Джек Ричер, или Личный интерес - Ли Чайлд

Нас отвели в комнату для совещаний. Стулья куда-то унесли, а на столе выстроилась в длинную линию дюжина портативных компьютеров. Все они были открыты, мониторы наклонены под одним и тем же углом, на каждом – одинаковые заставки полицейского управления, которые медленно перемещались по экрану в едином ритме, отражаясь от границ, как в аркадном настольном теннисе из давних времен. Вслед за нами в зал вошла миниатюрная женщина лет сорока пяти с мягкими темными волосами и мудрыми карими глазами. При других обстоятельствах я бы пригласил ее поужинать. Сейчас она полностью меня игнорировала и обратилась ко всем одновременно, не глядя никому из нас в глаза:

– Наши досье переведены в цифровую форму. Начинайте слева, двигайтесь вправо, и вы узнаете все, что известно нам.

Беннетт, Хенкин и я подошли к первому монитору, Хенкин коснулся сенсорной панели ухоженным ногтем, заставка исчезла, и пошла видеозапись. Передача одного из государственных каналов французского телевидения, решил я. Вечернее выступление президента. Он находился на подиуме, расположенном над широкими мраморными ступеньками, которые были ярко освещены. За спиной у него висели французские флаги. Я с некоторым трудом разглядел прозрачные пуленепробиваемые щиты. Микрофоны напоминали маленькие черные почки на концах изогнутых стеблей, будто выросших на поверхности трибуны. Судя по звуку, они были узконаправленными и воспринимали лишь голос президента. Однако телевизионщики добавили запись с других микрофонов, создав фоновый шум толпы и уличные звуки.

Президент нес чепуху о том, что прогресс все еще возможен и двадцать первый век может стать веком Франции, если придерживаться правильной политики, иными словами – так уж получилось, – той, которой следует он. В какой-то момент он запнулся и посмотрел куда-то вверх и влево, почти печально, после чего продолжил свою речь. Через три секунды он снова посмотрел налево, опять запнулся, а еще через пару секунд его сбили с ног, и он оказался под телами парней в темных костюмах и с наушниками. Они тут же утащили его прочь, словно гигантская черепаха, двигающаяся с удивительной быстротой.

Хенкин снова воспользовался ногтем и вернул запись к тому моменту, когда президент запнулся в первый раз и посмотрел влево и вверх.

– Там была вспышка выстрела, – сказал Хенкин. – Обязательно. – И еще через три секунды: – А здесь пуля ударяет в стекло.

Мы не сумели различить звук выстрела. Возможно, крутой эксперт смог бы его выделить, но это не дало бы нам ничего нового. Все и так знали, что стреляли из винтовки.

– Вы видели достаточно? – спросил Хенкин.

Беннетт кивнул, я промолчал, и Хенкин щелкнул мышью. На мониторе появилась карта Парижа. На ней выделялась красная стрелка, обозначенная А, указывающая на ступеньки Дома инвалидов, и еще одна красная стрелка, обозначенная Б, в путанице узких улочек возле бульвара Сен-Жермен. Две красные стрелки соединяла тонкая красная линия с надписью над ней 1273 метра, или тысяча четыреста ярдов.

– Дом инвалидов – это старый военный госпиталь, – сказал Беннетт.

– Я знаю, – сказал Хенкин. – Теперь это впечатляющий памятник.

Подходящая часть города для выступления с большой политической речью. Эмоционально значимое место, открытое пространство перед ним, где может собраться не слишком большая группа людей и где можно установить телевизионную технику. Ну, а на бульваре Сен-Жермен должен находиться многоквартирный дом. Очень дальний выстрел, направление почти параллельно реке, не более тысячи ярдов от того места, где мы находились. Очень близко к дому для всякого, кто имеет отношение к правительству.

Хенкин снова щелкнул мышкой, и мы увидели серию фотографий, сделанных на президентском подиуме после выстрела. Теперь пуленепробиваемое стекло было хорошо видно. Сам подиум, массивное сооружение, судя по всему, легко собирался и разбирался, а стеклянные щиты представляли собой прозрачные панели, каждая семь футов высотой, четыре фута шириной и примерно пять дюймов толщиной. Они стояли параллельно друг другу, окружая подиум с разных сторон, словно стенки просторной телефонной будки.

– Можно? – спросил Хенкин.

