Не спешите нас хоронить… РЯДОВОЙ УСМАН - Фарукшин Раян

– … в лес-су она рос-сла, зим-мой и ле-этом строй-на-ая …

Это раненый толстячок, под действием уколов впав в наркотическое забытьё, пуская пузыри и струйки жёлтой жидкости, еле-еле шевеля освобождённым от иголки языком, мурлыкал слова давно забытой детской песенки, с силой выпячивая лихорадочно дрожащие в голубых ниточках вен, ничего невидящие тёмные точки зрачков на склонившегося над ним Соседа.

Сосед вздрогнул, будто его ударило током, но удержал себя в руках:

– Всё будет хорошо, всё позади. Мы ещё поживём. Прорвёмся…

Сегодня у меня праздник. День рождения. Мне исполнилось двадцать. Двадцать! Юбилей, круглая дата, днюха, хэппи бёфди ту ме и ай лав ю май дарлинг. Мне – двадцать!

Праздник, а радости нет. Совершенно никакой радости. Но радоваться надо. Зачем жить, если никогда и ничему не радоваться? И я радуюсь: двадцать лет – маленький такой юбилей, скромненький, но мой! Я уже третий десяток разменял, получается. Четверть жизни прожил, и ещё три четверти, Аллах бирса, впереди. Будем надеяться!

Днюха – не самый плохой повод порадоваться: напиться, озвереть, послать всех уродов на фиг и лечь отсыпаться. Слабо? А я так и сделаю!

Не получилось. Жизнь, грубо разорвав мечты напополам, первой послала меня на фиг, и хотя ночь прошла относительно спокойно, без жертв, но с утра, как только взошло солнце, всё сразу пошло наперекосяк, радужные планы на день рухнули и скоропостижно скончались. Духи, молчавшие всю ночь, проснулись, подмылись, помолились, и бросились обстреливать наши позиции. Часового, не во время задремавшего на крыше, они сняли сразу. Потом, пока наш дрыхнущий народ не очухался, что к чему, несколько бестолковых бойцов из группы охранения высунули свои тощие туловища на свет божий и успели получить, на память о пребывании в солнечной Чеченской Республике, дырки от бубликов 7.62. Их несчастные мамы получат издырявленные тела своих ненаглядных сыночков где-то на восьмое марта, в качестве сюрприз-презента к международному женскому дню от любимой Родины и всенародно избранного правительства…

Потом, когда мы оголтело стали пулять, кто куда проснулся, духи снесли установленный на чердаке трёхэтажки АГС. Вместе с расчётом снесли. Они, гранатомётчики наши, тоже молодцы, на автоматный лай боевиков ответили сбивчивой очередью из АГСа, а о смене своей позиции ни шиша не позаботились. Кто ж так делает? АГС, по попукиванию выстрелов, легко можно вычислить и за километр, а боевики были тут, гораздо ближе, метрах в двухстах, и запросто накрыли наших непутёвых гранатомётчиков первым же выстрелом из РПГ. Ошмётки пацанов-АГСников раскидало по крышам соседних домов. Их мамы не получат вообще ничего, ни сыновей, ни гробов, ни бумажек…

БМПшки со двора нам приказали не выкатывать, дабы не искушать духов их подбить, и я с Соседом, как и вся остальная наша братва, нёсся на коварного врага на своих двоих.

Ненавижу частный сектор. Заборы высокие, ворота железные, проходы узкие, улицы кривые. Понастроили, понавтыкали домов друг на друга, хрен разберёшь, что и где.

Мины свистели во всех направлениях: наши полковые миномётчики теперь под стать духовским, тоже палец в рот не клади, воевать научились. Методом проб и ошибок. Количеством убитых и раненых. Нашим количеством. И пока мы перебежками подбиралась к залежню боевиков, миномётчики резво установили свои металки и не хило бомбанули за наши головы. Аккуратно поработали, точно за воротник, все мины за заборами брякнулись, нас никого не задело, а вот боевиков пощекотало. И они сникли. Отходят, уроды.

Пулемёт духов работал с господствующей высоты, из окна первого этажа крутого красно-кирпичного особняка. Ранее, в два ствола стреляли и со второго этажа, но их уговорили замолчать из гранатомёта. Больше у нас одноразовых гранатомётов не осталось, и мы мирно лежали под сваленными в баррикаду деревьями и ждали затишья. И оно наступило. Дух сам решил сменить позицию и перезарядить пулемёт. Он умолк. Поймав этот момент безмятежности, я, глупый деревенщина, первым вскочил, преодолел пустяковое расстояние до кирпичного забора, обрамляющего приусадебное хозяйство духа, и пролез через ещё свежую его дыру внутрь. Чуть задержавшись, и подсознательно понимая, что для профессионального пулемётчика я плёвая секундная мишень для разминки, я побежал к глубокой воронке посередине двора.

