были сломанные ветки деревьев на уровне шестого этажа и сломанные ветки кустов на уровне первого этажа, а в самом низу, на земле, лежала Венька, в комбинезоне и джинсовой жилетке, форма одежды номер пять. Ее руки были разбросаны, ее волосы были разбросаны – должно быть, я упала бы точно так же, вот только сверху никогда бы не выглядела такой красивой…

В оцепенении я смотрела на мертвую Веньку под окнами, я ждала. Я ждала, пока хоть кто-то обнаружит это выпавшее тело, но увидела двоих, которые спокойно вышли из соседнего подъезда и направились к вишневой “девятке”. Тот, с перстнем, неторопливо сел за руль. И только когда они уже уехали, дворовые дети, бездарно прожигающие каникулы в пыльном бибиревском дворе, наконец-то известили истошно-радостными воплями о происшествии все окрестности. Должно быть, это будет самым ярким впечатлением этого лета, о котором даже можно написать в сочинении…

Я отпрянула от окна и, непонятно зачем, прикрыла пустые рамы. Я наблюдала за собой со стороны – все это время я наблюдала за собой со стороны: бездушная стерва с холодным носом и заледеневшими руками. Она – это ты. Она – это ты.

Она – это ты. Никто пока не обнаружил подмены, никто пока не обнаружил ошибки, солнце било прямо в окна, и, должно быть, мое окно было единственным, в котором не отражался солнечный свет.

Стоп-стоп, почему единственным? Сейчас лето, и окна настежь, попробуй найди, из которого выпал человек. Но все равно, времени у меня было немного, ведь обязательно найдется кто-то, кто легко вычислит траекторию падения и легко вызовет уже бесполезную “Скорую”.

И милицию.

И слава Богу.

Я снова отхлебнула из бутылки. Ничего не слава Богу. Что я смогу объяснить им? Пересказать путаную историю Нимотси с кровавым порнографическим синдикатом? (Подумав об этом, я вдруг похолодела и, чтобы не замерзнуть окончательно, загнала эту мысль на самое дно души, откуда уже поднимались ей навстречу ужас и .тошнота – нет, только не сейчас, не сейчас…) И – если повезет – стать свидетелем и сидеть в раскалившемся от жары кабинете и вместе с толстым потным милицейским художником составлять словесный портрет дешевого серебряного перстня со змеей…

Если повезет – а если нет? Если я не смогу толком ничего объяснить, да еще окажусь замазанной в темную порнографическую историю. И потом – наркотики – не употребляла, но давала приют…

Статья за хранение, Фарик бы мне объяснил.

Фарик. Вот оно, вот чего я жду.

Фарик и Марик.

Я подумала о мальчиках, и как только коснулась их, то поняла, что это не сойдет мне с рук – потерять одну, а потом и вторую; и в смерти этой второй виновата я, я, стареющая бесцветная дрянь, отнявшая их девочку, их маленькую…

Я вспомнила Марика – “нет человека, нет проблемы”.

Со мной не будет никаких проблем.

Они давно хотели меня убрать, а сейчас появился повод, все искупающий повод.

Спокойно, спокойно… Документы, чековая книжка (кой черт дернул меня положить все деньги в банк) – бедный Нимотси, я так ничего и не успела сделать для него… Я судорожно бросала в рюкзак вещи, какая глупость, ну зачем тебе Венькина туалетная вода, и все остальное ни черта не пригодится… Ладно, разберусь потом.

Я наткнулась на разрозненные страницы одного из своих порносценариев – странно, мне казалось, что ничего подобного в моем доме не сохранилось.

Но эту внезапно мелькнувшую мысль я так и не додумала – пустили лифт. Я набросила на плечи кофту, Венькину летнюю кофту, вполне нейтральную, не вызывающую подозрений в летний жаркий день.

"Останься, – сказала мне моя обычная трезвая половина, – останься, не сходи с ума, ты ни при чем, ты не виновата, ничего они тебе не сделают, пришла и увидела этот кошмар, эту бойню… А сразу не спустилась… Что ж, состояние прострации вполне объяснимо… Хотели убить тебя, а убили другую… Но как ты объяснишь, почему хотели убить тебя?.."

