Б/У или любовь сумасшедших - Ольга Романовна Трифонова

— Платон в своей работе «Республика» заметил, что фактически у каждого из нас, даже у тех, кто пользуется наибольшим уважением, есть ужасные, злые и противозаконные желания, которые проявляются в сновидениях. Итак, ответственны ли мы за свои сны или нет? Разве плохой вопрос?

«Ну, раз пошел в ход Платон, вряд ли вечером удастся поговорить с ним о том, что случилось!»

Саша толковал вовсю и вдруг вспомнил о ней.

— Ирина Федоровна, вы что там притихли? Устали? Дождемся бумажек, проспектов, конспектов, мистера Вуда, наконец, и по домам. Вы же хотите увидеть мистера Вуда?

— Нет, не хочу. Хочу есть и спать.

Иногда ей казалось, что Саша влюблен в нее. Неожиданно ловила его внимательно-печальный взгляд. Но с самого первого дня его прихода в лабораторию они взяли какой-то неестественный, преувеличенно-дружеский тон, и вот уже год, как не могли с него слезть.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Ответьте вы, я не решаюсь изложить свою точку зрения и потому воспользуюсь мнением великого Ницше. Он изложил это примерно так: «Люди желают отвечать за все на свете, кроме своих снов. Это слабость. Ничто не говорит о человеке так много, как его сны. Он и актер, и зритель этих спектаклей. В них полностью раскрывается «я».

— А вы фактором СПС тоже занимаетесь? — спросила лаборантка Светочка, показывая, что не лыком шита.

— И СПС, и ПДС, но это все темы закрытые, поэтому давайте еще по кофейку, а то Ирина Федоровна имеет вид…

— …мокрой курицы, — подсказала Ирина.

— Если угодно… Но я бы сказал — бездомной цапли.

— Цапли бывают бездомными?

— А как же! Вернулась на родное болото, а старого гнезда нет.

«Он знает обо мне больше, чем я полагаю, и, может быть, больше, чем знаю о себе я».

— Кто это сказал: «У человека нет природы, у него есть история».

— Значит, у меня нет болота, но есть история, связанная с ним.

— Вы отказываетесь от прошлого? Поздравляю. Ведь кто, как не вы, знаете, что означает прошлое для человека, это последнее, что он отдает. Верность своему эмоциональному и интеллектуальному прошлому дает каждому из нас ощущение трансцендентной незыблемости — а, может быть, даже бессмертия — более ценное, чем сама жизнь. Конец цитаты. Дельгадо, — он провел ладонью по лицу. — Что это? Эмоциональность есть признак недостаточного воспитания. Посему, как человек недостаточно воспитанный, спрашиваю: где здесь туалет?

Он отсутствовал долго. Под откровенно изучающим взглядом лаборантки Ирина пила кофе. Светочка явно заинтересовалась столичной дамой.

Дама и впрямь выглядела странно: собрание предметов разных эпох. От дешевенького рыночного свитера до когда-то роскошной шубы.

— Эту шубу привез моей матери отец из Канады в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Вас еще не было, Светочка. Ей почти полвека, и я ее уважаю… Это щипанный бобер… очень щипанный.

Смущенный лепет Светочки был прерван появлением румяного седого мистера Вуда — президента ассоциации и почетного гостя.

Церемония знакомства. Ирина отметила спущенную петлю на дорогом свитере и не очень чистые ногти джентльмена. Кроме того, от жизнерадостных представителей Запада мистера Вуда отличала нервная скованность, и это понравилось Ирине.

С появившимся Сашей мистер Вуд заговорил по-английски, бросая на собеседника зоркие короткие взгляды.

При первой же паузе Саша отошел к Ирине.

— Мы свободны. Все бумаги, проспекты, квитки и ксивы — вот здесь, — он похлопал по карману. — Давайте пообедаем в хорошем кабачке, а? Ведь у вас есть ко мне вопросы, я правильно понял?

— Правильно. Альбионца берем?

— Ни-ни… — тихонько пропел он, — зачем он нам? В конто веки… Что касается до меня, то разделить с вами ланч почту за великую честь.

Глаза у него блестели, лицо разрумянилось.

Эти жуткие промозглые ледяные ленинградские зимы, она еще, оказывается, помнила их. Невский, как всегда, многолюден и, как всегда, у Салтыковки умельцы и художники с валютным товаром. И, как всегда, неизжитый комплекс нищей спецпереселенки: пройти поскорее мимо торжища, чтобы мужчина не подумал, что рассчитывает на диковинный подарок.

— Ну куда же вы так рванули? — Саша придержал ее за локоть. — Давайте купим что-нибудь на память о нашем приезде в этот отвратительный город. Он ведь отвратительный, разве я не прав? Ну вот, например… Что вам глянулось?

Он остановил ее перед самодельным лотком с матрешками.

— По-моему, это дичь — рисовать на матрешках богоматерь…

— Тогда дальше, дальше…

Рука его была необычайно сильной. Нет, он не тащил, но ощущалось, может поднять на ладони, как Гулливер лилипута, и перенести.

— Вот то, что надо. Смотрите, она похожа на вас, — он взял куклу нежно, двумя пальцами за талию, — даже взгляд ваш и этот страдальческий склад губ.

Кукла поразила. Но не сходством, разве знаешь себя, хотя посиневшая от холода продавщица кивала согласно, а мастерством исполнения. Впрочем, и другие тоже. Фарфоровые лица были полны жизни, но жизни странной — здесь была тайна. Казалось, эти барыни, горничные, горожанки, селянки замкнули уста на полуслове, подчинившись невидимому знаку.

— Смотрите, да ведь это чудо! Какое искусство…

— Костюмы абсолютно соответствуют эпохе. Конец прошлого — начало этого, — неожиданно хрипло вымолвила продавщица.

— А это кто?

— Ирина Понятовская, знаменитая прорицательница и гадалка. По-нынешнему, экстрасенс.

— Так она еще и Ирина! Берем, берем.

— Один.

— Кусок?

— Угу. Можно зелеными, соответственно, сорок. Она стоит.

— Стоит, стоит. — Саша хотел открыть кейс, но передумал, запустил руку во внутренний карман пиджака.

Пачка новеньких пятидесятирублевок.

Ирина стояла в немом изумлении: это вязаная шапка с помпоном, это потертое ратиновое пальто образца тысяча девятьсот семидесятого и эта пачка, и так отсчитывал небрежно, не боясь пропустить лишнюю.

— Вот, — Саша протянул деньги, — коробка, конечно, есть?

— Конечно! — Продавщица пересчитала деньги, Ирина заметила: лишняя бумажка.

— Извините, но…

— Все в порядке, — перебил Саша, — о’кей и гуд бай.

Девица, опустив глаза, медленно заворачивала куклу в шелковистую, «не нашу» бумагу, медленно перевязывала коробку бечевкой.

— Покрепче, пожалуйста, а то шпагат размокнет. На три узелка.

У перехода к Гостиному Саша остановился, протянул коробку.

— Я положил себе за правило не касаться определенных тем. И вы меня очень одолжите, если примете это молча.

— Саша…

— Премного одолжите, потворствуя невинному капризу. — А голос с ломким звоном, и взгляд остановившийся.

* * *

Она никогда не бывала в таких ресторанах, даже не знала, что они есть.

Разглядывая меню, Саша сказал из-за глянцевого, с рисунком в стиле модерн, картона.

— Чтобы у вас не было ощущения… странного… я решительно не нанес ущерба своим финансам… я холост, запросы мои весьма умеренны. Тысяча для меня — не деньги.

— Для меня это деньги, и