Счастье затишья длилось недолго, и дух, не дав мне и секунды тишины, снова схватился за пулемёт. Он заставил меня тяжело дышать, покрываться испариной, подпрыгивать и бежать зигзагами. И я делал это с радостью. Не чувствуя ног, вытаптывая замысловатые петли и проклиная своё тупое безумие, я пьяным вороном летел к небольшой неровности поверхности планеты Земля.

Не дожидаясь тёплого поцелуя смерти и не добегая нескольких шагов до воронки, с ходу скакнул вперёд. Полёт был коротким. Ударившись коленями, локтями и лицом о щебень, я вспомнил вкус жизни. Кровь во рту, сладкая, как малиновое варенье и красная, как моя кровь, она и была моей кровью. Я разбил верхнюю губу, прикусил язык, поцарапал нос, но не словил пулю в грудь. Отсутствие железа в моей груди – вот главный плюс моей сегодняшней утренней пробежки на прочность.

Скатившись на дно, в самый центр воронки, я вжался в гравий.

Я вжимался изо всех сил, стараясь стать маленьким незаметным комочком земли, я вдавливался до боли в груди. Я притачивался, притирался и приклеивался. Я хотел стать водой, чтобы просочиться сквозь камни в песок и исчезнуть под землёй. Я хотел стать червем или кротом, чтобы забуриться под камни и притихнуть. Если бы у меня было одеяло, я бы укрылся с головой, как в детстве, и мне стало бы совсем не страшно. Но одеяла у меня не было.

Немного отдышавшись, приподнимаю голову и шарю глазами по сторонам. Так, продираться сквозь плотный огонь пулемёта ко мне на помощь пацаны не спешат. Так, пулемёт теперь работает с крыши коттеджа и сектор обстрела у него по прежнему идеальный, но площадь передвижения самого стрелка заметно сужена пределами перегородок, и выхода ему оттуда нет. Значит он – смертник, и если у него нет напарника, то его без труда можно достать сзади, не прибегая к лобовому штурму и людским потерям. Надеюсь, пацаны сами об этом догадаются, и не будут ломиться напролом через стены.

– Усман! Э, Усман! Ты можешь вызвать огонь на себя? – словно прочитав мои мысли, кричит из-за забора Ча-ча. – Отвлеки его от нас, покажи ему, что ты жив! А ты жив?

– Если ты не перестанешь орать, скоро окочурюсь тут! – оторвав голову от земли и приподняв автомат над краем воронки, я отправил короткое сообщение в сторону пулемётчика.

Пацаны, неужели вы не догадываетесь, что это и есть моё прикрытие!

Не знаю как до пацанов, а до духа сразу допёрло, что я жив, и он с нетерпением обрушил на меня новый град огня.

Хрен знает, почему боевик мазал, по моим подсчётам, я уже должен был встретиться со своим ветераном-дедом у ворот рая, или, по крайней мере, киевской котлетой жариться на сковороде зла, а я всё валялся в дерьме под пулемётными очередями. Нонсенс! Он не видит меня что ли? Мазила!

– Ммм! – отдавая себя власти страха, я сжал зубы. Подбородок мой задрожал, я задержал дыхание и едва не задохнулся. – Ммм! – распахнув рот, я снова набрал полные лёгкие воздуха и, не желая мириться с неизбежностью гибели, решил действовать. Надо действовать, надо доползти до фундамента этого уродского дома. А дальше по обстановке, война план покажет.

Медленно, не дыша и не открывая глаз, я, всего на несколько сантиметров, пододвинулся к краю воронки. Отдохнув, осторожно пошевелил животом и, подталкивая туловище локтями, преодолел ещё пару сантиметров. Медленно, но верно.

Пули щёлкали у самой головы. Осыпая меня брызгами мелкого щебня, смерть пела мне свою любимую песню смерти. Она солировала. Я слышал, слушал, и понимал: скоро последний куплет, ещё чуть-чуть, и мне капец!

Как мне хочется провалиться сквозь землю и остаться там навсегда! Остаться живым! Я замираю. Страх, свистнув рикошетом у уха, поборол надежду на жизнь, и я почти смиряюсь с неизбежностью скорой кончины. Всё равно, мы все умрём, рано или поздно, умрём. Все умирают. А раз так, то какая разница, как и где. Здесь и сейчас?

Нет, вот уж нет! Мне только двадцать, я даже не успел познал жизнь, как я могу познать смерть? Я еще не готов! Я должен жить!

Свиста я не услышал, мина легла несколько левее, но я почувствовал волну тёплого воздуха, прокатившегося над спиной. Меня осыпало землёй и камнями. Тонкий острый камешек кровожадным комаром впился мне в шею. Больно. Откуда шмальнул миномёт? Разрывая ржавым свистом перепонки, пролетело и долбануло ближе к дому ещё две мины. Стреляют наши! Идиоты! Здесь же я! Не хватает мне тут погибнуть смертью храбрых от этих служаков-полудурков! Поддали, наверное, по кружке для храбрости, и полезли вперёд. Идиоты! Хотя, я и сам не лучше. Сам не совсем трезвый. А как тут оставаться трезвым, когда всё вокруг глубоко нетрезвое и нелогичное?