Остаюсь с тобой - Леонид Гаврилкин

- То было давненько, а теперь... У вас директор не примет ведомость за четверть, если там будет стоять хоть одна двойка. Я несколько раз носила. Неправильная ведомость, и все. А про двойки молчок. Вот так. Впрочем, с вами, может быть, и не посмеют так обходиться. Ваш муж начальник. Сделает что-то нужное для школы, и вы прослывете тоже отличной учительницей.

- Муж, возможно, и сделал бы, но я, - засмеялась Алла Петровна, - я не стану его просить. А потом, что могут нефтяники?

- Могут... Когда директор узнала, что мой в конторе работает... Ой, я же забыла вам сказать, что мой муж плановиком у вашего работает. Так вот, узнала директор про моего мужа и просит меня, пусть, мол, нефтяники нарежут из буровых труб столбиков для ограды вокруг школы. Услыхала где-то, что те трубы из японской стали, вот и захотелось ей поставить вечные столбики. Мой, конечно, не мог этого сделать. И я в школе теперь никто. Держишься только тем, что работаешь, не жалея себя. Им не к чему придраться... Вот, чуть не забыла еще об одном. Наша Антонина Сергеевна не терпит, если кто из ее подчиненных одевается с большим вкусом. Когда вы сегодня зашли в учительскую, я сразу подумала, что она вам никогда не простит вашей броскости.

- В таком случае от ее авторитета скоро ничего не остается, - весело сказала Алла Петровна. - Вы говорите, наша школа лучшая в городе? Ничего, в первой же четверти она станет самой худшей...

- И правильно сделаете, - позавидовала Фаина Олеговна решительности Аллы Петровны. - Я не выдержала, уступила... Я очень хочу, чтобы выстояли вы...

- Спасибо, что предупредили. Хотелось бы с вами подольше поговорить. Может, зайдете ко мне? Пообедаем вместе.

- Надо домой бежать, я и так заболталась. Мои школьники уже перед дверьми стоят. Двое их у меня. В другой раз... - И, размахивая тяжелой сумкой с тетрадями, Фаина Олеговна мелкими шажками, чуть не бегом поспешила к автобусной остановке.

То, что услышала Алла Петровна, не смутило, ее. Наоборот, придало ей задора и боевитости. Что ж, жизнь подбрасывает ей настоящее испытание, она постарается не спасовать перед ним. Она взяла учебники и села готовиться к урокам. Чего греха таить, за восемнадцать лет она забыла свой предмет и теперь, как прилежная ученица, учила все сначала. Когда Скачков, уже вечером, явился с работы, то застал ее за столом. Она так увлеклась, что забыла включить электричество, читала при скудном, сумеречном свете, который проникал в окно.

- Как дела? - спросил Скачков, разуваясь.

- Лучше не надо, - встала, помахала затекшими руками и поспешила на кухню.

Скачков понял, что жена не настроена откровенничать с ним, и больше ни о чем не спрашивал.

7

Снова не спалось...

Алесич несколько часов лежал с открытыми глазами. Правда, с вечера он было задремал, а потом сон будто рукой сняло. Может, дизели мешают ему своим гулом? Так нет, он успел привыкнуть к ним. А звуки мелкие, случайные, которых раньше не слышал, теперь лезут в уши.

Вот кто-то на буровой подал голос. Тот голос, кажется, звучит рядом. Кто-то прошел вдоль вагончика, под ним треснул сучок. Этот треск ружейным выстрелом отозвался у него в голове. Даже комар, зазвеневший над ухом, сейчас настолько раздражал Алесича, что ему хотелось вскочить, зажечь свет и во что бы то ни стало поймать долгоносого нарушителя тишины. Он и вскочил бы, стал ловить, если бы рядом не спали нефтяники.

Алесич вьюном вертелся на металлической койке со скрипучей сеткой и никак не мог найти для своего тела удобной позы. А тут еще матрас такой жесткий, бугристый, что кажется, его набили не ватой, а настоящими булыжниками.

И что особенно неприятно - бессонница порождает смутную тревогу, одиночество. Хочется куда-то идти, с кем-то поговорить, кому-то пожаловаться, вообще побыть с кем-нибудь, перекинуться живым словом. Хоть буди кого из товарищей. Но каждый, кто сейчас крепко спит в этом вагончике, не очень-то обрадуется, если растолкаешь его просто так, без нужды. Был бы друг, тот бы понял его, Алесича. А то все чужие. Хоть и душевные, отзывчивые, но чужие.

Впрочем, если сказать правду, ему сейчас никто не поможет. Даже самый закадычный друг.

С ним уже было такое, и не раз. Еще до лечения. Он тогда вставал, выпивал водки, если была, или пива и засыпал снова. В лечебно-трудовом профилактории, особенно в первые месяцы, он глотал какие-то пилюли. Тоже помогали. Если бы знать, что такое случится с ним и здесь, накупил бы тех пилюль, пусть бы были. А то лежи теперь, ворочайся с боку на бок, страдай. После такой бессонной ночи и работа не идет на ум, все валится из рук.

А может, его болезнь ни при чем? Спал же и здесь, на буровой, и очень хорошо спал. Утром сам не просыпался, товарищи будили. А может, это оттого, что в первые дни, стараясь доказать, что он, Алесич, не такой, как считает мастер, работал, как черт, не жалея себя, и за день, выходит, уставал больше, чем сейчас?..

