Моя сестра живет на каминной полке - Аннабель Питчер

Рассказывая, я упорно смотрел на золотой прямоугольник света вокруг потаенной дверцы, но когда Сунья сказала, что понимает меня, то взглянул ей в лицо. Она улыбнулась, и я тоже улыбнулся, и наши руки потянулись друг к другу. У меня от ладони до плеча точно петарда просвистела. На улице пошел дождь, но его капли барабанили по крыше куда тише, чем стучало мое сердце. Я наклонился, чтобы поближе рассмотреть родинку Суньи, коричневое пятнышко у нее над губой.

– Просто суеверие, – звонче, чем обычно, сказала она. Я придвинулся еще ближе, и ее дыхание щекотало мне лицо. – Суеверие, – прошептала она.

Я почти ткнулся носом в три блестящих волоска:

– Суе… чего это?

– Это когда какой-нибудь футболист забьет гол, а потом на каждый матч натягивает те же самые потные трусы, на счастье.

Мы фыркнули, захохотали, и пятнышко спряталось в улыбке.

Только тогда я вдруг почувствовал, как близко наши лица. Встал, огляделся – нет ли где мячика. Один отыскался в углу, я постучал им немножко. Сунья попросила:

– Расскажи про твою сестру.

Я шлепнул по мячу, но чересчур крепко, он шмякнулся о дверцу.

– У нее розовые волосы.

– Нет, не про эту, – сказала Сунья. – Про другую.

Сунья – мусульманка, а мусульмане убили мою сестру. Я не знал, что говорить. Соврать? Нет, нехорошо будет. Вот если бы Роза просто утонула или сгорела, тогда было бы гораздо проще. И тут меня разобрал жуткий смех (ну дурацкая же мысль!), глядя на меня, прыснула Сунья, и мы уже не могли остановиться.

И сквозь хохот я кое-как выдавил эти четыре слова:

– Мусульмане убили мою сестру.

Сунья не смутилась, не сказала: «Как жалко», не приняла скорбный вид, как все, когда узнают. Она сказала:

– Это не смешно. Совсем не смешно. – И задергалась от смеха.

Она держалась за бока, и слезы струились по ее смуглым щекам. Я тоже надрывался от хохота, и мои глаза повлажнели – в первый раз за пять лет. Может, про это и говорила та тетка-психолог: «Однажды ты осознаешь – и тогда ты заплачешь». Хотя не думаю, чтобы она имела в виду слезы от смеха.

11

Мне

нравится вкус конвертов, я раз пять облизал блестящую полоску клея и только потом уж пришлепнул ее. Представил, как мама распечатает конверт дома у Найджела, как ее пальцы коснутся того места, которое я лизал, и на душе стало приятно. Миссис Фармер сказала, что все мамы и папы ОБЯЗАТЕЛЬНО должны прийти на декабрьское родительское собрание.

– Другой возможности побеседовать со мной до того, как вы в следующем году перейдете в среднюю школу, у них не будет. Так что приходите вместе с мамами и тащите сюда своих отцов.

Я взял из пачки у нас в классе два письма и одно отдал папе, а другое послал маме. В ее конверт я еще вложил свою записку, в которой очень красивым и очень слитным почерком написал: Жду тебя 13 декабря в 15.15 у моей новой школы, она называется Англиканская начальная школа Эмблсайда. P.S. Найджела с собой не бери. Хотел было еще приписать: Я буду в футболке с пауком, да передумал. Пусть будет сюрпризом. Аккуратно сложил листы, которые вырвал из альбома, и тоже положил в конверт. Мой портрет и портрет золотой рыбки. Маме понравится.

Когда письмо упало в почтовый ящик, я ужасно разволновался. До родительского собрания целых две недели, у мамы есть время отпроситься у мистера Уокера. Она же непременно захочет приехать. Сколько раз твердила мне, что школа – это очень важно и что хорошими отметками я могу добиться всего, чего пожелаю. Говорила: «Не ленись, старайся – и ты будешь вознагражден». Я буду очень стараться, до самого тринадцатого декабря, чтобы миссис Фармер могла сказать про меня много хорошего.

Отправив письмо, я уселся на ограде возле почтового ящика ждать Сунью. На душе кошки скребли, потому что я бросил папу, а он ведь поинтересовался, чем я сегодня буду заниматься. Так и спросил:

– Какие у тебя планы?

Я чуть не подавился своими шоколадными шариками.

– К другу пойду, – говорю.

А он отвечает:

– Вот как. – И с таким разочарованием, будто я что плохое задумал.

Но ведь так оно и было, потому что я собирался в гости к мусульманам, хотя папа этого не знал.

– Я думал, может, сходим на рыбалку, – вздохнул он, и Джас от неожиданности обожгла язык чаем.

– Прости, – пробормотал я.

А папа сказал:

– Возвращайся к пяти, будем ужинать.

Джас сидела, высунув язык и обмахивая его рукой, и глаза у нее были круглыми от изумления.

