«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается - Анатоль Имерманис

— Вам со мной хорошо? Вы опять шутите, Павил?

— А вы разве сами не видите? За это время вы стали для меня самым близким человеком… — он улыбнулся, — на всем судне. Сколько вам сегодня стукнуло?

— Двадцать один.

— Возраст, когда человек начинает самостоятельную жизнь…

— Да, пора начинать. Но одной мне будет трудно бороться.

— Бороться… Одно это слово в ваших устах — уже половина победы.

— Вы все шутите, а я говорю серьезно. Если бы рядом со мной был человек, на которого можно опереться… Порой мне хочется, чтобы до Сантаринга было еще далеко, чтобы мы плыли долго, долго…

— Откровенно говоря, и у меня об этом путешествии останутся приятные воспоминания. Благодаря вам. Но каждый корабль должен когда-нибудь прийти в свою гавань, — закончил Павил твердо.

— А где ваша гавань? Павил, вы по-прежнему мне не доверяете?

— Быть может, скажу, когда будем в Сантаринге. Может быть…

Дверь каюты затряслась. Кто-то колотил в нее кулаком.

— Кто там? — Алиса вздрогнула.

— Илгмар. Отворите!

— Не могу, я в постели.

Алиса на цыпочках метнулась к шкафу. От волнения она никак не могла его отпереть — пальцы дрожали. С силой дернула ключ, он сломался.

Однако Павил уже нашел себе другое укрытие — за шторой, отгораживавшей туалетный угол.

Паруп продолжал барабанить.

— Все равно! Откройте! Немедленно откройте! Не то я выломаю дверь! — бесновался он. — Считаю до трех. Если не откроете, то…

— То что? — холодно спросила Алиса и демонстративно распахнула дверь настежь.

Сквозняк потянул в коридор синеватый табачный дым.

Паруп грубо схватил Алису за локоть. Ничто в нем больше не напоминало восторженного поклонника.

— И ты еще смеешь меня упрекать, бегать к папеньке жаловаться! А сама? Дурака из меня строишь? С другим в постели, а корчит из себя святошу, не хочет за меня замуж… Мало еще меня знаешь, да? Ну, так сейчас узнаешь!

— Илгмар, вы совершенно пьяны!

— Трезвее, чем когда-либо! Он потащил Алису к шкафу.

— Где ключ? Открой!

— Там никого нет. — Алиса с вызывающим видом стала у шкафа. — А даже если и был бы — это моя каюта!

— Где ключ? Дай сюда! Я не с такими расправлялся!

Паруп выворачивал Алисе руку, пытаясь отнять у нее ключ.

Не из-за сломанного ключа Алиса так отчаянно сопротивлялась. В ней все восстало против грубого насилия.

Павил выскочил из-за шторы и сильным ударом отшвырнул Парупа к стене. С трудом удержав равновесие, Паруп хотел было броситься на противника. Лицо его исказила злоба. Однако в следующее мгновение он уже овладел собой. Гримаса ненависти исчезла, ее сменила обычная маска — он снова обратился в прежнего безобидного шалопая и гуляку.

— Похоже, я в самом деле перехватил лишнего. Дорогая моя, прошу видеть во всем этом только порыв ревности и лишнее доказательство моей любви… Я знаю, как в подобных случаях должны поступать джентльмены. Буду весьма признателен, если вы на минуточку выйдете. Я постараюсь уладить этот неприятный инцидент.

— Убирайтесь вон! Никуда я не уйду!

— Алиса, и все-таки будет лучше, если ты оставишь нас вдвоем, — странным, чуть хрипловатым голосом сказал Павил.

Он впервые назвал Алису на «ты». И это обращение взволновало девушку больше, чем все остальное. Она смущенно вышла из каюты.

— А теперь можем поговорить, — сказал Павил. — Значит, вас зовут Паруп. Или это имя тоже не настоящее? Быть может, у вас в кармане опять письмо из Франции?

