Мессия. Том 2 - Бхагаван Раджниш

И все же они не согласились выслушать меня. Они до сих пор слушают шанкарачарьев, которые против контроля рождаемости, они слушают Мать Терезу, которая против контроля рождаемости. Они и есть ваши враги. Но, кажется, вы так слепы, что не можете видеть простые факты.

Альмустафа говорит: Ваша боль — это раскалывание раковины, которая заключает ваше понимание. Это верно, но было бы более понятно, если бы он объяснил, что подразумевать под «раковиной», потому что все зависит от смысла слова «раковина»: что это такое — раковина?

Люди будут читать это просто как выдумку, поэзию, и никто даже не обратит внимания на слово «раковина», которое содержит все ваше прошлое. А если вы не готовы порвать со своим прошлым — будет больно, это же ваше прошлое; нелегко просто бросить его. Это не одежда, которую вы можете сменить, — это как содрать свою кожу. Но без прохождения через эту боль невозможно никакое понимание.

Это верно и для мужчин, и для женщин, но более верно для женщин, потому что все прошлое создано мужчиной; женская роль — быть просто тенью, чем-то не очень существенным. Все индуистские воплощения Бога — мужчины; это так удивляет и шокирует: они признают животных как инкарнацию Бога, но они не признали ни единой женщины как инкарнации Бога.

Женщиной полностью пренебрегали, с нею не считались вообще. Женщины составляют половину мира, и тысячелетиями у них не было права голоса. В Китае верили, что женщина не имеет души, и таким образом вопрос боли не возникал. Если вы ломаете свою мебель, неужели мебель будет так уж сильно страдать? Будет здесь боль? Если вы ударите по столу, будут слезы? Китай веками относил женщин к вещам; отсюда, по китайской морали, убить собственную жену — не преступление. Это ваша жена, это ваше имущество; вы можете делать с ней все, что захотите.

В Индии... Гаутама Будда — мужчина, его великие ученики — Махакашьяпа, Шариапутта, Моггальян — все мужчины. Была ли хоть одна женщина, которая смогла подняться к тому же сознанию? Но сам Гаутама Будда отказывался инициировать женщин, словно они не из рода человеческого, а из какого-то дочеловеческого состояния. Зачем беспокоиться о них? — пускай, сначала достигнут мужского состояния.

Гаутама Будда утверждал, что мужчина — это перекресток, с которого можно двигаться куда угодно — к просветлению, к окончательной свободе. Женщина не упоминается вовсе. Она не перекресток, а совершенно темная улица, где муниципалитет даже не установил фонарей; она не ведет никуда. Мужчина — это суперавтострада; поэтому сначала пусть женщина придет на суперавтостраду, пусть станет мужчиной, родится в мужском теле, тогда для нее будет какая-то возможность стать просветленной.

Говорит Альмустафа: ...так и вы должны познать боль, — но чего ради? Если женщина не может стать просветленной, зачем ей нужно идти через боль? Она не из золота, чтобы, проходя сквозь огонь, становиться чище.

Если бы ваше сердце не уставало изумляться каждодневным чудесам жизни, то ваша боль казалась бы вам не менее изумительной, чем ваша радость...

Это верно, но иногда истина может быть очень опасным, обоюдоострым мечом. С одной стороны она защищает, с другой — разрушает. Это верно, что если в ваших глазах сохраняется способность к изумлению, то вы поразитесь, узнав, что даже боль имеет свою сладость, свое собственное чудо, свою собственную радость. Она не менее изумительна, чем сама радость.

Но удивительный факт: женщина всегда была более похожа на ребенка, более полна изумлением, чем мужчина. Мужчина всегда за знание, — а что такое знание? Знание просто означает избавление от изумления. Вся наука старается демистифицировать существование, а слово «наука» означает знание. И это самый простой факт: чем больше вы знаете, тем меньше изумляетесь.

Пойдите утром на прогулку с маленьким ребенком... Мой отец обычно поднимал меня с кровати рано утром, в пять часов. Это бывало за час до восхода солнца, повсюду еще было темно. И я говорил ему много раз: «Не могу понять, что за арифметика такая? Когда я хочу бодрствовать, меня заставляют идти спать. Когда ночное небо в звездах и я хочу пойти на реку, мне не разрешают. А потом, когда звезды исчезают, солнце еще не взошло, и я сонный, — меня заставляют идти на утреннюю прогулку. Ты тащишь меня! — разве это утренняя прогулка? Я просто хочу понять логику этого».

Каждый ребенок чувствует это — каждый без исключения, ведь семья хочет избавиться от него: «Иди спать». Не беспокой нас. И они хотят, чтобы ребенок вставал рано утром.

Мой отец любил цитировать древнее изречение, которое существует на всех языках во всем мире: «Рано ложись и рано вставай, и ты сохранишь здоровье и мудрость».

