Цифровые грезы - Эдмундо Сольдан

— Пикселя видел?

Браудель оставил мышь и одарил Себастьяна таким взглядом, будто тот отвлек его ни много ни мало от создания симфонии.

— В клинике.

— Он заходил?

— Пришел и ушел.

— А ты?

— Пришел и остался.

Но с тем, что делал Браудель, справился бы далеко не всякий юнец. Это сразу становилось понятно при первом же взгляде на этих нарисованных в CorelDraw и Quark Express’e свирепых грифонов и явившихся из сновидений голубых единорогов, разгуливающих по пустынным пляжам Дали, на парящих в мрачном небе доисторических предков воронов и многое другое. Еще одни химеры, еще одни цифровые создания. Браудель был художником, которому компьютер служил и холстом, и красками, и кистью. Творец. Как и Себастьян, который в глу-бине души был цифровым портретистом. В юности он мечтал стать художником. Больше всего его при-влекала человеческая фигура, выражение лица, от-ражающее обуревающие душу чувства. Технология повела его по иному пути, оказавшемуся вариацией излюбленной темы. Не будь компьютера, наверное, зарабатывал бы себе на жизнь портретами, сидя за колченогим мольбертом где-нибудь на площади или у церкви.

Себастьян вздохнул: ни портретист, ни художник, ни фотограф, ни графический дизайнер. Творец. Артист. Ни больше, ни меньше.

Вечером захотелось поделиться с Никки, рассказать ей все — от корректировки фотографии Монтенегро с Торговцем Пудрой до нового предложения Исабель. Они пошли в спортклуб, но Себастьян отвлекся, злобно прожигая глазами двух юнцов, пустивших слюни при виде его жены (это он был невидимкой, а она-то как раз нет), которые не только забросили свои гири-гантели, но и уселилсь на велотренажеры рядом с ней. Себастьян тоже взялся крутить педали и, покорив первый подъем в программе тренажера, почувствовал себя в этом безмолвном и неподвижном преследовании полным идиотом. Интересно, как давно он не садился на настоящий велосипед? И не бегал по-настоящему? А вершиной всего можно считать объявление у входа в зал о готовящейся в клубе регате на гребных тренажерах.

Поедая салями с галетами в ожидании ужина — жареной в духовке курицы — Себастьян прокручивал в голове возможный вариант диалога.

— Тебе показали снимки?

— Нет.

Пауза.

— Отличное предложение.

— Просто находка, что и говорить.

— Только вот угрызения совести…

Только вот угрызения совести. Так и скажет? Прямо телесериал. Нужно подправить диалог.

«Ага, — скажет Никки. — Монтенегро заделался демократом. А ты ему помогаешь, если не стирая его диктаторское прошлое, так по крайней мере превращая его в диктатора доброжелательного и мудрого. Который всю жизнь посвятил борьбе за прогресс и процветание страны я никогда-никогда не был членом промилитаристских группировок, не приказывал уничтожать политических противников и открывать бойню шахтеров.

— Несколько подправленных фотографий погоды не сделают, — возразит он. — Я хочу сказать, есть масса документов того времени, газет, кинопленок, записей интервью на радио. И остаются негативы фотографий. Так что я нанесу минимальный вред ситуации.

Она посмотрит на свои длинные выкрашенные зеленым лаком ногти. Латунные браслеты, купленные у чилийских хиппи у входа на почтамт. Аметистовый ромбик на шее. Он хотел не только рассказать ей о предложении, но и чтобы она одобрила его и посоветовала принять. Так Себастьян мог бы разделить ответственность и всегда имел бы возможность сказать, что взялся за дело ради нее. А это и на самом деле было главной причиной: хороший заработок, шанс дать Никки лучшую жизнь, чтобы она была довольной и счастливой. Но вообще-то Никки и так казалась довольной и считала некую финансовую скованность неотъемлемой и естественной частью быта любой молодой семьи. Ей нравился их квартал, парк и дом. Единственное, чего она действительно хотела — это поскорее закончить учебу и получать хорошую зарплату, чтобы можно было думать о расширении семейства. Куча маленьких спрутиков-осьминожков. Крохотных пингвинят, которые оттопчут твои и без того плоскостопые лапы.

Он смотрел, как Никки грызет салями, и вполуха слушал последние университетские сплетни, как преподаватель судебной медицины совсем извелся при виде декольте Элианы и подзывал ее к себе не меньше пяти раз по самым глупым и надуманным поводам. Нахмуренный лоб, сведенные брови, обычное — между раздраженным и издевательским — выражение лица. Она не скажет ему принять предложение. Ей не понравится, что он колебался и раздумывал, что его привлекала сама идея. Может быть она даже разочаруется в нем, решив, что не успела хорошенько узнать его до свадьбы.

Какого черта она припомнила Элиану?

