Вечный странник - Вартан Вартанян

Большой интерес у Комитаса вызвало творчество Дебюсси и Равеля. Оба эти композитора как в малых, так и в 'больших формах проявляли исключительный мелодический дар, умели ясным и простым языком отразить природу живого, переменчивого чувства, создавая в музыке удивительно искренний и безмятежный образ. Это и пленило в их произведениях Комитаса-певца, музыканта и композитора. Он внимательно просмотрел произведения Клода Дебюсси, все — маленькие фортепианные пьесы, живописные песни, симфонический эскиз «Море», знаменитую «Бергамскую сюиту», многочисленные маленькие шедевры и единственную оперу «Пелеас и Мелисанда».

Он в свободное время много играет Дебюсси. Играет он также произведения Габриеля Форе и Мориса Равеля.

Тонкое и выразительное искусство Дебюсси помогло Комитасу по-новому посмотреть на свое творчество и освободиться от некоторой, идущей от немцев сдержанности.

Благодаря Маргарите Бабаян состоялось знакомство Комитаса с Дебюсси. Встречи этой оказалось достаточно, чтобы они почувствовали друг к другу дружеское расположение, Огромный интерес проявил к искусству Комитаса знаменитый музыковед и дирижер, зять Маргариты Бабаян — Луи Лалуа. Немало возможностей знать творчество Комитаса, быть знакомым с его идеями имел и Ромен Роллан, который, как и Комитас, являлся почетным членом «Кавказского общества».

Осуществлять свою парижскую программу Комитас начал с организации хора. К работе он привлек тридцать человек, среди которых были не только певцы-армяне. В качестве солистов он пригласил Арменака Шахмурадяна, который тогда посещал «Школу пения» Венсана д'Энди и Мугуняна, который был известен в Париже как обладатель прекрасного лирического тенора. Сам президент Франции Лабе приглашал Мугуняна к себе давать концерты. Комитас готовился с хором исполнять не только народные песни, но и духовные армянские песнопения. Ежедневные многочасовые репетиции с хором отнимали у Комитаса много сил.

После репетиции Комитас торопился. Он был приглашен на обед к родителям Маргариты Бабаян. Но выйдя на улицу, он, чтобы согнать с себя усталость, решил добираться пешком. Он шел, и память о студенческих днях заставляла его то и дело смотреть себе под ноги. На тротуаре у киоска валялся маленький кошелек. Он посмотрел по сторонам, но угадать хозяина в этой многолюдной толпе было невозможно. Тогда он нагнулся, поднял кошелек. Он был старенький, потертый, и в нем было всего десять франков. Да, в те далекие берлинские дни эта ничтожная сумма могла бы осчастливить его. Любопытно, кто его потерял? Бедные студенты кошельков при себе не держат. Хозяйкой его может быть рабочая женщина, для которой десять франков большая сумма. Комитас снова оглядел прохожих, никто по-прежнему не проявлял признаков беспокойства. Тогда он решил подождать до тех пор, пока объявится хозяйка. Он купил дневные газеты и успел просмотреть их все. Теперь он стал напевать грузинские песни, которые записывал на репетиции хора грузинских студентов. Так прошло несколько часов и, наконец он заметил девушку, которая шла по направлению к нему, внимательно смотря под ноги прохожих. Когда девушка поравнялась с ним, он спросил:

Мадемуазель, вы что-то потеряли?

Да, мосье, — ответила девушка. — Я потеряла кошелек.

А какой он с виду? И что там было?

— О, мосье, —улыбаясь своей догадке, воскликнула девушка, — неужто вы его нашли? Он кожаный, серого цвета, потертый, рядом с пуговицей чуть порвано. В нем всего десять франков. Окажите мне милость, верните.

Вот он, возьмите. Только в следующий раз, если будете терять, постарайтесь скорее спохватиться. Вы у меня отняли ровно четыре часа.

Девушка сердечно пожала незнакомому господину руку, поблагодарила, и уходя, без конца оглядывалась.

Комитас довольный, но и страшно голодный, спешил теперь к Бабаянам, мысленно представляя милую обстановку столовой комнаты, где его не раз угощали обедом родители Маргариты.

Вскоре он стоял у двери и нажимал на кнопку звонка. Дверь открыла Маргарита и с упреком посмотрела на него. Комитас виновато улыбнулся:

— Прости за опоздание, Марго джан. Пройдем в дом, расскажу что случилось.

Чтобы иметь полное представление о французской музыковедческой науке, Комитас посещал лекции в Высшей школе социального образования, где выступали известные музыковеды—Ромен Роллан, Анри Экспер, Андре Пиро, Луи Лалуа и другие. Когда концертная программа хора была готова, — к этому времени Комитас в достаточной мере овладел французским языком, — состоялась его первая лекция-концерт.

Концерт должен был дать музыкальной общественности Парижа первое представление об армянской народной песне. В переполненном зале находились Клод Дебюсси, Ромен Роллан, Луи Лалуа, Венсан д'Энди, Альфред Круазе и много других известнейших музыковедов и музыкантов. Слушатели овациями встречают каждое выступление хора и солистов.

Объявляют номер Комитаса — сейчас он на сцене олицетворяет весь свой народ. Приготовления к концерту отняли у него много сил и об этом все прекрасно знают в хоре. Знают, что и голос у него охрип, — что же может сделать стакан теплого чая? Как он споет? Но вот он выходит на сцену — в черной до пят сутане, в капюшоне, который низко закрывает лоб, и только на груди светлым пятном выделяется серебрянный ки: не изменил ли ему голос. Они знают, что Комитас на репетициях работал в поте лица, не щадя ни себя, ни своего голоса.

Комитас медлит, тревога возрастает...

Мягкий, трепетный голос скорби, идущий из глубины души... Так может петь лишь душа, познавшая и горе и радость.

Со сцены публика в зале казалась массой окаменевших тел с неподвижными лицами и широко раскрытыми глазами. Комитас чувствовал, как гипнотическое состояние публики передается ему. Ничего подобного он ранее не переживал. Но вдруг оцепенение покинуло публику, овацией и цветами приветствовала она необычного исполнителя. На сцену поднимались знакомые и незнакомые люди, они пожимали ему руку, благодарили, поздравляли, а многие шли, чтобы просто сблизи взглянуть на человека столь необыкновенного обаяния.

Зал приутих, когда на сцену поднялся кумир парижской публики Клод Дебюсси. Комитас пошел ему навстречу, но Дебюсси, опережая его, пошел быстрее и, дойдя до Комитаса, стал перед ним на колени. Он приложился губами к подолу комитасовской сутаны, а потом, обращаясь к нему, громко сказал: — Отец Комитас, я склоняю голову перед вашим музыкальным гением.

Затем, повернувшись к залу, он, словно поясняя публике свою мысль, сказал: