Все смиренно - Эмма Чейз

— Когда я могу тебя увидеть снова?

Уголок ее рта чуть приподнимается.

— Ты видишь меня прямо сейчас.

— Я хочу увидеться с тобой в заранее оговоренном месте… предпочтительно в меньшей одежде.

Ди смотрит вниз на свою одежду.

— Еще меньше одежды? Это уже будет рискованно до неприличия.

Я широко улыбаюсь.

— Это знак того, что мы здорово проведем время.

Приносят ее выпивку. Она берет поднос и говорит мне:

— Думаю, увидеться еще раз — это плохая идея. Для нас обоих.

— Опять ты не права.

Она слабо улыбается.

— Пока, Мэтью.

И начинает уходить.

Я кричу:

— Эй, Ди. — Она поворачивается. — В следующий раз, скажи ему, чтобы он сам шел за своей хреновой выпивкой, ладно?

Она какое-то время удерживает мой взгляд, потом кивает и исчезает в толпе.

Какое-то время спустя, Дрю говорит мне, что он и Джек собираются пойти повеселиться с путешественницами из Голландии.

— Ты с нами? — спрашивает он. — Опустим якоря, немного позанимаемся дайвингом?[11]

Я сканирую взглядом танцпол, пытаясь высмотреть ярко-голубой топ.

— Неее, у меня здесь есть дела.

Я вижу, как Джек у входа развлекает пять девушек, и спрашиваю:

— И с какой из них ты?

— Девчонка, что в середине кажется довольно услужливой.

Усмехается он над своей собственной шуткой.

Мне не нравится. Я фыркаю, и Дрю спрашивает, почему.

— Тебе не кажется это необычным, что из пяти скандинавок, ты охотишься на единственную среди них брюнетку?

Дрю понимает, о чем я. Но отмахивается.

— Спасибо, тебе Зигмунд. Если мне понадобится психоанализ, я потрачу кучу денег на настоящего хреного терапевта.

— Как скажешь, друг, — хлопаю его по спине.

После того, как Дрю и Джек уходят, я делаю круг по клубу. Я замечаю Ди на танцполе вместе с Тони Сопрано младшим, и у меня сжимается желудок. Его идиотичные, нервные шаги резко контрастируют с безмятежными, покатыми движениями Ди, и мне снова становится интересно, какого хрена она делает рядом с ним.

Я нахожу пустой столик, но мне закрывает обзор агрессивная болтливая блондинка в кашемировом свитере с коротким рукавом и кожаной юбке. Она садится и, кажется, не замечает того, что я совсем не обращаю внимания на то, что она говорит.

— …и я типа, правда, отец? Будто, как я могла фокусироваться на школе, с таким ничтожным количеством карманных денег… — Болтовня продолжается до тех пор, пока темноволосая девушка не оказывается у стола. Блонди хватает ее за руку. — Трэйси! Господи, мы не видели целую вечность! Давай сфоткаемся! — Она наклоняет голову к Трэйси и делает фото своим айфоном. — Я выложу это в свой Инстаграм!

Но как только Трэйси исчезает, Блонди поворачивается ко мне с сердитым взглядом.

— Ненавижу эту сучку!

А знаете, что я ненавижу? Фальшь. Наигранную любовь. Это глупость, и напрасная трата времени. Единственное искусственное, что я ценю — это косметически подправленные сиськи.

Я терпел присутствие это девицы столько, сколько смог, и тут я вижу, как Долорес выходит из дверей клуба, вслед за итальянским лузером. Желая спасти свой вечер, я спрашиваю:

— Хочешь отсюда уйти?

Она расцветает:

— Думала, ты никогда не попросишь.

ГЛАВА 7

Блонди не желает ехать на Дукати ко мне домой, поэтому дает мне свой адрес, я сажаю ее в такси и сам забираюсь на свой байк, чтобы встретиться с ней уже там. Обычно мне все равно от перспективы, что мой член скоро увлажнится. Это девчонка, как листья салата, которые кладут на тарелку с основным блюдом — вы его зажуете, только потому, что он уже в тарелке перед вами. Мои мысли снова возвращаются к Ди, выходящей из клуба с тем мудаком, который ее не заслуживает.

Я вспоминаю то, как она двигалась в тот вечер в среду, и те многозначительные сексуальные звуки, что она издавала каждый раз, когда я в нее входил, медленно и глубоко. Мне интересно, он сейчас слышит те же самые дразнящие крики — и меня это просто выводит из себя. Не потому что Ди трахается с другим парнем, а потому что этот самый парень того не стоит.

По крайней мере, в этом я себя убеждаю.

Я отгоняю эти противоречивые чувства, когда нахожу место для парковки, в метре, за углом квартиры блондинки, о которой я теперь думаю «Девочка-Салат». Она ждет меня внутри открытого дворика ее здания и открывает дверь в ее квартиру на первом этаже.

— Ух-ты, здесь холодно, — говорит она мне писклявым голосом. — Не верится, чтобы температура так быстро упала. Интересно, снег в этом году пойдет рано. Ненавижу этот снег. Даже в рождество, я бы променяла его на песочный пляж…

С жадностью набрасываюсь на нее с поцелуем — только чтобы она замолчала.

Она вскрикивает мне в рот, прежде чем приходит в себя и начинает отвечать на мой поцелуй. Ее язык быстро переплетается с моим — слишком быстро. В этих движениях нет никакого ритма и в этом нет ничего приятного. Такое чувство, что мне в рот залетел шмель, и его крылья бьются о мой язык. Она толкает меня назад, к дивану и стаскивает через голову свой свитер, открывая бежевый шелковый лифчик, удерживающий мега-огромные дыньки.

Как я уже говорил, я ценитель женской груди, так что я пытаюсь сконцентрироваться на этом положительном атрибуте, но ее намерение поговорить о непристойностях меня сильно отвлекает.

— Оу, да, — стонет она, сжимая свои груди. — Я плохая девочка. Ты будешь моим папочкой? Папочка накажет свою бесстыжую сучку?

В этом выражении столько всего неправильного, что я даже не знаю с чего, нахрен, начать.

Для начала, разговор о Папочке — это сплошное занудство. Это действует так же, как ледяная ванна. Это заставляет меня думать об отце и детях и тысячи других вещах, о которых я совсем не хочу вспоминать во время прелюдии. Бесстыжая сучка — смело — мне определенно нравятся всякие штучки с прозвищами, шлепком по заднице и ролевые игры с доминантами, которые сегодня обожают женщины. Но ее детский голосок с придыханием все портит.

Голос Долорес был низким, страстным, несравненно женственным. Когда она умоляла меня трахнуть ее, или призывала к тому, как она хотела, чтобы я это сделал — это не было вынужденным или фальшивым.

Я ворчу, когда «Девочка-Салат» скачет на моих коленях. Она впивается мне в рубашку, но у нее получается только поцарапать мне шею. Потом она, с удивительной силой, прижимает мою голову к своим грудям, удерживая меня так крепко, что я даже дышать не могу. Викинги верили, что смерть на поле боя — это «хорошая смерть» и в нормальных условиях я, наверно, думал бы также о сисько-удушении… но это не те сиськи, которые я бы хотел, чтобы меня захватили. Я пытаюсь повернуть голову и, наконец, мне это удается, когда я хватаю ее за плечи и отпихиваю от себя. Отклоняю голову назад и стараюсь наполнить воздухом свои легкие.