Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сказал себе: «Думай, Павел Александрович, думай, тебе должна помочь русская сообразительность. Посмотри на окружающих, разве не кажутся они тебе наивными детьми? Каждый из них хорошо знает свое дело, но только свое дело. Пошевели мозгами, достопочтенный Павел Александрович».
Засыпая, я вспомнил фокус, который показал когда-то на семейном вечере один дальний родственник. Он взял у меня платок, скомкал его, положил в левую руку и прожег его папиросой, которую держал в правой руке. Потом продемонстрировал платок с большой дыркой в середине. От неожиданной беспардонности родственника я открыл рот, но тот спокойно произнес: «Айн, цвай, драй» — и вернул мне абсолютно целый платок. Тот фокус помог мне придумать сценарий рекламного фильма.
Вот как представлял я себе этот фильм в чисто западном стиле. За молодой и состоятельной дамой волочится рассеянный и притом симпатичный малый. Она полна сомнения и не знает, сказать ему «да» или «нет». Молодой человек нервно затягивается папиросой и, не найдя в чужом доме пепельницы и не зная, куда деть окурок, смущенно прячет его в носовой платок. У дамы округляются глаза:
«Что вы делаете?»
В середине платка большая дыра с обгорелыми краями. Но молодому человеку не хочется упасть в глазах прекрасной дамы, его воля так велика, что он заставляет платок снова стать целым. Взмах рукой — и дыра бесследно исчезает. Дама смотрит на него с немым обожанием. И теперь он произносит бодрой рекламной скороговоркой:
«Я сотрудник фирмы «Бразерс Рогофф корпорейшн лимитед», для меня и моих коллег это пустяковое дело».
Горит софа. Наш знакомый подходит к ней, поднимает руку— и от одного его взмаха вмиг затягивается большая дыра.
«Страхуйте свои домашние вещи от огня в фирме «Бразерс Рогофф»! — вместе говорят он и она и целуются в диафрагму.
— Послушайте, послушайте, ведь это находка! — восторженно говорит Антони.— Покажите еще раз фокус. Скажите, а куда вы дели тот платок с дыркой?
— Секрет фирмы. До поры, до времени секрет,— говорю я.
Через месяц рекламный фильм выходит на экраны. В качестве исполнителя главной роли приглашен известный артист. Фильм идет в двадцати кинотеатрах Торонто, Монреаля и Квебека. Это обходится нашей фирме в довольно крупную сумму, но через два-три месяца расходы начинают окупаться.
Меня повышают: теперь я стою в неделю сорок долларов. На меня обращают внимание, мне сулят хорошее будущее на канадской земле. Работаю по двенадцать-четырнадцать часов. Вижу, что стало со многими русскими на чужбине... Не желаю, не хочу делить их участь.
В марте 1923 года мы получили печальное известие из дома (письмо шло более полутора месяцев): скончался отец.
Мы отслужили молебен, пригласили немногих друзей на поминки. Помянули батюшку моего и подумали с грустью, сжимавшей сердце, что откладывается возвращение в Россию. Трудно было понять, как и за счет чего держатся большевики, но они держались. А что происходит с родиной моей, о том можно было только догадываться.
Газеты опубликовали серию фотографий: голод на Волге. Опустевшие деревни и дома с заколоченными ставнями, сожженные церкви, изможденные личики детей.
Часть гонорара за три рекламных фильма я передал в фонд организации помощи голодающим в России».
Так начиналось заокеанское бытие одного из многих русских людей, живших воспоминаниями о прошлом России.
Вскоре Павел Александрович Болдин получил приглашение на должность сценариста в студию рекламных фильмов «Канада — миру, мир — Канаде».
Успех первых, казавшихся поначалу скромными лент привлек к жизнедеятельному русскому внимание боссов рекламы. Нестандартные ходы, придуманные им, были новым словом в старой, как мир, рекламе. А непринужденная обстановка, которую создавала дома Ксения, их быстро взрослевший симпатичный сын, уже снявшийся в четырех отцовских рекламных роликах, вызывали уважение и расположение к этой семье.
ГЛАВА V
Длительная служебная командировка привела Юрия Николаевича Чиника в Персию. На рауте в маленьком прибрежном городке Бендергязе его познакомили с приехавшим из Москвы Иннокентием Викторовичем Соболевым. Разговорились, оказалось, что оба из благословенного города Торжка. И уже не было силы, способной заглушить воспоминания.
Так зародилось знакомство соотечественников, разными дорогами приведенных в Персию.
Незадолго до расставания Чиник подошел к Иннокентию Викторовичу и сказал:
— Я хотел, чтобы вы знали... далеко от России живет один человек по фамилии Чиник, который... Не может быть, чтобы не понадобился России верный человек на другом конце земли.
Иннокентий Викторович по-новому взглянул на собеседника. Они вышли в сад, свернули с дурманно пахнущей олеандровой аллеи. Соболев снял пиджак, перекинул его через плечо.
— Мне было приятно... Хотя, впрочем, «приятно» не совсем точное слово... мне было важно услышать от вас то, что я услышал. Только теперь я могу позволить себе спросить вас, почему не сделали попыток вернуться домой, какая сила удерживает на чужбине?
— Сильная это сила, Иннокентий Викторович...
Нескладно, сбиваясь и при всем том стараясь говорить ровным бесстрастным тоном, Чиник рассказал Соболеву о том, что произошло двадцать пятого августа 1914 года в Индийском океане.
Вспомнил о боцмане Сапунове, который два года назад сделал попытку разыскать капитана «Эссена» и бесследно исчез, вспомнил о бывшем юнге Анатолии Репнине, ушедшем в дальнее плавание. А в самом конце рассказал о двадцати четырех тысячах долларов, в которые превратилась за эти годы крейсерская касса и которые лежали на его счету в банке.
— Почему вы рассказываете об этом счете, Юрий Николаевич?
— Потому что он принадлежит моей стране, и, как я понимаю, только она вправе распоряжаться им. Я был бы признателен за совет, как лучше распорядиться им. Не могли бы вы известить меня? Вот моя визитная карточка.
— Вправе ли я считать, что вы уполномочиваете меня?
— Без сомнения, Иннокентий Викторович.
Немало лет пришлось ждать Чинику отклика. Все чаще думал: остался без последствий тот разговор. Забыли о нем. А скорее всего не доверяют. Кто знает, что он за человек, этот Чиник?
Поздней осенью 1934 года из Гамбургского порта выходило торговое судно «Розалина». На борт неторопливо поднялся сохранивший юношескую выправку лоцман лет пятидесяти пяти, приветливо улыбнулся капитану, выпил традиционную чашечку кофе с коньяком и, выйдя на мостик, тоном, в котором слышалась привычка командовать, вывел корабль к фарватеру. Капитан — это был единственный светловолосый человек на малайском судне
