Стихи (3) - Артюр Рембо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На мне одежда превратилась в клочья,
Шагая, ритм стихов я отбивал.
Звезд мирный шелест раздавался ночью,
Когда под ними делал я привал.
Внимал я звездам, сидя у тропинки,
И чувствовал, как падают росинки
На лоб мой, опьяняя, как вино;
Держа у сердца рваные ботинки,
Как струны, я тянул из них резинки,
Подыскивая рифмы заодно!
СТИХОТВОРЕНИЯ 1871 ГОДА
XXIV. Голова фавна
Впервые напечатано без ведома автора в журнале "Ла Вог" за 7-14 июня 1886 г., приведено во втором издании "Пр_о_клятых поэтов" Поля Верлена (1888).
Источником текста является копия Верлена, написанная, вероятно, по памяти.
Среди отдаленных литературных источников произведения Рембо называют "Фавна", длинное стихотворение поэта-парнасца Виктора де Лапрада (1866), однако более существенны элементы версификационной и ритмической близости с "Сатурновскими стихотворениями" Верлена.
Перевод третьего стиха передает редкостно дерзкую для силлабического стихосложения вольность: стопораздел в десятисложном здесь приходится на немое "е" (пятый слог), что меняло всю французскую стихотворную ритмику XVII-XIX вв.:
De fleurs splendides // ou le baiser dort...
Другие переводы - Г. Петникова, Т. Левита (прозой) и Н. Банникова.
Перевод Г. Петникова:
Среди листвы, солнцем златящийся,
В молодой оправе живых изумрудов,
Где расцвеченный цветами, томящийся,
Спит поцелуи узорной причудой,
Фавн распаленный поводит глазами,
Буро-кровавый, как старое вино,
И, красные цветы кусая зубами,
Морщит губы улыбкой сквозь веток венок.
Вот он, как белка, исчез проворный,
И смех его искрится в каждом листе,
И веришь, вздрогнув в тревоге невольной,
Поцелую, скрытому в лесной дремоте.
Перевод Н. Банникова:
Где ветви, словно облако резное,
Сквозь золото резьбы, среди купав,
Где, цепенея в тишине и зное,
Спит поцелуй на гибких стеблях трав,
Просунул рожки фавн, кося глазами,
Как старое вино, шафранно-ал,
И, рот набив багряными цветами,
Он выпрямился и захохотал.
Потом он, будто белка, мигом скрылся,
Звенящим хохотом тревожа лес,
А поцелуй, что в тишине таился,
Спугнул снегирь и тотчас сам исчез.
XXV. Сидящие
Впервые напечатано без ведома автора в "Лютэс" за 12-19 октября 1883 г. и в книге Поля Верлена "Пр_о_клятые поэты" (1884).
Так же как и предыдущее, сохранено Верленом и печатается но его копии, написанной, видимо, по памяти.
В "Пр_о_клятых поэтах" Верлен рассказал как бы внешнюю историю этого зловещего шедевра: шарлевильских библиотекарей, и особенно главного библиотекаря, донимали просьбы школяра Рембо, выписывавшего десятками редкие и старинные книги. Верлен не ставил себе цель раскрыть символический смысл неистово-злобного стихотворения Рембо, но у него вырвалось подсказанное текстом или беседами с Рембо ключевое определение главного библиотекаря "отличный бюрократ".
Для понимания гневного пафоса стихотворения в его символике и во временной перспективе, обращенной к XX в., многое дает стих 40, где говорится о "fiers bureaux" (о "конторах важных").
Сила пафоса ненависти Рембо ведет к словотворчеству: под пером его возникают гротескные неологизмы, соответствующие основной метафоре сочетания сидней с сиденьями.
Другие переводы - А. Гатова и В. Парнаха.
Перевод А. Гатова (под заголовком "Заседатели"):
Черны, как опухоли; синь и зелень дуг
Вокруг их век; дрожат, и пальцы в бедра врыты.
И черепа у них с налетом смутных мук,
Как прокаженные кладбищенские плиты.
В эпилептической любви их костяки
Вобрали стульев их огромные скелеты.
Рахит поджатых ног и перегар тоски
Пред адвокатами в упор зимой и летом.
Их кожа лоснится - хрустящий коленкор.
Сиденья и они срослись в один орнамент.
За окнами к весне оттаивает двор,
И трепет этих жаб взорвался волдырями.
В коричневых штанах, на стульях, - и углы
Соломы с добротой к зазубринам их чресел.
Душа погасших солнц - в бессилии золы,
В соломе выжженной - зерно, и колос весел.
К коленным чашечкам - зубами, и под стул
Уходят пальцы их - бравурный марш с трубою.
И баркаролы гул их вены захлестнул,
И страсть морочит качкой боковою.
О, не подняться 6 им! Они встают, рыча,
И это гибель, кораблекрушенье.
