Огюст Конт. Его жизнь и философская деятельность - Валентин Яковенко

Так жестоко поплатился Конт за свою необдуманную женитьбу. Ему было сорок четыре года, когда он окончательно разошелся с Каролиной. Едва ли он мог рассчитывать на новое счастье, новую любовь. Философские занятия всецело поглощали его, и он, пожалуй, даже рад был покою и уединению, наставшему, наконец, в его жизни. Теперь ни бесплодные беспокойства и тревога, ни подозрения, ни ревность, ни вообще вся эта масса неприятностей, вытекающих из мелочных ежедневных столкновений, – я не говорю уже о побегах жены и других подобных крупных обстоятельствах, – не будут нарушать спокойное течение его жизни. Он посвятит всего себя своему призванию. Даже материальный вопрос потеряет до некоторой степени свою остроту, так как ему, отныне скромному холостяку, можно будет вести соответствующий образ жизни. Но сердце, не изведавшее еще настоящей любви, не разделяло доводов рассудка. Конту суждено было на пятом десятке лет полюбить по-настоящему, полюбить так, как любит человек один только раз в своей жизни. Жестокая судьба и тут подстерегала нашего злополучного философа. Любовь эта осталась, собственно, неразделенной, и трудно сказать, чем бы она кончилась, если бы неумолимая смерть не унесла в могилу предмет его страсти. Философ полюбил со всем юношеским пылом и не только оставался верен до конца дней своей любви, но даже превратил ее в предмет поклонения и молился на свою Клотильду, как на божество. Роман развивался очень быстро: в течение какого-нибудь года все было кончено, и Конту оставалось жить одними только воспоминаниями. Но в течение этого года он, видясь ежедневно по нескольку раз со своей возлюбленной, успел написать ей девяносто шесть писем и получил от нее почти столько же. Такова была энергия его поздней любви! Эта переписка вместе с последовавшими затем ежегодными «Исповедями» Конта служит прекрасным материалом для выяснения отношений между ними. Ввиду громадного значения, какое неожиданно вспыхнувшая страсть философа имела для всей его остальной жизни и для его учения, мы остановимся подольше на этом моменте.

Клотильда де Во была несчастнейшая женщина. Она вышла замуж за какого-то мерзавца, не зная того, – мерзавца, скоро угодившего на каторгу. Тридцатилетняя замужняя женщина, но без мужа, неопытная в житейских делах, не обладавшая никакими профессиональными знаниями, к тому же болезненная, осталась на руках своих небогатых родных. Она была довольно красива, обладала добрым, нежным сердцем и природным умом; в период знакомства с Контом у нее обнаружились даже литературные склонности: ей предложили писать фельетоны по вопросам педагогики и критики женских романов в одной ежедневной газете; затем она написала роман, не увидевший, впрочем, света. Как бы то ни было, это была не совсем заурядная женщина. Она представляла собою прямую противоположность сухой, положительной, рассудительно-материалистической Каролине. Конт встретил ее в первый раз в 1845 году в одном знакомом семействе. Некоторая общность семейного положения сразу сблизила их. От обаятельного образа страдающей женщины повеяло добротой, нежностью, ласкою, повеяло тем, чего измучившийся философ тщетно ожидал целых семнадцать лет от рассудительно-умной, но бессердечной и нечувствительной Каролины. Скоро между ними завязалась переписка. Уже в своем четвертом письме философ пишет ей, что его не удовлетворяют одни возвышенные влечения всеобщей любви, вызываемые в нем его собственными философскими размышлениями, и что действительные потребности любви не находят удовлетворения в смутных философских концепциях. Одни эмоции нисколько не противоречат другим; напротив, по его мнению, они находятся в соответствии и взаимно возбуждают друг друга. Красота физическая, нравственная и умственная обладают внутренним родством и благодаря ему получают надлежащую взаимную оценку. Нравственный подъем духа наравне с умственным особенно необходим в такого рода работах, какими занимается он, – в той социальной философии, которая стремится развивать, насколько возможно, величие человеческой природы; а это последнее зависит больше от благородства, чем от широты понятий. «Без всякой сентиментальной аффектации, – прибавляет философ, – я должен сказать, что своим сладостным нравственным возрождением я обязан Вам. И какой громадный контраст представляет это состояние по сравнению с тем, в каком я находился раньше!..» Клотильда поняла, какое чувство заговорило в Конте; ей было неприятно, и она написала, что если бы она не привыкла в продолжение долгого времени скрывать своего сердца, то она вызвала бы у него скорее сожаление, чем нежное чувство. «Вот уже год, – говорит она, – как я каждый вечер спрашиваю себя, буду ли я иметь силы прожить следующий день… С такими мыслями не делают безрассудных поступков». Конт сознается в своей ошибке, обещает побороть себя, подчинить «восхитительную страсть, охватившую его», «чувству нравственного совершенства», признавать и уважать добродетельные границы, в которые возвратила его Клотильда. Он обвиняет в грубости мужской пол.

«Вы должны были заметить во мне, – пишет он, – эту странную и поразительную особенность, которая дала мне возможность сохранить при полной физической зрелости всю свежесть и горячность юности со всеми преимуществами ее непосредственности и со всеми неудобствами ее неопытности… Но Вы не можете знать, насколько мое экспансивное сердце, ни разу не раскрывавшееся еще как следует, отличается чувствительностью. Так мало вероятным представлялось, чтобы Вы могли встретить во мне единое, чистое, глубокое чувство… И, однако, нет ничего более верного, так как моя формальная женитьба была вызвана, в сущности, не истинной страстью, а необдуманным благородством… Да послужит это обстоятельство извинением мне в Ваших глазах за мои чувства…»

Клотильда увидела необходимость еще решительнее заявить о невозможности тех чувств, о которых говорил и писал ей философ.

«Именем того чувства, – отвечает она ему, – какое Вы питаете ко мне, прошу Вас, работайте над обузданием страсти, которая сделает Вас несчастным. Любовь без надежды убивает душу и тело… Вот уже два года, как я люблю одного человека, от которого меня отделяет двойная преграда. Тщетно я пыталась превратить это гибельное чувство в любовь матери, в нежность сестры, в преданность друга, – оно терзало меня во всяком виде. И я снова начала жить только тогда, когда набралась храбрости уйти, удалиться. Теперь мне особенно необходимо спокойствие и деятельность. Сохраните Вашу дружбу ко мне и верьте, что я ценю как следует Ваше сердце… Я желаю, чтобы Вы не приходили ко мне. Пощадим наши чувства друг к другу…»