Байки под хмельком - Сергей Романов

Я часто задавался вопросом: сколько ей лет? Но после неудачных попыток в игру «веришь — не веришь» понял: Надя — женщина возраста совершенно неопределенного. И по её лицу просто невозможно было определить, какому поколению выпала честь её содержать в своих доблестных рядах: то ли шестидесятников, то ли семидесятников. Правда, сама Надя в порыве редких откровений утверждала, что родилась она во времена славной афганской войны. Впрочем, и я не раз слышал эту байку, когда в очередной раз просаживал гонорар с завсегдатаями Электрозаводской площади и близлежащих дворов.

Место, которое занимала Надя, считалось самым удобным и прибыльным для сбора милостыни. Здесь никогда не иссякал народ. Ни днем, ни вечером. По утрам, дыша перегаром, метро выбрасывало на площадь батальоны пожилого народа, который не смог поменять убеждений, влиться в рыночную экономику, а потому именовался рабочим классом. Пролетариат, позевывая, устремлялся к переходу. Потому что там, в нескольких сотнях метрах на другой стороне размещалось крупнейшее производство — электроламповый завод. Тот самый знаменитый заводище, на котором была впервые выпущена электрическая лампочка, известная под именем «лампочка Ильича».

Так вот, на пути того самого народа, и красовалась на своем ящике Надя. И если старуха, так же просившая подаяния на другом конце перехода, прятала глаза под серым в клетку платком, якобы от стыда, то Надя с усмешкой смотрела в глаза прохожим. Нет, она не клянчила денег, как та старуху, и не благодарила за брошенный в её подол или ладонь пятак. Она мирно сидела на ящике, и её опухшее от чрезмерных возлияний и оргий лицо светилось счастьем.

Нужно отлично знать психологию своего народа, чтобы извлекать из этого выгоду. А Надя отлично знала свой народ. Она понимала, что проходящий мимо пролетарий, месяцами не получающий зарплату и каким-то чудом ещё влачащий существование, увидев её, надино, лицо с багровым фингалом под глазом, только мысленно перекрестится и скажет Господу спасибо за то, что сам ещё каким-то чудом не оказался на паперти. Оглядев её, немытую и оборванную, даже самый безденежный подсобный рабочий, выпятит от гордости грудь и бросит ей в ноги последний завалявшийся в кармане пятачок или гривенник, дабы показать свое превосходство и человеческую гордость. А таких гривенников и пятачков к одиннадцати часам утра, когда жизнь Нади вновь казалось немалозначной, набирался полный карман, что вполне хватало на несколько пирожков с картошкой, соленый огурчик, парочку «русских йогуртов», как в народе назывались пластиковые стограммовые стаканчики с водкой, и на оплату аренды.

Именно аренды, потому как место около входа в подземный переход за Надей было закреплено только до одиннадцати. И не секундой больше. Потому что уже за несколько минут до этого смены около Нади в беспокойстве начинал метаться старик с орденскими планками на груди, который терпеть не мог, когда Надя, поддав во время смены, не могла быстро подняться на ноги, и тем самым снижала производительность труда. Не свою, а его, сменщика. Потому что и ему приходилось платить деньги за аренду рабочей точки.

А как только заканчивалась смена, Надя, накупала гостинцев и, словно пава, плыла на задворки музыкального киоска, который не только скрывал точку торгующую разбавленным пивом, но и звуками музыки заглушал гомон и частые споры, которые вели постояльцы музыкальных задворок. Там, за музыкальным киоском её уже поджидали друзья-соратники по вольной жизни, с которыми Надя щедро делилась своим заработком, съестными и спиртными припасами, а иногда и телом, расплачиваясь тем самым за кров и место под крышей. Вернее под люком. Ведь ночевала Надя в водопроводном коллекторе, пусть не совсем чистом, но достаточно теплом месте.

Ах, какая веселая жизнь после полудня разворачивалась за музыкальным киоском! Ах, какими галантными становились после первых ста граммов её кавалеры!

— Не хотите ли пивка, Надюша? — протягивали ей банки с разных сторон ухажеры.

Здесь она была уже не попрошайкой-нищенкой, а королевой бала. И разве могла она опуститься ниже городской канализации и позволить себе пить пиво с обыкновенной пол-литровой банки?

— Дайте кружку! — требовала она, и кружка моментально находилась.

Она делала несколько глотков, затем поворачивалась в сторону открытых дверей музыкального киоска, щелкала пальцами и настоятельно требовала:

— Шеф, а ну-ка музычку!

Из проема двери появлялась недовольная красная рожа раскормленного молодого лоточника:

— Что прикажете, мадам, — ехидно спрашивал он.

— На поле танки грохотали…

— Надя, а хочешь я тебе под второй глаз подвешу? — отбросив в сторону весь свой сарказм, зло отвечал молодой торговец.