С кошачьей ловкостью жестокость палача,
И панталоны их вздувает при движенье.
Вы слушаете их, и жажды кипяток
Ударить о стену башками их, плешивых,
Сшибить стремительно с кривых звериных ног.
Их пуговицы в ряд, как злость зрачков фальшивых.
Зрачки процеживают вечно черный яд,
Рукой невидимой убийство шлют вдогонку.
Посмотрят, и глаза избитых псов слезят,
И жарко вам, попав в кровавую воронку.
Садятся - снова грязных строй манжет.
Их подняли, расстроили их, чтобы
Нарушить желез их многочасовый бред,
Когда, как виноград, качаются их зобы.
И вновь на веки им спустил забрала сон.
На кулаки мечта кладет их подбородки,
Туркочет про любовь, и все они вдогон
Приклеиваются слюной к своей находке...
Цветы чернильные и брызги запятых
Подобны пестикам, их в лихорадку бросив
Под сонный зуд стрекоз зелено-золотых...
- И пол их взводят острия колосьев.
Перевод В. Парнаха:
Рябые, серые; зелеными кругами
Тупые буркалы у них обведены;
Вся голова в буграх, исходит лишаями,
Как прокаженное цветение стены;
Скелету черному соломенного стула
Они привили свой чудовищный костяк;
Припадочная страсть к Сиденью их пригнула,
С кривыми прутьями они вступают в брак.
Со стульями они вовек нерасторжимы.
Подставив лысину под розовый закат,
Они глядят в окно, где увядав зимы,
И мелкой дрожью жаб мучительно дрожат.
И милостивы к ним Сидения; покорна
Солома бурая их острым костякам.
В усатом колосе, где набухали зерна,
Душа старинных солнц сияет старикам.
И так Сидящие, поджав к зубам колени,
По днищу стульев бьют, как в гулкий барабан,
И рокот баркарол исполнен сладкой лени,
И голову кружит качанье и туман.
Не заставляй их встать! Ведь это катастрофа!
Они поднимутся, ворча, как злобный кот,
Расправят медленно лопатки... О Голгофа!
Штанина каждая торчком на них встает.
Идут, и топот ног звучит сильней укоров,
И в стены тычутся, шатаясь от тоски,
И пуговицы их во мраке коридоров
Притягивают вас, как дикие зрачки.
У них незримые губительные руки...
Усядутся опять, но взор их точит яд,
Застывший в жалобных глазах побитой суки,
И вы потеете, ввергаясь в этот взгляд.
Сжимая кулаки в засаленных манжетах,
Забыть не могут тех, кто их заставил встать,
И злые кадыки у стариков задетых
С утра до вечера готовы трепетать.
Когда суровый сон опустит их забрала,
Они увидят вновь, плодотворя свои стул,
Шеренгу стульчиков блистательного зала,
Достойных стать детьми того, кто здесь уснул.
Чернильные цветы, распластанные розы
Пыльцою запятых восторженно блюют,
Баюкая любовь, как синие стрекозы,
И вновь соломинки щекочут старый уд.
XXVI. Таможенники
Впервые напечатано посмертно в октябре 1906 г, в "Ревю литтерэр до Пари э де Шампань".
Источником, как и у предыдущих, является написанная по памяти копия Верлена. Стихотворение - настоящий сонет с объединяющей два катрена рифмовкой.
Если мысленно соединить "Блестящую победу у Саарбрюкена", "Богему", "Сидящих", "Таможенников", то можно заметить, насколько Рембо оказался близок бунтующей французской молодежи следующего столетия (1968). Ему ненавистна государственность Второй империи и Третьей республики, ему ненавистны таможенники и пограничные войска, прямо воплощающие насилие этой государственности над новыми Фаустами и Фра Дьяволо (напомним, что это прозвище свободолюбивого разбойника из одноименной оперы Д. Ф. Э. Обера по пьесе Э. Скриба), насилие над нимфами ("фавнессами"), подругами вольных героев, и, наконец, насилие над бродячим нищим поэтом.
Таможенники - носители антиличностного, глубоко противного Рембо начала - клеймятся поэтом злее, чем войска Третьей республики и Второй империи.
Другой перевод - П. Антокольского:
Ругающиеся в печенку, в душу, в бога,
Солдаты, моряки, изгнанники земли,
Нуль пред империей, - едва они пришли
На пограничный пункт, где землю делят строго.
Зубами трубку сжав, почуяв издали,
Что скоро в сумерки оденется дорога,
Таможенник идет в сопровождены! дога
И различает след, затоптанный в пыли.
Тут все законники, им не до новых правил,
Ждут черта с Фаустом, чтоб взять их на прицел:
"Что, старикан, в мешке?" - "Ступай, покуда цел!"
Но если к молодой красотке шаг направил
Таможенник, - гляди, как сразу он ослаб.
В аду очутишься от этих скользких лап!
