Сказочные повести. Выпуск десятый - Виктор Виткович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не надо лекарства. Завтра утром ваша девочка будет прыгать. У неё… Куда я девал ключ? — Он пошарил в кармане. — У неё… Ах, вот он!.. У неё сущие пустяки!
— Пустяки?!
Кракс устало поглядел на Галину Ивановну.
— Если профессор элоквенции говорит вам, что пустяки, — значит, пустяки!
— Большое спасибо, профессор! А я так беспокоилась!
Галина Ивановна провожала его до подъезда. Кракс смотрел на неё, а сам думал совсем о другом: «Не забыть положить в холодильник будильник… Тьфу, чайную колбасу!»
А Татина мама в это же время думала: «Ведь это не просто профессор, а профессор элоквенции!»
Знаете ли вы, читатель, что такое «элоквенция»? Признаться, мы недавно тоже понятия не имели об этом. Спросили одного, спросили другого; наконец пришлось обратиться к самому Краксу, как будто мы пациенты и интересуемся. Он объяснил, что элоквенция — наука о том, как при помощи слов убедить кого угодно в чем угодно. Первым профессором элоквенции, сообщил нам Кракс, был древний грек Демосфен, читавший лекции с камешком во рту, а он — Кракс — последний профессор, и единственный. И когда он, Кракс, умрёт, — эта наука кончится на земле. Теперь вам понятно, что такое элоквенция?
Итак, Кракс открыл свою дверь французским ключом, а Татина мама спросила ещё раз:
— Значит, утром Таточка будет здорова?
Кракс кивнул, и Галина Ивановна просияла.
— Большое спасибо, доктор… профессор… Извините за беспокойство!
— До свиданья, милая… — небрежно сказал Кракс, закрывая за собой дверь. И Татина мама радостная побежала домой.
Некоторое время улица была пуста. Потом, откуда ни возьмись, появился Могэс. Он подошёл к «Москвичу» доктора Кракса и тихо позвал:
— Валентина!
Целлулоидная куколка, висевшая в машине, испуганно повернулась на резинке. Могэс ткнул пальцем в треугольное окошечко, и куколка, раскачавшись на своей резинке, открыла его.
— Ну, как тебе тут?
— Надоело, — вздохнула Валентина.
— Ах, надоело! — усмехнулся Могэс. — Раз у тебя кукольное сердце, — ну и будь куклой!
— Да! — обидчиво сказала Валентина. — Вы меня превратили в куклу, а доктора Кракса не превратили?! Что, он лучше меня?! У него нет не только сердца, но нет даже диплома, вы же знаете! А у меня — диплом двухгодичных шофёрских курсов! Раз превращать, — так всех!
Могэс сказал:
— Всему своё время.
Валентина вздохнула.
— Как-то неожиданно все-таки… Была шофёром первого класса, и вдруг — куклой… Уже три недели!
— А ты что-нибудь поняла за эти три недели?
— Что сама виновата, — буркнула Валентина, глядя в сторону.
Могэс улыбнулся и протянул Валентине ключ зажигания на цепочке.
— Зачем? — удивилась Валентина.
— Это тайна, — сказал Могэс и закрыл окошечко.
9
В комнате стояли вечерние сумерки. Тата спала, всё так же хрипло дыша. Её бросало и в жар, и в холод. Она то скидывала одеяло, то натягивала его до ушей. А вокруг Таты шла весёлая кутерьма.
Под потолком, прицепившись к ниточкам воздушных шариков, гонялись друг за другом развеселившиеся повар, управдомша и Лиля. С кукольными криками они пролетали мимо картины «Девятый вал» и мимо часов с качающимся маятником, и мимо географической карты обоих полушарий.
Когда куклы отталкивались от люстры, люстра качалась и звенели хрустальные подвески. Лиля визжала от восторга. «Ух ты!» — кричала Алла Павловна, будто окунаясь в холодную воду. А повар носился с молодецким посвистом.
«Полечу-ка я к себе», — решила Лиля и вылетела на шарике в коридор. Она пронеслась мимо счётчика, который потрескивал, отсчитывая электрические мгновения, и очутилась в своей комнате.
Держась пальчиками за ниточку шарика, Лиля пробежалась по клавишам рояля, затем взлетела на буфет и юркнула к банке с вареньем, из которой торчала ложка. Сперва она чуть не провалилась ногой в варенье. Потом ей удалось схватить ложку обеими руками, да вот беда — ложка не пролезала в рот, и Лиля только измазалась в варенье.
Рассердившись, она перелетела на туалет и увидела себя — маленькую, перепачканную куклу — с трёх сторон отражённую в трельяже. Её крашеные щёки были неподвижны, глаза только открывались и закрывались, а рот был словно у копилки. Разглядывая себя, Лиля ясно вспомнила, как это случилось.
