Цветы для Элджернона - Дэниел Киз

Я хотел перебить его, но он покачал головой.

— Вчера вечером ко мне пришла целая делегация… Чарли, пойми, я не могу допустить, чтобы моя пекарня прогорела!

Он смотрел на свои руки, на скомканный листок бумаги в них, словно надеясь найти там то, чего раньше не было.

— Прости меня, Чарли.

— Куда же мне идти?

Он посмотрел на меня, в первый раз за время разговора.

— Ты прекрасно знаешь, что эта работа тебе больше не нужна.

— Мистер Доннер, я не знаю никакой другой.

— Давай рассмотрим этот вопрос. Ты уже не тот Чарли, каким был семнадцать лет назад, и даже четыре месяца назад. Ты не объяснил мне, что случилось с тобой. Согласен, это твое дело. Может быть, случилось чудо. Ты стал блестящим молодым человеком, а работать на миксере и разносить заказы неподходящее занятие для блестящего молодого человека.

Несомненно, он был прав, но что-то во мне упорно сопротивлялось его решению.

— Позвольте мне остаться, мистер Доннер. Вы же обещали дяде Герману, что у меня будет работа. Она все еще нужна мне, мистер Доннер.

— Нет, Чарли, не нужна. Если бы это было так, я послал бы всех их к черту и стоял бы за тебя. Но они боятся тебя до полусмерти! Я не могу забывать и о своей семье.

— А если они передумают? Я поговорю с ними. — Разговор зашел совсем не туда, куда хотелось мистеру Доннеру, но я уже не мог остановиться. — Они поймут, — умолял я.

— Ну, ладно, — вздохнул он наконец. — Попробуй, но предупреждаю: ты услышишь мало приятного.

Когда я вышел из кабинета, Фрэнк Рэйли и Джо Карп как раз проходили мимо, и я сразу понял, что Доннер не преувеличивал. Видеть меня было для них слишком большим испытанием.

Фрэнк взял поднос с булочками, я когда я окликнул его, оба обернулись.

— Видишь, Чарли, я занят. Потом.

— Нет, сейчас. Вы избегаете меня. Почему?

Фрэнк, болтун, бабник и жулик, внимательно посмотрел на меня и поставил поднос на стол.

— Почему? Я скажу тебе, почему. Потому что ты стал большой шишкой, всезнайкой, умником! Ты теперь вундеркинд, яйцеголовый. Всегда с книжкой, и знаешь ответы на все вопросы. Ну и что? Думаешь, ты лучше нас? О’кей, проваливай.

— Что я тебе сделал?

— Что ты сделал? Слышишь, Джо? Я скажу тебе, что ты сделал, мистер Гордон. Ты выпендривался со своими предложениями, и теперь мы, все остальные, выглядим бездельниками. Но я скажу тебе еще кое-что. Для меня ты все тот же кретин, каким был всю жизнь. Может, я и не понимаю всяких мудреных слов и названий твоих книг, но это не значит, что я хуже тебя.

— Ага, — кивнул Джо, поворачиваясь, чтобы подчеркнуть этот вывод для появившегося откуда ни возьмись Джимпи.

— Я не прошу вас быть моими друзьями, — сказал я. — Не имейте со мной никаких дел. Только оставьте мне работу. Мистер Доннер сказал, что это зависит от вас.

Джимпи пронзил меня взглядом, с отвращением сплюнул и злобно прошипел:

— Однако крепкие же у тебя нервы! Убирайся к черту! — Он повернулся и тяжело захромал прочь.

Вот так. Все было прекрасно, пока они могли смеяться надо мной и чувствовать себя умниками за мой счет, но теперь они оказались ниже кретина, над которым вдоволь поиздевались в свое время. Удивительным ростом своих способностей я заставил их «я» сильно уменьшиться в размерах и вытащил на свет божий все их недостатки. Я предал их, и за это они возненавидели меня.

Фанни Бирден оказалась единственной, кто не желал моего увольнения, и, несмотря на сильное давление, так и не подписалась под их требованием.

— Но это совсем не означает, — сказала она мне, — что я не замечаю, как сильно ты изменился, Чарли. Ты стал совсем другим! Не знаю, не знаю… Ты был простым, хорошим, надежным человеком, не слишком головастым, зато честным. Что ты сделал с собой, чтобы вот так, сразу, поумнеть? Это неправильно.

— Что может быть плохого в том, что человек хочет стать разумнее, получить знания, понять мир и самого себя?

— Почитай повнимательнее Библию и поймешь, что человек не должен превосходить назначенного ему Господом. Чарли, если ты не сделал ничего такого с дьяволом, например, или еще чего… то, может, еще не поздно отказаться от всего этого? Оставайся таким, каким был раньше.