Беннетт кивнул, я промолчал, Хенкин щелкнул мышкой, и на экране появилась следующая фотография: место, в которое попала пуля, крупным планом. Крошечный белый скол с тонкими трещинами длиной в дюйм, расходящимися в разные стороны, словно лапки паука. Хенкин продолжал щелкать мышкой, одна фотография на экране сменяла другую, пока не возникло изображение зоны попадания пули, сделанное при помощи электронного микроскопа. Теперь это больше напоминало Большой каньон, хотя рядом было написано, что его глубина составляет менее двух миллиметров. На последней фотографии, в обычном масштабе, использовали видеотехнологию, как в репортажах со спортивных соревнований. Сначала стоп-кадр, потом изображение разворачивается, чтобы показать происходящее с другой точки. Теперь мы смотрели на стекло сбоку, затем точка наблюдения переместилась немного вверх. Очевидно, нам показывали то, что видел снайпер в оптический прицел винтовки, находясь на балконе на расстоянии в тысячу четыреста ярдов.

При обычном масштабе белый скол был почти неразличим, но на следующем снимке появилась яркая красная точка и тонкие красные линии по всей длине трещин – немногим больше пятисот миллиметров влево и чуть больше семисот миллиметров ниже верхнего края.

Хенкина эти измерения огорчили.

– Вы видите то, что вижу я? – спросил он, наклонившись вперед.

Беннетт промолчал.

– Я не знаю, что видите вы, – сказал я.

Хенкин огляделся по сторонам и нашел женщину с темными волосами.

– Теперь мы можем взглянуть на квартиру? – спросил он.

– Разве вы не хотите посмотреть остальное? – спросила женщина.

– А что там?

– Заключения криминалистов, баллистическая экспертиза, выводы специалистов по металлу, ну и так далее.

– Из них можно узнать, кто стрелок?

– Прямого ответа нет.

– Тогда нет, – сказал Хенкин. – Нам не нужно изучать это дерьмо. Мы хотим посмотреть квартиру.

Глава 16

Мы отправились осматривать квартиру в том же микроавтобусе, за рулем которого сидел тот же гнусавый полицейский. Темноволосая женщина, захватив два лэптопа, поехала с нами. Кроме того, нас сопровождал высокий полицейский чин, седой ветеран в синей форме. Поездка получилась легкой и короткой, из Седьмого округа в Шестой, сначала по бульвару Сен-Жермен, потом мы свернули в узкие переулки чуть в стороне от рю Бонапарт, к красивому старому зданию, стоявшему в ряду таких же домов. Настоящий боз-ар[8], с высокими входными дверями, через которые мимо консьержа попадаешь во внутренний двор, где начинаются лестницы и на каждом углу имеются скрипучие старые железные лифты. Мне уже доводилось бывать в подобных зданиях. Здесь пахло пылью, едой и мастикой для полов. Из-за дверей доносились приглушенные звуки рояля и детский смех. Роскошное, но потускневшее внутреннее убранство, позолота и вишневое дерево, протертые обюссонские ковры и любовно отполированная мебель времен старой Империи.

Водитель разбудил консьержа, который открыл двойные ворота, мы въехали во двор и припарковались. По лестнице, расположенной в левом углу, поднялись на пять пролетов к запертой двери. Однако никаких печатей или полицейской ленты на ней не было.

– Кому принадлежит дом? – спросил я.

– Хозяйка умерла два года назад, – ответил пожилой полицейский.

– Но кто-то должен владеть квартирой сейчас.

– Конечно. Однако наследников у нее не оказалось. Так что все запутано.

– Как стрелок попал в квартиру?

– Предполагается, что существуют ключи.

– Консьерж ничего не видел?

Пожилой полицейский покачал головой.

– Как и соседи.

– На улице есть камеры?

– Ничего определенного обнаружить не удалось.

– И никто не видел, как стрелок вышел?

– Думаю, все наблюдали за хаосом по телевизору.

Полицейский вытащил ключ – мне показалось, что он совсем новый, – вставил его в замок, повернул, и дверь распахнулась. Мы вошли в прихожую с высоким потолком, а оттуда в коридор с полом, выложенным потускневшим черно-белым мрамором, по которому прошли тысячи ног. Нас тут же окутал холодный, неподвижный воздух. Все двери были двустворчатыми, высотой одиннадцать или двенадцать футов, некоторые открытые; за ними виднелись темные комнаты. Старый полицейский повел нас в гостиную и дальше в столовую, длиной в сорок футов. В центре стоял огромный стол из красного дерева, накрытый старой белой скатертью, и двадцать стульев, по десять напротив друг друга. Отделанный плиткой камин, потемневшие зеркала, мраморные бюсты и темные пейзажи в тяжелых позолоченных рамах вполне подошли бы для старого замка. Три огромных – от пола до потолка – двустворчатых окна на торцевой стене выходили на запад и открывались внутрь.