Черная радуга - Евгений Наумов

Нет, наверное, в мире другого более своенравного плавучего сооружения, чем оморочка. Ее иногда сравнивают с индейским каноэ, но это глубоко ошибочное сравнение. Каноэ по сравнению с оморочкой — крейсер. В фильме «Чингачгук — Большой Змей» показана сцена драки в каноэ. В оморочке не то что драться — ругаться нельзя.

С веслом я еще кое-как заставлял ее подчиняться. Когда вышел на плес, то со вздохом облегчения ухватился за весло и еле заметными толчками погнал лодчонку вдоль берега, мимо высоких доисторических папоротников и могучих стволов, между которыми таился мрак. На плес ложились сумерки, навстречу им поднимался туман. Где-то, словно цикада, короткими очередями цвиринькала бледноногая пеночка.

Захлюпало. Я остановил оморочку под ветвями и огляделся.

На соседнем плесе в сумраке что-то смутно рыжело. Изюбр! Я изо всех сил таращил глаза, пытаясь разглядеть, есть ли у него рога или это качаются ветви. Ошибиться нельзя — подстрелишь матку. До него было метров двести, но, знай я точно, что это бык, я сумел бы его выцелить.

Тихо стал сдавать оморочку назад, чтобы под прикрытием мыска подобраться ближе к зверю, и вдруг новый звук донесся с плеса: сильный плеск струи. Изюбр мочился в воду. Сомнений не было — пантач! Володя говорил: «Если бык заметит опасность, он первым делом начинает мочиться».

Весло дрожало у меня в руках, пока я мчался к мыску. Оморочку я разогнал с таким расчетом, чтобы внезапно вынырнуть на большой скорости из-за мыска с карабином наизготовку. Бык вскинет голову, я увижу рога и сразу же выстрелю.

Но проклятая гнусная оморочка рассудила иначе. Как только я положил весло и взялся за карабин, то заметил неладное. Она круто забирала влево, вместо того чтобы идти прямо. Поправлять было некогда — нос лодки поравнялся с мыском. Перед зверем я появился внезапно, но в каком положении?! Вместо изюбра я держал на мушке противоположный берег. А когда с трудом повернулся, то стрелять все равно было нельзя — отдачей сбоку меня мгновенно кувыркнуло бы на глубоком месте. Пантач спокойно уходил в конец плеса, опустив голову. Он даже не оглядывался. Человек, который выскакивает из-за мыска в такой нелепой позе, не заслуживает никакого внимания. Я так и не увидел, есть ли у него рога.

Чувствуя отвращение ко всем плавучим сооружениям на свете, я снова взялся за весло. Пересек плес и, едва подошел к перемычке, заметил, как рыжее полыхнуло за густым кустом. Тут уж я не дал себя одурачить. Вывел оморочку из-за куста с разными поправками, как по ниточке, совершенно бесшумно и так близко от зверя, что если бы хорошенько потянуться, то можно было ткнуть стволом карабина ему под лопатку. Все оказалось напрасно. Когда изюбр поднял голову и уставился на меня обезумевшими от страха глазами, я чуть не застонал от досады. Безрогая голова… матка!

Она молча рванулась на берег и там подняла несусветный лай и топот. Несколько раз подбегала к берегу, чтобы удостовериться, что пугающее создание не привиделось, а действительно, треща, продирается к перемычке. И снова поднимала гвалт. Раза два я видел между папоротниками ее ушастую голову и черные испуганные глаза. Рука так и тянулась подстрелить эту истеричную даму с хвостиком и хриплым собачьим голосом, но мысль о маленьком изюбренке, который бродит где-то поблизости, поджидая свою глупую маму, останавливала меня.

Охота была безнадежно испорчена. Я вернулся на первый плес и засел в проточке, дожидаясь, пока утихнет переполох.

Часа три спустя я пошевелился, точнее, пошевелилось то, что от меня осталось. Ноги совершенно не чувствовались. Медленно двинулся я на плес. И тотчас услышал в конце его чавканье изюбров. Судя по звукам, их было несколько! Все во мне сразу ожило, как можно быстрее погнал я лодочку.

Но именно этого и не следовало делать. Настоящий охотник скрадывает изюбра медленно, очень медленно, настолько медленно, что его выплывающую из тумана или мрака лодку можно принять за влекомую слабым течением корягу. А я метался по заливу как на состязаниях. К тому же забыл о коварстве оморочки. И когда оказался метрах в пятнадцати от пасущихся изюбров, положил весло, взял карабин и нащупывал кнопку прикрепленного к нему фонарика, оморочка, шедшая по инерции, вдруг страшно заскрежетала, вылезая на корягу. Откуда взялась тут коряга? Днем я все тщательно осматривал — сплошная чистая вода! Изюбры один за другим скакнули на берег и, как водится, залились нервным лаем. Я плюнул и погнал оморочку обратно, лелея замысел по приходе на косу изрубить ее в щепки и сжечь.