"Зубную щетку, ты забыла зубную щетку”, – цинично сказала мне другая половина, о наличии которой я даже не подозревала.

И обе половины не понравились мне – так не понравились, что у меня вдруг отказали ноги: я опустилась по стене, против Нимотси, близкого друга, обещавшего так много. А там, за окном, на летнем разлагающем солнце, лежала Венька, обещавшая так много…

Чтобы не зарыдать, я зажала рот кулаком и очнулась только тогда, когда почувствовала теплый привкус крови, Такой же был и у Марика, когда мы целовались, у него были слабые десны. А от слабых десен нужно пить кору дуба…

Ты сходишь с ума.

Ты сходишь с ума, надень-ка лучше очки, те, которые подарила вам обеим Венька: просто и со вкусом, от ранних солнечных морщин – и ни одна сволочь не догадается заглянуть под них…

Двор разорвал надрывный голос неотложки – оперативно они приезжают, чтобы констатировать смерть, а потом перекусить бутербродами с ветчиной на свежем воздухе.

Внизу, в колодце подъезда, снова заработал лифт, послышались голоса – и это вывело меня из оцепенения.

Я взяла набитый впопыхах рюкзак – все мысли потом, потом – ив последний момент переложила туда же записную книжку и кассету Нимотси – просто так, как перекладывают страницы засохшими цветами; на память.

И выскользнула из квартиры.

Через чердак – конечно же, через чердак: даже здесь мне подсказали дорогу – если ушли они, значит, без помех уйду и я.

Чердачный люк не поддавался, а звук поднимающегося лифта становился все ближе, как неотвратимое наказание за малодушие, трусость и предательство.

Спокойно, спокойно – ты никого не предала. Ну, открывайся же!..

Люк наконец открылся, я выскочила на крышу и прикрыла его за собой.

Соседний подъезд был рядом, я спустилась на девятый этаж, потом на восьмой – и здесь перевела дыхание.

Дура, дура, дура! Но в любом случае – назад дороги не было.

…Во дворе, вокруг мертвой Веньки, уже образовалась толпа. “Скорая” стояла тут же, спустя минуту приехала еще одна – видимо, сердобольные граждане звонили с нескольких телефонов.

Люди все прибывали и прибывали, запруживая пятачок перед ареной смерти. Они-то находились в полной безопасности, как читатели колонок криминальной хроники, и осознание превосходства этой безопасности позволяло им переговариваться друг с другом вальяжным полушепотом.

– Чего тут?

– Да вот, девчонка выбросилась!

– Откуда, откуда?

– А черт его знает… Сейчас менты приедут, разберутся. Вроде как с девятого этажа…

– А кто такая?

– Да не знаю, не напирайте. Я своего соседа по лестничной клетке не знаю…

– Чо, насмерть?

– Ну!

– Точно, это наша девчонка, из нашего подъезда… Такая вежливая, всегда здоровалась… Она на девятом этаже живет… Недавно въехала, в прошлом году… Да говорю вам, из нашего подъезда, из второго!

– А чего это она?

– Там, говорят, пистолет нашли, рядом с ней валялся…

– Застрелилась, что ли?

– Да из окна выбросилась.

– Если из окна выбросилась – то пистолет зачем?

– Веселая нынче молодежь пошла – одни людей грабят, другие клей нюхают… Или вот так… Тут в сентябре парень тоже выбросился, назло жене, ревновал ее очень.

– Что вы говорите?!

– Я сам видел. Он дальнобойщиком работал – только в рейс, как его жена давай налево и направо ноги задирать.

– Ну, дальнобойщики тоже не святые, на каждом километре шлюх подсаживают…

Одна из “Скорых” уехала. А та, что приехала первой, – осталась. Ее шофер действительно жевал бутерброд, но не с ветчиной, а с сыром…

Я, не отрываясь, смотрела на Веньку – там, раскинув руки, лежала я, с волосами с медным отливом, в комбинезоне и жилетке. Именно смерть сделала ее так похожей на меня, что мне стало страшно. Подойти, обнять ее, защитить от всех этих упивающихся сопричастностью к далекой смерти глаз – уж она-то теперь себя защитить не сможет.