Она сидела на вертящемся стуле и играла. Ну, громко играла, подумаешь! Потом — ответила Могэсу: «Я в своей комнате» — а он посмотрел через очки. И Лиля увидела, как её ноги и подбородок начали приближаться друг к другу с непостижимой быстротой, а рояль стал расти, расти, его чёрная крышка полезла вверх, будто чёрный парус корабля, заслонив всё окошко.
Лиля оказалась на стуле так высоко, что никогда не решилась бы спрыгнуть. Только позже она поняла, что это не рояль вырос и не стул, а она сама превратилась в обыкновенную куклу; стоило взглянуть в зеркало, чтобы в этом убедиться.
Посмотрев на себя, Лиля захныкала, заревела «мама-а…», соскочила с туалета и, волоча за собой воздушный шар, с рёвом появилась у Таты в комнате. Отдыхая на люстре, повар спросил:
— Чего ревёшь?
— Хочу — реву, не хочу не…
Но она была так расстроена, что не договорила, отмахнулась от повара и полезла к Тате на одеяло.
Как водится, пока лезла, Лиля молчала, но, едва добралась до Таты, — завопила во всё горло. Она ревела и тёрла глаза тряпичными кулачками.
Тата открыла затуманенные глаза.
— Тата, это я — Лиля! — хныкала кукла. — Погляди, что со мной!
— Ты нас не узнаёшь? — спросила управдомша, склонившись над Татой.
— Ты ипеккакуана? — спросила Тата слабым голосом.
— Кто? Она ипеккакуана? — удивился повар, сидя на люстре.
— Она нас не узнаёт… — прошептала управдомша. — Бредит…
— Ах, как интересно! — Лиля захлопала в ладоши.
А повар перелетел на кровать и, отпустив свой шарик, печально сказал:
— Она умрёт.
В комнате становилось всё темнее, вещи теряли очертания. Куклы смотрели на Тату. Она металась по кровати и не могла найти себе места, потом сказала будто в полусне:
— Лекарства! Помогите мне…
И тут куклы увидели такое, что было удивительно даже для них: всё перед глазами поплыло и закачалось, самый толстый, самый большой и самый коричневый пузырёк, на котором было написано «Ипеккакуана», важно повернулся, и сигнатурка поднялась над его головой.
Куклы испуганно нырнули за подушку.
10
— Коллеги! — сказал пузырёк стеклянным голосом. — Консилиум начинается!
И остальные пузырьки и баночки сдвинулись с места, откашлялись звенящими голосами и расположились, образовав круг и покачивая сигнатурками. Выглядывая из-за подушки, куклы смотрели во все глаза.
— Коллега градусник, — сказал Ипеккакуана, — приступите к своим обязанностям!
Градусник выскочил из футляра, встал на ртутную ножку, спрыгнул на постель и юркнул Тате под мышку. А профессор Ипеккакуана обратился к лекарствам:
— Эта девочка нас принимала, и мы должны ей помочь.
— Какие глупые лекарства!.. — захихикала Лиля. Повар шлёпнул её, и она замолчала.
Однако лекарства услышали. Они медленно повернулись в сторону кукол.
— Кто там мешает консилиуму? — спросил Ипеккакуана. Куклы за подушкой замерли.
— Это куклы… — сказала Борная Кислота.
— Если они будут нам мешать, — мы им пропишем слабительное!
Касторовое Масло уже двинулось к куклам, но профессор Ипеккакуана сказал:
— Пока не надо…
Выскочив из-под мышки Таты, Градусник прыгнул на столик и пошёл мимо лекарств, поворачиваясь, как манекен, чтобы каждый мог увидеть Татину температуру. Все заохали:
— Сорок и семь десятых… Сорок и семь десятых…
— Положение угрожающее, коллеги, — сказал профессор Ипеккакуана. — Ваше мнение, доктор Марганцовокислый Калий?
Марганцовокислый Калий взволнованно поплескался в стакане и сказал:
— Вчера ещё я мог бы ей помочь, но сейчас я… бессилен.
— А вы, уважаемая микстура Ликва-аммоника, и Нитро-бикарбоника, и…
— Не тратьте времени на титулы, коллега, — прервала его Микстура. — Если бы она ещё утром принимала меня, — я сделала бы её здоровой!
Профессор Ипеккакуана вздохнул.
— А что скажете вы, коллеги Пенициллин и Новокаин?
— Если бы нас смешали ещё час назад и ввели больной, мы бы её безусловно вылечили, но теперь — увы! — поздно.
— Поздно… Увы… — зашелестели сигнатурками лекарства.
— Итак, помочь мы не можем, — сказал Ипеккакуана. — Ей нужно совсем новое лекарство! Волшебное! И его среди нас нет.
— Волшебное лекарство!.. Ей нужно волшебное лекарство! — пронеслись стеклянные голоса.