Но пока я строил планы мести, оморочка не дремала. У нее кое-что было в запасе. Я плыл и плыл, а маленькой проточки все не было. С размаху вылетел на берег… Включил фонарик… и волосы зашевелились под капюшоном. Вместо того чтобы подойти к выходу залива, я оказался в километре от него, на последнем плесе. Здесь стояла приметная, расщепленная молнией сосна, она смутно белела во мраке.

В довершение в кустах вспыхнула и погасла пара ярких огоньков. Желтые! А глаза изюбра, на которого направлен свет фонаря, отливают фиолетовым, малиновым, только не желтым. Вспомнилось, как Володя жаловался, что вокруг его залива бродит тигр, и стало неуютно. Берег рядом, тигру ничего не стоило протянуть лапу и выдернуть меня из воды вместе с оморочкой. Дикие мысли полезли в голову, и, когда я выключил фонарь, коряги, проступившие в темноте, уже казались хищными притаившимися зверями.

Посмотрел на небо — звезды исчезли, было темно, как в погребе. Летучие мыши с форканьем проносились у самых глаз, густая паутина то и дело наплывала на лицо. Опять уткнулся в берег. Посветил: вместо одной проточки оказалось две. По какой плыть? Вдруг послышался протяжный свист. «Митя знаки подает!» — обрадовался я и замолотил веслом. Но не прошло и десяти минут, как протока кончилась, — старица. Вода уходила куда-то в заросли болотной травы. Свист несся теперь из чащи, слева. Спину обсыпало морозом.

— Эй! Митя! — заорал я что было сил. Бухнуло эхо. Прислушался. «У! — крикнуло глухо в ответ. И потом протяжно: — У-у-у!» Казалось, кого-то душат в тайге, и он тяжко, жалобно стонет. Когда я почувствовал, как само собой задергалось веко, то понял, что нужно брать себя в руки. Сделал несколько глубоких вдохов, расслабился, сгруппировался. Не включая фонарика, остановился опять на развилке и пристально вгляделся. Увидел знакомую корягу, похожую па оленя. «Отсюда поворот налево, а не направо!» Посмотрел, куда тянется белый пух по воде, и поплыл вслед за ним.

Вскоре я очутился на косе и увидел чернеющую палатку.

— Митя, ты здесь? А?

— Здс-е-есь, — пропел охотник изнутри.

— Ты свистел? Вот только что? И гукал? Вот так: «У-у!»

— Не-е-ет, то рыбный филин. Детишки у него вывелись, вот и свистя-а-ат. А сам гу-у-укает. Залезай, сейчас дождь накроет.

И будто в подтверждение его слов молния пролилась на тайгу белой огненной рекой. Я пригнулся и шмыгнул в палатку. Тотчас парусину затрепало, будто набрел на нее медведь-шатун, подергал, потом забарабанил когтями. Хлынул ливень. Вокруг палатки бормотала галька.

«Как странно, — думал я, засыпая. — В нарко после очередного штопора я боялся выйти в туалет, дрожал и обливался потом от ужаса. А тут, в ночной тайге, среди диких зверей… Вот что значит нервы, не отравленные сивухой…»

Очнулся от тревожного голоса охотника.

— Что делается! — почему-то голос доносился снаружи, Я схватил лежавший под боком карабин и высунул голову. Мрак ничего не видно. Стал вылезать и захлюпал руками по воде.

— Откуда вода?

— Прибывает… Ливень-то какой прошел.

Я стоял у палатки на карачках, ничего не понимая. Дико захотелось спать.

— Сниматься надо, затопляет.

Край неба чуть посветлел, когда мы ощупью свернули палатку и уложили ее в лодку.

Это было невероятное путешествие — ночью, в полном мраке, по вздувшейся от дождя таежной реке, которая и в спокойном виде не подарочек. Симанчук не включал мотор, и мы летели со скоростью экспресса, а в ушах полоскался ветер.

— Куда мы?

— В залив Чубисин… укроемся!

Впереди нарастал рев.

— Залом! — я всматривался, но ничего не видел.

— Бей влево! — закричал охотник. Я греб так, что тоненькое весло гнулось. Рев прокатился мимо, но впереди возник новый.

— Бей вправо! — Действительно, когда несешься по такой осатанелой реке, нужно не грести, а бить, ударять веслом по тугой воде, отталкивая лодку от опасного места. — Бей вправо!

По-прежнему ничего не видно. Митя не филин, вряд ли он видит лучше меня. Как же ориентируется? К тому же, будь он хоть трижды всевед-таежник, он не может знать, если впереди только что упала лесина и перегородила реку или корягу сорвало и несет по камням.

Но эти рассуждения пришли потом. А тогда меня охватило несравнимое ни с чем чувство восторга, слитности с окружающим миром, скорости и острой опасности. Мы летели вперед, охваченные каким-то первобытным звериным чувством. Это была настоящая жизнь!