Я говорил: «Странная логика».

Но делать было нечего; он так настаивал, что мне приходилось идти. А когда исчезала темнота и птицы начинали петь... утренняя свежесть... и прекрасный восход, как будто приходит новое солнце — старое умерло прошлой ночью, — я задавал ему много вопросов. Он говорил: «Во время прогулки ты должен молчать».

Я сказал: «Я могу молчать лишь при одном условии».

Он спросил: «При каком?»

Я ответил: «Мое условие таково: не тревожь мой сон утром. Ты можешь выбирать. Если ты разбудишь меня, ты разбудишь также и мой разум. Хорошо, что люди в Англии берут на прогулку своих собак: я же не собака! Так или иначе, ты должен сам отправляться на свою прогулку; куда бы ты ни захотел идти — иди... Даже если ты не захочешь вернуться, никто не будет беспокоиться об этом. Однажды ты уйдешь и не возвратишься — это может произойти в любой день. Но если ты вытаскиваешь меня из кровати, то будь готов к моим вопросам. А мои вопросы не от любопытства... Я чувствую непрерывное изумление от всего, что вижу».

Он сказал: «Я не могу оставить тебя спящим. Я закладываю основание для всей твоей жизни. Это здоровая привычка, потому что воздух свежий, солнце молодое, все спят, повсюду тишина. И птицы поют лишь время от времени; их пение не нарушает тишину — напротив, оно углубляет ее».

Я ответил: «Согласен».

Он предложил: «Давай найдем компромисс».

Я сказал: «Не верю в компромиссы. Либо я прав, либо ошибаюсь. Что за компромисс? Что ты подразумеваешь?»

Он ответил: «Тебе не нужно делать ничего; это все мое дело. Я буду брать тебя на утреннюю прогулку, ты можешь задавать любые вопросы, какие захочешь, и столько вопросов, сколько захочешь, но я не буду отвечать».

Я сказал: «Очень хорошо».

И это была действительно радость! Я дергал его за рубашку, толкал его, задавая вопросы. Пять минут он сохранял молчание, а потом раздражался. Он говорил: «Что за мальчишку я взял? Ты не даешь мне наслаждаться моей прогулкой!»

А я говорил: «А как насчет моего сна?»

В конце концов, он махнул рукой: «Ты спи, а я буду ходить на прогулку»

Когда вы стареете, вы теряете чувство изумления, вы становитесь все более и более вялыми. А причина этого в том, что теперь вы знаете все. Не знаете ничего, но ваш ум полон заимствованных знаний, и вы даже не подозреваете, что под этим нет ничего кроме темноты и невежества.

В Индии было только две личности, известные как махатма, великая душа. Один был Махатма Ганди, другой — Махатма Бхагвандин. Махатма Бхагвандин обычно останавливался в моей семье — он постоянно путешествовал. Я никогда не встречал человека таких обширных знаний; он знал столько, что был почти девятым чудом света! С ним я обычно ходил на утреннюю прогулку. Он нуждался во мне, потому что был переполнен знаниями и хотел, чтобы кто-то задавал ему вопросы.

Мой отец сказал: «Странно. Я устал от тебя, но всякий раз, как приезжает Махатма Бхагвандин, он не приглашает в компанию никого другого, он берет только тебя. Мне раньше приходилось вытаскивать тебя из кровати, но когда он здесь, то ты вытаскиваешь его из кровати. Не в пять, а в четыре, даже в три часа просишь: «Давай пойдем, погуляем».

Порой он, бывало, говорит: «Сейчас слишком рано!»

Я отвечаю: «Ничего не рано. Чем раньше, тем мудрее ты становишься».

Но он наслаждался моей компанией, потому что я беспрерывно спрашивал обо всем. Он знал названия всех деревьев, знал их медицинское применение. Он сам был чудом. Но однажды наша дружба закончилась, потому что я задал не тот вопрос; он его, однако, понял перед смертью...

Я был у него за три дня до его смерти, и он признался: «Ты был прав, прости меня. Я знаю, моя жизненная энергия исчерпана, это вопрос нескольких часов, самое большее нескольких дней. Ты прибыл вовремя, чтоб повидать меня. Я ждал тебя, потому что должен извиниться перед тобой».

Я спросил: «О чем ты говоришь?»

Я совершенно позабыл. Прошло много лет с тех пор, как он разгневался из-за того, что я спросил: «Я понимаю, ты знаешь много о деревьях, звездах, о земле, ты знаешь много всего, и о чем бы я ни спрашивал, ты никогда не говорил: я не знаю; но теперь я хочу спросить: ты знаешь себя? И не обманывай ребенка, ведь это будет настоящий грех. Я спрашиваю потому, что люблю и уважаю тебя.