— Нет, Фанни, все пути уже отрезаны. Я не сделал ничего плохого. Я похож на слепого от рождения, которому позволили увидеть свет. Это не может быть грехом! Таких, как я, скоро будут миллионы. Такое чудо подвластно науке.

Она посмотрела на жениха и невесту, украшавших свадебный пирог, и едва шевеля губами, прошептала:

— Когда Адам и Ева отведали плод с древа познания, то увидели, что они наги, узнали похоть и стыд. Это был грех. После этого врата рая навсегда закрылись для них. Если бы они не поддались уговорам змея, нам не пришлось бы стареть, страдать и умирать.

Больше мне нечего было сказать ни ей, ни другим. Никто не смотрел мне в глаза. Раньше меня презирали за невежество и тупость, теперь ненавидят за ум и знания. Господи, да чего же им нужно от меня?

Разум вбил клин между мной и всеми, кого я знал и любил, выгнал меня из дома. Никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким. Интересно, что случится, если Элджернона посадить в клетку с другими мышами? Возненавидят ли они его?

Я открыл, как человек может начать презирать самого себя. Это происходит, когда он сознает, что поступает неправильно, но не может остановиться. Ноги сами привели меня к Алисе. Она удивилась, но впустила меня.

— Ты совсем промок. Даже с носа капает.

— Дождь. Хорошо для цветов.

— Заходи. Сейчас принесу полотенце, а то схватишь воспаление легких.

— Мне больше некуда идти. Можно побыть у тебя?

— Кофе закипает… Вытрись, а потом поговорим.

Пока она ходила на кухню, я огляделся. Что-то сразу же обеспокоило меня. Кругом чистота. Фарфоровые статуэтки на подоконнике стояли строго в ряд и все смотрели в одну сторону. Подушки аккуратно разложены на софе. Журналы поровну распределены по двум столикам так, чтобы видны были их названия: на одном «Репортер», «Сатердей ревью», «Нэю-Йоркер», на другом — «Мадемуазель», «Хаус бьютифул» и «Ридерс дайджест».

На дальней от софы стене висела репродукция Пикассо «Мать и дитя», а напротив нее — изображение бравого придворного эпохи Возрождения, в маске и с мечом в руке, обороняющего от неведомой опасности перепуганную розовощекую деву… Словно Алиса никак не могла решить, кто она и в каком мире предпочитает жить.

— Что-то тебя давно не видно в лаборатории, — окликнула Алиса меня из кухни. — Профессор волнуется.

— Мне стыдно смотреть в глаза людям. Вроде бы стыдиться и нечего, но я уже несколько дней не работаю, и от этого внутри какая-то пустота — мне не хватает пекарни, печей, друзей… Две ночи подряд мне снилось, что я тону.

Она поставила поднос точно на середину кофейного столика — салфетки свернуты треугольничками, пирожные разложены идеальным кругом.

— Не принимай этого так близко к сердцу, Чарли. Ведь не ты же виноват, что так получилась.

— Пробовал, не помогает. Все эти люди… они были моей семьей. Меня будто вышвырнули из родного дома.

— А тебе не кажется, что это — символическое повторение детских впечатлений? Родители тоже отвергли тебя… отдали…

— Боже мой! Ну зачем вешать на все чистые аккуратные ярлычки? До этого проклятого эксперимента я считал их друзьями! А сейчас мне страшно…

— У тебя есть друзья.

— Это не одно и то же.

— Страх — совершенно естественная реакция.

— Не совсем. Страшно мне бывало и раньше. Я боялся ослушаться Нормы, боялся переходить Хауэлл-стрит — там была одна компания, которая буквально терроризировала меня. Я боялся учительницу, миссис Либби, — она связывала мне руки, чтобы я не играл предметами на парте. Но все это было реально — я знал причину страха, знал, чего именно я боюсь. Теперь все по-другому…

— Возьми себя в руки.

— Ты не сможешь понять меня.

— Чарли, рано или поздно, но это должно было случиться. Ты словно прыгаешь первый раз с вышки, и мысль о том, что спасительная доска вот-вот уйдет из-под ног, ужасает тебя. Мистер Доннер хорошо относился к тебе, и все эти годы у тебя была крыша над головой. Просто удар оказался для тебя слишком сильным.

— Я все прекрасно понимаю, но от этого не легче. У меня нет больше сил сидеть одному в своей комнате. Я бесцельно брожу по улицам, пока не заблужусь… и обнаруживаю, что вернулся к пекарне. А вчера вечером я прошагал от Вашингтон-сквер до Центрального парка и уснул там. Какого черта мне нужно? Чего я ищу?

Чем больше я говорил, тем грустнее становилась Алиса.

— Чарли, а я… могу я тебе чем-нибудь помочь?

— Не знаю… Я как зверь, которого выпустили из чудесной безопасной клетки.