Явившись на буровую, Алесич не застал мастера на месте. Ему предложили посидеть в вагончике, подождать, когда тот вернется. Алесич сидел и ждал. Вдруг послышались быстрые шаги, а потом раздался и озабоченный голос:

- Я по-быстрому. Тут прислали какого-то алкаша, поговорю только с ним...

Порог вагончика переступил кряжистый парень с круглым румяным лицом человека, который много времени проводит на свежем воздухе. Из-под белесых бровей смотрели веселые карие глаза. Под носом торчали реденькие, как пух, усики. Кивком головы поздоровавшись с Алесичем, он сел за самодельный столик.

- Вы ко мне? - спросил неожиданно строгим баском.

- Мне нужен Степан Юрьевич Рослик.

- Я и есть Рослик.

Алесич подал ему направление.

- Мне по рации передавали о вас из отдела кадров, - все тем же строгим баском продолжал мастер. - Что умеете делать?

- Поскольку я алкаш, - начал Алесич не без ехидства, - то, сами понимаете, нигде долго не задерживался. Перебрал всякие работы, так что много чего умею. Токарь, фрезеровщик, слесарь, шофер, сантехник, лифтер, электрик...

Мастер покраснел так, что кожа на голове, кажется, засветилась сквозь белесые волосы.

- Мне нравится ваша открытость, - помолчав, сказал он. - Однако же... Понимаете, у нас такое производство...

- Понимаю. Не волнуйтесь, я дал слово не такому начальнику, как вы. Я завязал, точно, и завязал на всю жизнь.

- Ну хорошо, - мастер гмыкнул и глянул недоверчиво. - С дизелями знакомы?

- Три года оживлял их на авторемонтном заводе.

- Чудесно! У нас как раз есть место помощника дизелиста. Согласны?

- Я что? Куда пошлют... - пожал плечами Алесич.

Помощником или вторым дизелистом, как было сказано в приказе, он проработал несколько дней. Больше не смог. Заскучал. Неинтересная была работа. Шмыгай между металлическими громадинами, подливай масло, следи, чтобы не перегревались, чтобы был запас солярки. Вот и все. Не то что голове, рукам нечего делать.

Встретив как-то в конце смены мастера, Алесич спросил у него:

- Что, командир, ко мне нет претензий?

- Нет. Если и дальше так, то...

- Скоро будут. Оставите на этой работе, обязательно напьюсь, вот увидите. Скучная работа, командир. Ходишь как лунатик какой. Дайте что-нибудь повеселее.

- Не пошлю же я вас наверх?

- А почему бы и нет? Там работенка повеселее.

- Повеселее, - опять гмыкнул мастер. - Хорошо, пойдете наверх. Как раз один верховой едет на сессию в институт, место есть. Пока что. А там посмотрим.

Понаблюдав снизу, что и как делает верховой, а потом и постояв наверху в люльке рядом с ним, Алесич довольно смело взялся за работу, внешне такую несложную. Хотел показать всем, особенно мастеру, какой он ловкий. Взял крюк, попытался перехватить свечку, подтянуть к элеватору, чтобы тот опустил ее в скважину, но свечка вырвалась, затанцевала среди металлических балок, как в клетке. Самое обидное было в том, что чем больше он старался, тем хуже у него выходило. А тут еще Рослик стоял внизу и наблюдал за ним. Наконец мастер не выдержал, поднялся наверх, показал, как надо заводить свечку в элеватор.

- Главное, Иван Андреевич, не спешите. Движения должны быть точные. Ничего, если элеватор подождет какую секунду. Когда пристреляетесь, то вы его будете ждать.

Через несколько дней Алесич уже справлялся со свечками не хуже любого опытного рабочего. И что его особенно радовало - ему нравилась работа. Принимаешь трубы, ставишь на место или подаешь их и не замечаешь, как летит время. Кажется, только поднялся в люльку, а уже и смена кончается.

И надо же именно теперь прицепиться этой бессоннице. Точно подстерегала момент, когда у него все наладится.

Еще в профилактории врач говорил ему: "Когда наступает бессонница, то, главное, не надо волноваться, заставлять себя заснуть. Лежи спокойно, не думай про сон, думай о чем-нибудь приятном, так, незаметно для себя, и уснешь..." В профилактории он думал о Вере, о сыне, о том, как они ждут его, сколько радости будет при встрече, как совсем по-новому заживет он в семье. А о чем думать теперь? О жене? Воспоминания о ней вызывают еще большее раздражение. А воспоминания о сыне, которого он, возможно, потерял навсегда, отзываются в душе жгучей болью. Так о чем же думать? Может, о своем детстве? Какое бы оно ни было у человека, он всегда вспоминает о нем как о лучшей поре своей жизни. Алесич напрягается, чтобы вернуть память к тем далеким дням, когда он на рассвете гнал свиней за деревню на луга, а на крыльце стояла еще молодая, красивая, в цветистом платье мать и просила его не спускать глаз со скотины, а то, не дай бог, забредет в колхозную бульбу. А в голову лезет Вера со взбитыми белыми кудерьками на голове, в розовом платье, которое она надела не для него...