Ключ от двери - Алан Силлитоу

6

Сколько раз Вера говорила себе, что, если у мужа приступ дикого, тупого гнева, ей не надо злиться, не надо обращать на это внимания, ведь жизнь от этого становится вдвойне хуже. Когда пособие было все до копейки истрачено, он сидел у каминной решетки в тесной комнате, низко опустив голову, молчал — говорить было не о чем. Она знала его мысли наизусть, знала, что он клянет судьбу, ее, ребятишек, правительство, своих братьев, тещу и тестя — все и вся, что только приходит ему в голову, и Вере было противно: так бесноваться из-за того, что у него нет каких-то паршивых сигарет!

Он глядел на стены, на жену, на детей, снова на жену, пока все, кроме Веры, не вышли из комнаты.

Вера не выдержала:

— Опять зверем смотришь. Что еще? Сигарет, что ли, нету?

Он уставился на нее, взбешенный.

— Да, нету. И жратвы тоже.

Ярость одного лишь разжигала ярость другого.

— Ну и что же? — проговорила она вызывающе. — Я-то что тут могу поделать?

— Пошли Брайна, пусть одолжит пару шиллингов у твоей матери, — предложил он последнее отчаянное средство, к которому, как он знал, Вера не прибегнет.

— Не могу, — сказала она громко страдальческим голосом, — Ведь я ей еще с прошлой недели долг не отдала.

— Жмоты проклятые, ничего из них не вытянешь.

— Не приходилось бы просить, кабы ты пошел поискал работу, заработал бы хоть что-нибудь, — сказала она, готовая расплакаться от его и своих несправедливых слов.

Он смутно сознавал, что мог бы многое ответить ей на это, но выжал из своего запрятанного внутри отчаяния лишь несколько слов протеста:

— Работал бы, кабы была работа. Я всю свою жизнь работал, побольше, чем другие. — Он вспомнил вчерашний безрезультатный поход, всю много раз повторявшуюся историю.

— Дали тебе работу?

— Нас там пришло слишком много.

— Сволочная жизнь.

Тогда он сказал ей с горечью:

— Не беспокойся, скоро я понадоблюсь, уж я это знаю.

— Надо бы вам всем держаться вместе и показать им как следует. На куски разорвать всех этих прохвостов.

— Когда в брюхе пусто, не очень полезешь драться. Помнишь, что сделали с теми беднягами из Уэльса? Облили из пожарной кишки.

— Когда-нибудь они за все расплатятся, — сказала Вера. — Их черед придет, вот увидишь.

Теперь он ей говорил:

— И потом, я ведь, кажется, даю тебе тридцать восемь шиллингов, не так, что ли?

— И надолго этого хватает, как по-твоему? — только и могла она сказать.

— Не знаю, куда ты их деваешь, — только и нашел он, что на это ответить.

— Может, думаешь, я их в помойку бросаю? — крикнула она пронзительно, делая шаг к двери.

— Не удивился бы.

— Тебя ничем не удивишь, дубина!

Она ждала, что он вскочит и ударит ее или швырнет чем-нибудь, что под руку попадется. Но он не двинулся с места.

Перебранка продолжалась. Спорили глупо, бессмысленно, безнадежно. Брайн слушал, стоя под окном, и каждое слово было для него хуже, чем десяток ударов кулака мистера Джонса. «Ругаются», — говорил он себе, и сердце, зажатое в тиски, готово было разорваться.

Маргарет стояла тут же.

— Из-за чего ругаются?

— Из-за денег.

— Ты мне скажи, когда они перестанут, ладно, Брайн?

— Стой и жди со мной здесь, — сказал он, заглянул в окно и увидел, что отец по-прежнему сидит у каминной решетки, бледный, сгорбив плечи. А мать у стола смотрит газету. — Еще не кончили, — сказал он сестре.

Они не заходили в дом дотемна, потом вошли, надеясь, что настроение отца стало лучше, что мать каким-то чудом выпросила, или одолжила, вымолила, или украла у кого-нибудь, или колдовством раздобыла для него сигарет.

Как-то раз, чувствуя, что ссоры не избежать, Ситон надел пальто, сел на велосипед и покатил по улице. Час спустя он вернулся, уже пешком, но с сигаретой во рту и в каждой руке держа по кульку с едой. Брайн пошел следом за ним в дом и увидел, что отец положил кульки на стол и протягивает Вере сигарету.

— А велосипед твой где?

— Принес еды тебе, видишь? — сказал он суетливо, с гордостью.

Она закурила сигарету и рассмеялась.

— Спорю, что ты его загнал.

— Загнал, голуба моя.

— Вот стервец, — сказала она, улыбаясь.

— Чего я только для тебя не сделаю.

— Да я знаю. Только я терпеть не могу, когда ты мне хамишь.

Он обнял ее.

— Никогда я тебе не хамлю, голуба. А если хамлю, так уж ничего не могу с собой поделать.

— Сукин ты сын, вот ты кто, — улыбнулась она.

— Ничего, Вера, голуба моя.

— Сколько ж ты за него выручил?

