Королева Виктория - Кристофер Хибберт

После разговора принцессы с лордом Ливерпулем барон Штокмар сообщил королю Леопольду, что «борьба между дочерью и матерью все еще продолжается и что Джон Конрой прилагает все усилия, чтобы подчинить своему влиянию принцессу, и беззастенчиво использует для этого свое магнетическое влияние на герцогиню. При этом Джон Конрой утверждает, что всегда следует советам Джеймса Аберкромби, бывшего генерального прокурора и будущего лорда Данфермлайна, который якобы доказывал ему, что если эта девушка не станет прислушиваться к доводам разума, то ее следует принудить к достойному поведению. Однако, как он сам утверждал впоследствии, не решился прибегнуть к таким чрезвычайным мерам, потому что «не верил решимости герцогини Кентской согласиться на такой шаг».

А король между тем был уже близок к смерти. Узнав об этом 19 июня, принцесса Виктория «мгновенно побледнела и разрыдалась». На следующее утро мать разбудила ее в шесть часов и сообщила с нескрываемым волнением, что архиепископ Кентерберийский, лорд Конингэм и лорд Чемберлен примчались во дворец и хотят видеть ее. Виктория, вскочила с постели и спустилась вниз в сопровождении матери, державшей серебряный канделябр с горящими свечами. Вслед за ними поспешила баронесса Лецен с бутылкой ароматной соли. «Я вошла в гостиную в одной ночной рубашке, - вспоминала Виктория позже, — и увидела их всех. После минутного замешательства лорд Конингэм сообщил, что мой бедный дядюшка, король Англии, скончался этой ночью в двенадцать минут третьего и, следовательно, я стала королевой».

7. ЮНАЯ КОРОЛЕВА

«Получила от мамы такое письмо, о, такое письмо».

«Не могу не сообщить тебе, — писал Томас Криви Элизабет Орд, своей приемной дочери, — что наша дорогая юная королева является совершенством во всех отношениях». А несколько недель спустя, Криви привел конкретный пример добродушного характера королевы, описав случай с леди Шарлемонт, одной из придворных дам королевы, которая попросила леди Тэвисток, фрейлину королевы, принести ей несколько книг из библиотеки Виндзорского дворца. «О да, моя дорогая, — охотно согласилась леди Тэвисток, даже не потрудившись узнать, какие именно книги понадобились ее подруге, — сколько угодно». Воспользовавшись удобным случаем, леди Шарлемонт сгребла целую груду книг, уложила их в фартук и направилась по галерее к выходу. И тут ей навстречу неожиданно вышла юная королева. Разумеется, придворная леди должна была сделать ей реверанс, но не могла этого совершить из-за большого количества книг. Кроме того, ее могли упрекнуть в похищении королевской собственности. Однако королева Виктория превратила все в шутку и долго смеялась над неловкой ситуацией, в которой оказалась одна из ее придворных дам.

Доброе отношение Томаса Криви к юной королеве охотно разделяли и другие люди из близкого окружения Виктории. К примеру, Чарльз Гревилл, человек чрезвычайно скупой на похвалы и комплименты, имел возможность наблюдать за королевой с близкого расстояния, когда посетил заседание Тайного совета в Красном салоне Кенсингтонского дворца. Королева вела себя безупречно, чем и произвела на Гревилла неизгладимое впечатление.

До первой встречи с членами Тайного совета Виктория успела сделать ряд самых неотложных дел. Прежде всего она побеседовала за завтраком со своим «добрым и преданным» бароном Штокмаром, а потом сочинила письмо любимому дядюшке королю Леопольду, впервые подписав его «ваша преданная и любящая племянница, королева Виктория». Кроме того, королева написала столь же любезное письмо принцессе Феодоре, заверив ее в нем, что «навсегда останется ее верной и преданной сестрой»[8].

После этого королева написала письмо своей тетушке, королеве Аделаиде, в котором выразила глубочайшие соболезнования по поводу смерти мужа. Причем в обращении использовала выражение «ваше королевское величество», а когда ей было сказано, что к вдове умершего короля следует обращаться с титулом «ваше высочество вдовствующая королева», Виктория весьма деликатно ответила, что прекрасно понимает внезапно изменившийся статус своей тети, но не хочет быть первым человеком, который напомнил бы ей об этом. Более того, в своем письме Виктория великодушно просила ее оставаться в Виндзорском дворце столько, сколько та пожелает.

В девять часов утра королева Виктория приняла премьер-министра лорда Мельбурна и долго беседовала с ним наедине, заверив напоследок (по совету короля Леопольда), что намерена поручить его кабинету министров управлять страной и что не видит сейчас более надежного и умелого премьер-министра, чем он. А перед тем как войти в зал заседаний Тайного совета, Виктория еще раз переговорила с премьер-министром и сообщила, что хотела бы войти в Красный салон без сопровождающих лиц и в траурном одеянии[9].

В действительности она вошла в Красный салон дворца без многочисленной свиты и в простом черном платье, чем вызвала одобрение многих членов Тайного совета. Чарльз Гревилл отметил в своем дневнике, что то первое впечатление, которое королева Виктория произвела на членов Тайного совета, оказалось решающим и надолго сохранилось в памяти современников, как, впрочем, и многоголосый хор восхищения, которым они сопровождали ее добропорядочную манеру поведения. Юная королева и правда вела себя безукоризненно, поразив присутствующих своей молодостью, наивностью и почти полным отсутствием представлений о том мире, в котором Неожиданно оказалась. Разумеется, все это не могло не вызывать живого интереса к ее особе со стороны тех, с кем ей предстояло жить и работать долгие годы. А ведь в Кенсингтонском дворце собрался весь цвет общества, перед которым юной королеве предстояло выступить с кратким обращением.

Виктория поклонилась собравшимся, заняла свое место, спокойным и ровным голосом, без каких бы то ни было признаков страха или смущения зачитала короткую речь, составленную для нее премьер-министром лордом Мельбурном, а потом протянула руку, которую должны были почтительно поцеловать все члены Тайного совета в качестве важной части ритуала приведения к присяге на верность новому монарху. Некоторое смущение королева проявила лишь тогда, когда к ее руке подошли дядюшки — герцог Камберлендский и герцог Суссекский. А когда они поочередно опустились перед нею на колени, она, по словам Гревилла, густо покраснела. «Ее отношение к ним было изящным и в высшей степени благородным. Поначалу казалось, что королева слегка охвачена смущением перед огромной толпой столь высокопоставленных особ, однако потом она быстро успокоилась, встала с кресла, подошла к герцогу Суссекскому, который стоял дальше всех и не мог приблизиться к ней, поцеловала обоих дядей и вернулась на место»[10].

Все это она проделала с удивительным изяществом, совершенным спокойствием, превосходным самообладанием и в то же время с поразительной скромностью.

Она действительно была «совершенно спокойной», как подтвердил впоследствии лорд Далмини, и только небольшое румянец на ее щеках выдавал внутреннее волнение. А герцог Веллингтон не преминул заявить, что «если бы она была его дочерью, то он не мог бы пожелать для нее более приличествующего и благородного поведения». Исходящее от нее очарование наполняло весь зал и покоряло души присутствующих. Многие не без удовлетворения отмечали, что юная королева ни единым жестом, ни единой ухмылкой не проявила свою благосклонность или неодобрение при виде того или иного члена Тайного совета, которые с почтительной деликатностью подходили к ее руке для принесения присяги на верность.

«Ее голос, — отмечал один из членов Совета от партии тори, Джон Уилсон Крокер, — был ясным, чистым и совершенно спокойным. Такая же ясность была и в глазах. Во взгляде не было ни наглости, ни страха, ни смущения... На щеках проступал легкий румянец, который делал ее еще более красивой и интересной. Она действительно выглядела самой очаровательной и интересной юной леди из всех, которых мне доводилось видеть».

Подобные восхваления ее королевской скромности и очарования можно было слышать в те дни по всему Лондону. Когда Тайный совет завершил свою работу в первый день ее правления, Виктория снова встретилась с лордом Мельбурном и бароном Штокмаром, а также имела непродолжительные беседы с архиепископом Кентерберийским, министром внутренних дел лордом Джоном Расселом и главным конюшим лордом Албемарлом. Кроме того, она назначила доктора сэра Джеймса Кларка личным врачом, а также создала специальное управление при королевском дворе, которое должно было заниматься ее домашними делами. Правда, баронесса Лецен отказалась занять официальную должность в управлении из-за опасений, что это может вызвать зависть в ближайшем окружении королевы, однако Виктория решительно заявила, что баронесса должна «всегда оставаться с ней в качестве самого близкого и верного друга». Что же касается сэра Джона Конроя, то королева удалила его из числа своих придворных и с превеликим удовольствием убрала бы его из окружения своей матери, однако в то время она еще не могла отважиться на такой поступок. Ее кровать тут же перенесли из комнаты матери и устроили ей спальню в комнате, которая находилась рядом с комнатой баронессы Лецен. Перед тем как удалиться в ту ночь в свои новые апартаменты, королева спустилась вниз и пожелала спокойной ночи матери и другим придворным из ее окружения.