«Лично я, как аргентинка, — и она пожмет плечами, — за это бы не взялась. Слишком похоже на игру с огнем. Но решать тебе, и не думай, что разочаруешь меня, согласившись на эту работу. На самом деле мне от этого ни горячо, ни холодно.

— Правда?

— Слово бойскаута. Как ты говоришь, одна ласточка весну не делает. Не думай, что разочаруешь меня, согласившись на работу».

Нужно подправить диалог.

Вечером, после выпуска новостей (учителя объявили всеобщую забастовку в ответ на глухоту и бездействие правительства на просьбы повысить зарплату, Cocaleros напыщено заявляли, что не допустят искоренения своих плантаций коки), немного «Секретных материалов» и чего-то еще (непрерывное щелканье кнопками пульта, пока они оба не устали, причем не от программ, а от самого щелканья), они занялись любовью, неистово и страстно, под музыку с диска Сабрины, запах орхидей в воздухе и кваканье лягушек в саду. В разгар процесса Никки повесила ему на шею свою цепочку с поблескивающим аметистом, а сама надела его серебряную. Переместившись и оказавшись у часто дышащей Никки за спиной, Себастьян увидел в зеркале ее пылающее лицо и уже не мог отвести взгляд от своей качающейся на ее шее цепочки и от влажной кожи груди, раз за разом принимающей ритмичные удары распятия, серебряной пластинки с выгравированным N+S=EVER и английской монеты 1891 года с изображением королевы Виктории.

В голове мелькнула мысль, что порой молчание и тайны совершенно необходимы. Даже у лучших пар.

Глава 10

В первый рабочий день Себастьяна в Цитадели небо исказилось в конвульсиях. Молнии, готовые вот-вот обрушиться на город, рассекали и освещали вспышками свинцовые тучи. Их по пятам преследовали раскаты грома, порывы ветра проносились по улицам, сотрясая оконные стекла и забираясь под юбки рассерженных секретарш и прочих офисных работниц. Ливень застал Себастьяна, когда тот был уже почти у цели. Но несмотря на то, что он рысью промчался мимо последних отделяющих его от Цитадели кварталов, добравшись до дверей с двумя офицерами военной полиции на посту — невозмутимые оловянные солдатики, — он промок до нитки, по щекам ручьями стекала вода, а туфли кожи цвета кофе, кажется, были совсем плохи.

Исабель поджидала его у своего кабинета.

— Вид как у мокрой курицы, — улыбнулась она.

— Жена советовала надеть плащ, — ответил Себастьян, чувствуя, как опять разнылось правое колено. Травмированные связки жаловались на полученную физическую нагрузку. — Или хотя бы взять зонтик. А я сказал, мол, не преувеличивай, эти тучи ходят уже давным-давно, а дождем так и не пахнет. Теперь придется выслушивать все ее «я же тебе говорила, а ты не послушался». Невероятно, как женщины постоянно оказываются правы. Шестое чувство у вас, что ли?

— Нет, — покачала головой Исабель, — те же пять, что и у вас. Просто мы их лучше используем. Она показала, где находится туалет. Себастьян оторвал зеленое бумажное полотенце и вытер мокрые руки и лицо. Затем причесался перед большим зеркалом. Шевелюра начинала активно редеть, и его огорчали заметные залысины на лбу (впрочем, лицо, вполне корректируемое цифровым способом — как и у всех остальных).

— Найти вам сухую рубашку? Вы подцепите простуду.

— Нет, спасибо. Я привык.

— Потом не говорите, что я не предупреждала.

— Пятое чувство?

— На этот раз шестое.

И повела Себастьяна в его новый кабинет в цокольном этаже, располагавшийся в конце тускло подсвеченного коридора, звучное эхо шагов в кото-ром долго не стихало, отражаясь от стен. Под потол-ком тянулись металлические цилиндры, на углу подвешена видеокамера (такая же, как следящие за каждым шагом камеры в банках и торговых центрах, создающие целые спектакли из повседневной обыденности). Снаружи доносился шум льющейся по водостокам дождевой воды.

— Я здесь один? — спросил Себастьян, указывая на ряд закрытых дверей.

Он продрог. Нужно было переодеться.

— Пока да, — сказала Исабель, открыв дверь его кабинета, — но скоро у вас будет много коллег.

Комнатка была небольшой, и в ее голые желтые стены, казалось, въелась сырость (множественные известковые потеки, грозящие в скором времени захватить все помещение). С потолка мигала трубка люминесцентной лампы, ореолом — словно сияющий ангельский нимб — света вокруг привлекая насекомых. В углу, отслеживая движения двух показавшихся в ее радиусе действия пришельцев, пристроилась маленькая камера — поблескивающее недремлющее око. На столе серого металла по-хозяйски расположились Мак, сканер и принтер. Стул, тоже металлический, своими простыми линиями напоминал дизайн Альвара Аальто.