— Пятнадцать шиллингов. Я его загнал у Джеки Блоуера.

Он купил велосипед всего с год назад, вечно с ним возился, то менял лампочку в фонаре, то ставил новые тормоза, которые кто-то ему дал, то приделывал звонок — нашел где-то; часами чистил и смазывал. Ей бы и в голову не пришло, что Ситон может с ним расстаться.

— Захожу в одну лавку, там предлагают шесть шиллингов. Шесть шиллингов! «Послушай, — говорю, — приятель, ведь это не краденый, мой собственный!» И вышел. На прощание еще сказал им, куда они могут отправить свои деньги, понимаешь? Так прямо и выложил.

— Да уж представляю себе.

Ситон снял пальто и кепку, придвинул стул к столу. Заметив Брайна, снова встал.

— Эй, Брайн! Ну, как живешь, сынок? — Схватил его большими мускулистыми руками и подкинул к потолку.

— Пусти меня, пусти, пап! — кричал Брайн и радуясь и труся.

Ситон опустил его на пол, потерся щетинистым лицом о ребячью щеку.

— Ну-ка, Вера, завари чаю. Вон там сахар, молоко и мяса немного. Пошли-ка Брайна за хлебом.

Чайник вскипел. Ситон помешивал чай в своей кружке, и, когда Брайн отвернулся, приложил к его руке горячую ложку. От неожиданности Брайн вскрикнул во все горло и убежал подальше, чтобы отец не дотянулся. Брайн радовался, когда дома не ссорились, все были довольны и он мог любить отца, забыть о том, что собирался сделать, как только вырастет и станет большим и сильным.

Вера не раз замечала и в своих детях приступы злости и упрямства, внушавшие ей такое отвращение в муже. Как-то раз, когда Брайн вернулся с улицы домой, она сказала ему, чтобы он сходил за хлебом. Он уселся на стул с комиксом в руках.

— Обожди, мама, дай мне дочитать.

— Нет, сейчас иди, — сказала она, колотя вальком в цинковой лохани, где в мыльной воде мокло белье. — Иди-иди, отец скоро придет. — Он не ответил, только сердито, не отрываясь, смотрел на страницу, но Чан, человек-топор, как будто исчез с нее. Вера подлила в лохань свежей воды. — Пойдешь или нет? — повысила она голос.

— Пусть Маргарет идет. Или Фред.

— Их нет дома. Ты пойдешь.

Он мог оттянуть еще немного.

— Дай мне дочитать комикс.

— Не пойдешь, так я отцу пожалуюсь, как только он вернется, — сказала она, насухо вытирая стол, прежде чем расстелить скатерть.

— Жалуйся. Подумаешь!

Сказав это, он испугался, но его сковали путы упрямства и он твердо решил не двигаться с места.

Пришел Ситон, сел за стол перед тарелкой с тушеным мясом и спросил хлеба. Брайн уже жалел, что не сбегал в булочную, но так и не тронулся с места. Теперь слишком поздно, говорил он себе, хотя знал, что время еще есть, можно преспокойно спросить у матери четыре пенса и пойти за хлебом, отец и не узнает, что он снахальничал. Он остался сидеть на стуле.

— Нету хлеба, — сказала Вера. — Просила Брайна сходить минут десять назад, но он был так занят своим дурацким комиксом — не пожелал сделать того, что ему было велено. Он меня иной раз просто с ума сводит, пальцем не хочет пошевелить.

Ситон поднял глаза.

— Сходи за хлебом.

Брайн не выпускал из рук комикс, будто из него можно было почерпнуть отваги.

— Подожди, пап, пока я кончу читать.

— Иди, — сказал Ситон, — я жду хлеба.

— Смотри, будешь неслухом, не станешь делать того, что тебе говорят, сцапают тебя черти, — вставила Вера.

Брайн страшился крепкой порки, которую, конечно, получит от отца, если сию же секунду не встанет и не пойдет, но сам только нервно теребил диванную подушку.

— Не заставляй меня повторять еще раз, — сказал Ситон. Брайн не шелохнулся. Ситон отодвинул стул от стола, быстро шагнул к Брайну и дважды ударил его по голове. — На, получай, поганец.

— Не бей по голове! — крикнула Вера. — Оставь его.

Ситон двинул его еще разок на всякий случай, взял с полочки шиллинг, сунул его Брайну в руку и выпихнул сына на улицу.

— Ну-ка, посмотрим, какой ты проворный.

Брайн с полминуты рыдал у порога и, не переставая плакать, поплелся в лавку на углу, лихорадочно строя планы мести: зарубить отца топором, как только вырастет и станет сильным — и если удастся раздобыть топор.

Чтобы добраться до чердака, где они спали, Брайн должен был провести всех троих ребятишек через родительскую спальню и оттуда по широкой приставной лестнице в комнатушку вроде чердака. Процессия в нижних штанах и рубашках поднялась наверх и скрылась. Артур в свои три года по части драк не отставал от остальных, и, услышав возню, начавшуюся сразу же, как только опустилась самодельная щеколда, Ситон подошел к лестнице и заорал оттуда: