Первый президент (Хаим Вейцман) - Леонид Ашкинази

Англия все время пыталась сузить сферу действия мандата, ограничить возможности репатриации и освоения Палестины евреями. В результате этого нарастала критика в адрес Вейцмана из среды сионистов. Они считали, что он недостаточно требователен в отношениях с Англией. Однако до поры до времени все трения и проблемы удавалось преодолеть и разрешить. В частности, в 1929 году начало функционировать Еврейское Агентство.

10. Арабский ответ и политика умиротворения

Арабские лидеры ответили на создание Еврейского Агентства погромами. Сто пятьдесят жертв, сотни раненых. А ведь Англия еще несет обязанности по мандату. Ее войска на месте, но они сохраняют «нейтралитет». Через два месяца после погрома метрополия неспешно посылает комиссию. Следует вполне двусмысленный доклад. Имели-де место столкновения… Англия уступает понемногу арабскому давлению. В знак протеста Хаим Вейцман подает в отставку с поста президента Еврейского Агентства. Буря протестов во всем мире. Правительство проводит серию обсуждений ситуации в Палестине с еврейскими лидерами. Наконец, правительству приходится отступить. Разрешена репатриация — 40 тысяч в 1934 и 62 тысячи человек в 1935 году. Не забывайте, какой год на календаре: каждый репатриант — это спасенная жизнь. Но не все это понимают…

И тем не менее крайние сионисты не довольны политикой, которую ведет Вейцман. Они полагают, что можно было бы добиться и большего. Известно, что критиковать почти всегда легче, чем делать. Многие считают, что слишком много внимания Вейцман уделяет именно «строительству» Национального очага. Отвечая им, Вейцман сказал следующее. «Верно, стены Иерихона пали от громких криков и трубного рева. Но я еще не слышал о стенах, воздвигнутых таким способом». В своих воспоминаниях он пишет: «Конечно, дело было не только в теоретических разногласиях. За ними скрывалось разочарование представителей среднего класса, которые искренне считали, что если бы не я, они мигом превратили бы Палестину в страну сказочных экономических возможностей для себя и тысяч себе подобных. На мой взгляд, это тоже свидетельствовало о полном непонимании происходящего. Я сказал на конгрессе: „Противники Еврейского Агентства презрительно говорят здесь об „устаревшем“ хиббат-ционском лозунге: еще дунам, и еще дунам, еще еврей и еще еврей, еще корова и еще коза, и еще два дома в Гедере. Быть может, они знают другой способ строить дом, я же знаю только один: класть кирпич за кирпичом. Быть может они знают другой способ построить страну, я же знаю опять-таки только один: дунам к дунаму, человек к человеку и ферма к ферме. Темпы строительства определяются не только политикой, но — в значительно большей степени — и экономикой. Частный капитал может создать отдельные предприятия, но только общенациональный капитал способен создать условия для их процветания“».

Голос разума не всегда бывает услышан. Сионистский конгресс 1931 года избрал другого президента для Сионистской организации. Вейцман вернулся к химии. Странно — скажем мы — редко бывает, чтобы человек вернулся от общественной деятельности к науке. Может быть, это происходит потому, что серьезные ученые не уходят из науки в общественную деятельность, а несерьезным «некуда возвращаться»? Насиженное место исчезло за время протирания штанов в президиумах? Но Вейцман сумел вернуться, и сделать вполне серьезные работы.

Конечно, когда его о чем-то просили сионисты, он делал. Наступил 1933 год — год прихода Гитлера к власти. Вейцман возглавил Центральное бюро переселения немецких евреев. В своих воспоминаниях он довольно подробно рассказывает о судьбе евреев-ученых, вынужденных покинуть Германию, и делает вот такое интересное наблюдение. «Наши выдающиеся соплеменники всегда сочетали в себе наследие древней, традиционной талмудической учености, которую их предки культивировали в польских и галицийских гетто и в Испании, и современную западную университетскую науку, с которой пришли в соприкосновение их внуки. Родословные наших современных ученых зачастую пестрят именами талмудических мудрецов и раввинов. Во многих случаях сами эти ученые вышли из талмудических школ, с которыми они порвали в юности, пробившись в Париж, Цюрих или Принстон. Именно этот необыкновенный феномен — древняя научная традиция, оплодотворенная современными научными методами, — и дал нам первоклассных ученых и компетентных специалистов буквально во всех сферах академической деятельности и в количестве, далеко не пропорциональном нашей общей численности.» Немецкая алия сильно отличалась от предыдущей. Это был средний класс, скорее даже его верхняя часть. Люди, привыкшие к комфорту и уважению. Им недоставало гибкости и приспособляемости русских или польских евреев тех времен. Это были в основном люди немолодые, они не могли заниматься тяжелым физическим трудом. Но и они со временем абсорбировались.

В 1935 году Вейцман вернулся в должность президента Всемирной сионистской организации и Еврейского Агентства. Но и научную работу он не оставил. Выступая в этом же году на конгрессе, Вейцман сказал: «На Средиземное море надвигается буря, а мы занимаем на его берегу одну из ключевых позиций». Война в Абиссинии, война в Испании, Германия и Италия вооружаются, демократические страны ведут себя недальновидно, идут на уступки.

Что же касается сионистского движения, то в нем все по-прежнему, и прежние разногласия никуда не делись. Но есть и обнадеживающие изменения. Вот что пишет о них Вейцман. «Недостаток терпения и веры всегда увлекал наше движение к пропасти. Но между этой пропастью и действительными достижениями в Палестине стояла фаланга тружеников, с которыми я ощущал себя глубоко связанным, — никогда, разумеется, не отождествляя себя с ними. Между тесной группой моих единомышленников в так называемом „общем сионистском движении“ и трудящейся массой поселений и предприятий Палестины, которая составляла главную силу сионистского движения вообще, постепенно установилось очень важное для нас взаимопонимание. Оно было гарантией нашего политического благоразумия, нашего трезвого подхода к реальности и нашей свободы от ревизионистских иллюзий и насильственных методов.

Это взаимопонимание не было просто личной связью между мной и рабочими лидерами с одной стороны и представителями Нахалала{7}[10], Эйн-Харода{8}[11] и Изреельской долины{9}[12] — с другой. Нас объединяла общность целей и чувств и, если бы не это, думаю, я не сумел бы справиться с выматывающей и изнурительной работой по сбору средств в Америке и в других странах. Я всегда помнил, что эти средства пойдут на возрождение Изреельской долины, Иорданской долины и других бесплодных районов. Порой, вспоминая тружеников, которых я встречал там, в Нахалале, с глазами, лихорадочно блестевшими от многонедельного недоедания, но сохранившими искры надежды, я ощущал, что на мою долю приходится частица их радостей и горестей».