После ссоры с Джас папа стал вести себя гораздо лучше. Думаю, до него дошло, что он плоховато о нас заботится. Он по-прежнему пьет, но не с утра, а еще в этом месяце четыре раза возил нас в школу. И моими уроками начал интересоваться, да и вообще. Пусть ответ не всегда выслушивает, но мне все равно нравится. Я сказал ему, что забил решающий гол и наша футбольная команда заняла первое место, а он говорит: «Чего ж ты мне не сказал, что играешь. Я бы пришел посмотреть». Мне было и досадно, и приятно. Джас красила ногти в этот момент. Она покачала головой и подмигнула мне, а потом принялась дуть на свои черные ногти, чтоб высохли.

Хорошо, что папа переменился, потому что Джас считает мой план полным бредом. Я ей сказал, что позвонил устроителям Крупнейшего в Британии конкурса талантов и дал наш адрес, чтоб нам прислали приглашение на прослушивание. А Джас сказала:

– Чтобы попасть на конкурс талантов, нужно как минимум иметь какой-нибудь талант.

Я говорю:

– Ты же умеешь петь.

А она:

– Не так, как Роза.

Я тогда здорово разозлился, потому что это неправда. Когда пришло приглашение, тут же показал Джас. И число – пятое января, и место – Манчестер, театр «Пэлас». Джас сказала:

– Опять ты за свое!

А я:

– Но это может изменить всю нашу жизнь.

Тогда она мне велела прекратить молоть чепуху и убираться из ее комнаты.

Я первым увидел Сунью. Она вприпрыжку неслась вниз по склону холма, хиджаб флагом развевался у нее за спиной, и она на самом деле здорово смахивала на супергероя, со свистом рассекающего воздух. В пятницу на математике я спросил Сунью, снимает ли она хоть когда этот свой хиджаб. Она прыснула со смеху:

– Я его ношу, только когда я не дома или когда к нам заходят чужие.

– А почему ты должна закрываться? – полюбопытствовал я.

– Потому что так сказано в Коране, – отозвалась Сунья.

– А что такое Коран?

– Это что-то вроде Библии.

В том-то вся и штука – и у христиан, и у мусульман есть Бог, и у христиан, и у мусульман есть Книга, Святое Писание. Только называются они по-разному. Вот и все.

Сунья подлетела, схватила меня за руку и, болтая без умолку, потащила вверх по холму. А я психовал как не знаю кто. Я ведь ни разу в жизни не бывал у мусульман дома. Что, если там воняет карри, как папа еще в Лондоне говорил? Ну или они там молятся без передыху или разговаривают на непонятном языке? И самое страшное – вдруг Суньин папа мастерит бомбы прямо у себя в спальне? Папа говорит, все мусульмане клепают дома бомбы. И хотя я бы сильно удивился, если б Суньин папа оказался террористом, но папа говорил, что всякое бывает, что даже у совершенно безобидных на первый взгляд людей взрывчатка в тюрбанах запрятана.

Мы вошли в дом, и к Сунье со всех лап бросился пес, заскакал вокруг. Звать его Сэмми, он черно-белый, с длинными ушами, мокрым носом и малюсеньким хвостиком, которым он крутил как сумасшедший. В общем, самый обычный английский пес, а никакой не мусульманский. Я облегченно перевел дух. Обыкновенная собака. И дом обыкновенный. Такой же, как наш. В гостиной кремового цвета диван, красивый ковер и камин с полкой, где стоит все, что полагается: фотографии, свечи и вазы с цветами, а не с сестрами. Единственной мусульманской вещью во всей комнате оказалось изображение причудливых зданий с куполами и островерхими башнями. Сунья объяснила, что это святое место, которое называется Мекка, а я захихикал, потому что так назывался лотерейный клуб у нас на Финсбери-парк в Лондоне.

Интереснее всего было на кухне. Я-то думал, у них кухня пропахла всякими специями и вся заставлена огромными мисками с диковинными овощами. А она была в точности как наша, только лучше, потому что на полке стояла пачка шоколадных шариков и никаких бутылок со спиртным и от мусорного ведра пахло просто мусором.

Мама Суньи сделала нам по шоколадному коктейлю и воткнула в мой стакан витую трубочку.

У нее такие же искристые, как у Суньи, глаза, а кожа более светлая и лицо такое плавное. Серьезное. У Суньи лицо быстрое, меняется десять раз в минуту. Когда она говорит, глаза то округляются, то сужаются, пятнышко над губой подпрыгивает, брови приплясывают. А мама у нее тихая и добрая. И умная. Только говорит с сильным акцентом, не как Сунья. И мое имя выговаривает как-то странно. Не похожа она на женщину, которая вышла бы замуж за бомбового террориста. Но кто знает…

Прихватив коктейли, мы отправились в комнату Суньи. Ужасно хотелось пить, потому что до этого мы прыгали на кровати и смотрели, кто дольше провисит в воздухе. Мне – потому что я Человек-паук – надо было достать до потолка, приклеиться там и продержаться как можно дольше. А Сунье – потому что она Чудо-девушка – полагалось размахивать хиджабом, как крыльями, и зависать в воздухе. Вышла ничья. Из-под розового платка Суньи выбилась целая прядь, я такого еще не видел. Волосы у нее были густые и блестящие, гораздо лучше тех, что показывают в рекламах шампуней, где женщины как чокнутые мотают головой из стороны в сторону. Я даже сказал Сунье, мол, как жалко, что Коран велит ей прятать волосы, как будто это что-то дурное. Сунья шумно высосала остатки коктейля и сказала: