Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого, само собой, воздержаться от звонков Вялову я не мог.
— Видали?! — кричал я. — С недвижимостью, сволочь, хочет расстаться! Сидя за решеткой! И за мной успевает следить… Не Мишка же, в конце концов, тащился за мной! А если не Мишка, то кто?!
— И ты опять никого не видел?
— Только тень. И то за кустами. Там же кусты — не подраться.
— Примем меры, — обещал следователь.
Оперативник Блоцкий тоже обещал принять меры. Вчера. А сегодня он был пока что недосягаем. Я дважды сделал звонок, но телефон по-прежнему молчал. Обухов Петр тоже молчал как рыба. Он словно пошел в сторону моря, и там его смыло.
Мне сделалось нехорошо. Ни во что уже не хотелось верить. Предстояла защита диплома, а в голову ничего не лезло — там хозяйничал чужой голос.
Я сидел за столом, перебирая события последних дней. Уголовное дело по обвинению Паши Конькова грозило затянуть меня в зыбкое болото. Хотелось все бросить и уехать куда глаза глядят. Однако меня держало слово, данное Мишке очень давно.
«Я в долгу перед ним, — повторял я снова и снова. — Надо провести собственное расследование. Именно так. Самое ценное, что надо сделать — это присмотреть за семейкой обвиняемого. А также и за всеми остальными, кто подвернется на этом пути…»
«Самый справедливый человек на свете — это я сам, — бормотал я себе под нос. — Так что надо напрячься и сделать мир справедливее…»
От этих мыслей по спине у меня сверху вниз пробежала волна. Собственно говоря, слово «расследование» звучало слишком громко. Следовало всего лишь провести разведку по месту жительства Биатлониста — по старому и новому адресу. По старому адресу у Биатлониста прошла чуть не вся его жизнь, включая сопливое детство.
Мне почему-то казалось, что его дом заслуживает быть сфотографированным, поэтому я прихватил с собой фотокамеру, повесив ее на пояс брюк. Цифровой аппарат мог сгодиться и для записи голоса. А вскоре мои ноги вынесли меня из троллейбуса рядом с перекрестком улиц Девятого Мая и Врача Михайлова.
Вдоль улицы имени дня Победы тянулись одноэтажные двухквартирные дома. Под окнами раскинулись заросли из вишен и яблонь. Вдоль асфальтовых тротуаров кое-где раскинулись старые тополя.
Адрес Паши Конькова темнел буквами по ржавому стальному листу, прибитому под карнизом. Белая краска давно сошла, уступив место ржавчине, однако черные буквы еще сохранились. В палисаднике, заслоняя окна, торчала громадная яблоня и густой вишневый «подлесок». Давно немытые стекла слепо глядели на улицу. За низкой калиткой образовался непроходимый газон из аптечной ромашки, лопухов и крапивы. По-другому быть не могло, если в доме давно никто не живет.
Паша ходил отсюда в школу. Потом, повзрослев, занялся собственным бизнесом. Какой у бригадиров бизнес, всем известно. Паша занимался бизнесом, а тем временем один за другим скончались его родители. Квартира, скорее всего, была приватизирована, осталась за Пашей и теперь пугала своим видом прохожих. У богатых так. У них на мелочи жизни времени всегда не хватает.
Я вдруг заметил, что в мою сторону, от противоположного угла палисадника, смотрит какая-то тетка. Пришлось отлипнуть от ворот и двинуться в ее сторону. Наверняка это была одна из соседок Великого Паши.
Однако старуха вильнула к себе в воротца и, захлопнув дверцу, подставила мне спину.
— Простите! Мне бы о доме узнать! — крикнул я вдогонку старухе. — На секунду всего!
Слово «дом» подействовало на бабку словно кодовое слово: она остановилась и развернулась.
Допрашивать кого-либо, в том числе старух, я еще толком не умел. Впрочем, это могла быть всего лишь обычная беседа — без ручки, бумаги и диктофона. Однако рука у меня тем временем нажала кнопку фотоаппарата, и запись уже пошла. Вряд ли старуха догадывалась, что я записывал ее голос.
— Здравия желаю, — поздоровался я с бабкой, как если бы она была майором, а я рядовым. И женщина обмякла.
— Слушаю вас, — сказала она, кивая в ответ. — Что вас интересует?
— Понимаете, — продолжил я, — нас интересует, конечно, не дом, а тот, кто здесь жил. Дело в том, что против хозяина возбуждено уголовное дело…
— Так-так, — оживилась старуха. — Слушаю вас, продолжайте.
— Коньков взят под стражу за убийство и причинение…
— Ну как же, — скрипнула старушка в ответ. — Это нам известно. По зиме натворил, паскудник. Пришиб одного до смерти, а другого лишил этого самого. Известно.
— Пятерых, — поправил я. — И теперь думает выскользнуть.
— Опять?! — У старухи округлились глаза. — Наново, значит, собрался… А я-то всё думаю: отчего это Гошка такой задумчивый стал, на работу не ходит, а теперь и вовсе пропал. Жил всю жизнь безвылазно, а тут вдруг пропал.
— Что за Гошка? — удивился я. — Вы что-то путаете.
— Ну, как же. — Та посмотрела на меня, как на юродивого. — Братец Пашин. Однояйцовый.
Последнее слово женщина произнесла без запинки, как по написанному, и с укором посмотрела мне в глаза. Возможно, она хотела сказать, что знать очевидные истины работники милиции просто обязаны.
— В смысле? — произнес я дурацкое слово.
— В смысле того, что похожи друг на друга, как два шарика от подшипника… — Старуху трясло от смеха. — Это не я сказала. Это слова их родного папаши. Попробуйте отличить шарики друг от друга.
Я поймал себя вдруг на мысли, что стою с разинутым ртом: у Паши был брат, и об этом никто не знал — особенно следователь Вялов. Он взял Пашу под стражу, провел очные ставки и успокоился. Оно и понятно, поскольку братец никакого отношения к Паше не имеет, потому что не обязан за него отвечать.
— Милиционерам, говорит, никто не поверит, — бормотала старуха, — и брата освободят прямо в зале суда — слыхали? Так прямо и говорит, что в зале суда. А что с него возьмешь — дурак и есть…
Мои извилины отказывались понимать. Паша был явным дебилом — тут и спорить не о чем. Но я ошибался, поскольку придурков оказалось двое.
— В дурдоме лежал…
— Кто? — не понял я.
— Да Гоша же.
— А Паша?
— Этот умный у них. Школу на отличие закончил, хотя, конечно, непоседа был, по заборам любил скакать, из воздушки по воронам стрелял… А тот-то из психушки не выбирался попервости, как только диагноз поставили. Говорят, у него случился сдвиг. На почве взросления. Вот он и говорит: если, говорит, убрать свидетеля, то милиционерам никто не поверит… Так и говорит. А что ему! Он же за свои слова не отвечает — так себе, прет околесицу…