Надя, сморщившись, оглядывала своих товарищей по питейному делу и изображала на лице брезгливость:

— Вы не знаете, кто это там кашляет? Мы заказывали музычку, а мухи возбухают…

Глаза музыкального лотошника наливались кровью, кулаки сжимались:

— Надя, а я ведь серьезно врежу!

— Руки коротки, сучонок. Таких как ты, я в Афгане из Калашникова, — и Надя запускала в лотошника стаканчиком из-под «йогурта», — Слышь, сучок, добром прошу: поставь «На поле танки грохотали»…

— А вот это видела, — умерял свой пыл лотошник, показывал фигуру из трех пальцев, и, передразнивая Надю, смеялся, — В Афга-а-а-не. Ты хоть знаешь, в какой стороне этот самый Афган находится? Ты ведь дальше Электрозаводской площади нигде и не была!

— Сучонок, салабон! — вскакивая с ящика, ещё больше горячилась Надя, Твои сверстники в Чечне кости бросили, а ты, за сколько косых откупился от армии?

Собутыльники тянули разбушевавшуюся Надю за руку, кто-то совал стакан с водкой.

— Витек, — просили лотошника, — Ну чего тебе стоит, поставь ты ей «на поле танки грохотали»…

— Пусть извинится за салабона, — жуя жвачку, надменно улыбался Витек.

— Да я лучше минет пьяному ежику сделаю, чем у него прощенья буду просить, — шатаясь, отвечала Надя, цепко зажав в руке стакан с водкой.

— Ну, стерва! — снова терял над собой контроль лотошник, — Я вот сейчас ментов-то вызову. Посидишь вечерок в обезьяннике…

В конце концов Витек хлопал дверью киоска, а Надя, выпив водку, опускалась на свой ящик и, глядя в землю, начинала выводить: «В Афгане танки грохотали. Солдаты шли в последний бой, а молодого командира несли с пробитой головой…»

— Ему столько лет нет, сколько я наших солдатиков на себе с поля боя вытащила, — размазывала по лицу сопли Надя. Обильные слезы капали в кружку с пивом. — А его, своего лейтенантика, спасти не смогла. Совсем молоденький был.

— Пей, Надя, — обнимал её сосед в вонючем свитере и драных затертых джинсах, — Все там будем… Давай-ка возьмем в баночку пивка, да пойдем под платформу поспим…

— Свали в канаву, — сбрасывала Надя со своих плеч руку бомжа-похотника. — Перетопчишься.

Ближе к обеденному перерыву надины друзья начинали петь. Дикий вой исходил из-за киоска и частенько даже заглушал модные хиты, которые крутил лотошник Витек по просьбе своих покупателей. Иногда, когда Витек ставил что-нибудь удалое-народное, вся компания выходила из своего укрытия и пускалась в пляс. Рокеров, металлистов, рейверов и других любителей всякой попсы с площадки как ветром сдувало.

Иногда я останавливался на безопасном расстоянии и следил за действом. Заводилой всегда выступала Надя. Ее окружали кольцом, и она ходила по кругу, выкидывая только ей одной известные танцевальные коленца. Левая нога выбрасывалась высоко вперед и, сделав ею шаг, она волоча по земле подтягивала, к левой правую ногу. Плечи при этом тряслись как у цыганки, а пальцы на руках были крепко сжаты в кулаки.

Если Витек своевременно не прекращал бомжатский танцевальный ритуал, то вся полупьяная пляшущая компания входила в такой азарт, что прохожие обходили киоск по большой параболической кривой, стараясь даже не глядеть в сторону танцующих.

Впрочем, кульминация была известна. Надя рвала на себе серую от грязи блузку, сдирала её с себя, обнажая отвисшие груди и, бросив одежду на землю, продолжала выкидывать свои коленца.

Однажды вместе со мной за бесплатным шоу наблюдали два молоденьких милиционера. Мне было некуда спешить, я наливался пивом и грыз пересушенную воблу. А они, по всей видимости, отбывали на площади срок свой службы. По их лысым головам, торчащему обмундированию и скромному поведению можно легко было догадаться, что эти ребята были милиционерами-срочниками.

Так вот, когда Надя разорвала на себе очередную кофтенку, обнажив грудь, и вместо «че те надо, че те надо» запела «в Афгане танки грохотали», глаза милиционеров загорелись. Я пошел к пивному киоску за очередной бутылкой и, когда вернулся, то обнаружил, что солдат-милиционеров уже не было. Они стояли рядом с пляшущей и орущей толпой и не отрывали взглядов от полуголой Нади. А она, заметив на себе похотливые взгляды, ещё шибче стала трясти плечами и грудями, встав на колени прямо перед молоденькими ребятками.