Его кулаки были сжаты, тело напружинилось, как перед прыжком.

Паруп предупредительно поднял руку.

— Не валяйте дурака, Дрезинь. В кармане у меня пистолет. Поверьте, с двух метров я не промахнусь, как те, от кого вы удрали.

— Вы этого не сделаете. Не в ваших интересах застрелить меня в каюте Алисы.

— Да, это ваше счастье, — усмехнулся Паруп. — Вижу, вы не дурак, а с умным человеком легко найти общий язык… Садитесь, Дрезинь, и слушайте внимательно! Я собираюсь жениться на Алисе. Но она наивная девушка и верит сказкам про Красную Шапочку, и злого волка, и в прочую ерунду. С нее станется даже не пойти за меня, если вы меня выдадите… Но вы будете держать язык за зубами.

— Нет!

— Спокойнее, Дрезинь, спокойнее! Вы будете молчать, поверьте мне. Ведь вы же в моих руках. Могу приказать запереть вас и продержать под арестом до возвращения в Латвию. А что вас там ожидает, полагаю, говорить вам незачем… Но я не стану этого делать. Не сделаю потому, что я умный человек. И вы тоже образумьтесь… Однажды вам повезло — я был слишком неосторожен. Теперь я готов с лихвой расплатиться за эту ошибку. Я буду молчать, и это избавит вас от крупных неприятностей — вы же будете молчать, чтобы не доставить мне совсем пустячных огорчений. Обычно с преступниками не вступают в джентльменские соглашения, но на сей раз…

— С негодяями тем более.

— Ну хорошо, если вам не жаль своей шкуры, то подумайте немного о других. Это же ваша профессия, если не ошибаюсь… Вы тоже допустили ошибку, нельзя было так недооценивать противника. Нам было известно, что отец Зайги Аугустлеи моряк, и, поскольку «Тобаго» снялся с якоря сразу после вашего побега, было не слишком трудно догадаться, чего искал Цепуритис в туннеле вала. Вы допустите, чтобы его посадили на несколько лет за укрывательство преступника? Вот видите, теперь вы убедились, что нам не обойтись друг без друга… Вы молчите? Вот и отлично, ничего другого вам не остается. Только придумайте, что сказать Алисе. Пускай я выпрашивал у вас прощение, рыдая, вешался вам на шею, все, что угодно. Алиса поверит — от пьяницы можно все ожидать.

Ходить по палубе становилось все труднее. Вдоль и поперек были протянуты шторм-тросы, чтобы держаться за них, когда через борта перекатываются волны. Все свободные от вахты матросы задраивали люки трюмов. Зигис в своем чересчур широком плаще выглядел совсем ребенком.

— Погляди-ка! — дернул он Галениека за рукав.

— Не вертись под ногами, малый! — отмахнулся от него Галениек. Но тут он заметил одинокую фигуру, появившуюся из средней надстройки. Человек, шатаясь, полез по трапу наверх.

— Опять надрался в стельку, — усмехнулся Курт.

— Тебе-то что, на свои деньги пьет, не на твои, — отозвался боцман.

На палубу обрушилась здоровенная волна.

Паруп тем временем забрался на ботдек. Через несколько шагов он столкнулся с Квиесисом. Хотел молча разминуться с ним, но хозяин судна задержал будущего зятя:

— Знаете, Илгмар, у нас на редкость удачное плавание! Сегодня в нашей семье опять праздник. Давеча вспомнил, что сегодня у Алисоньки день рождения. Велел коку испечь торт. Совсем было запамятовал, в мои годы это простительно. А вы поторопитесь поздравить ее, женщины очень чувствительны к таким мелочам.

— Я только что от нее.

— Я тоже сейчас зайду… Хочу только сперва набросать радиограмму шурину в Сантаринг. Пусть там все приготовят к свадьбе.

…В радиорубке, как обычно, раздавалась музыка. Артур сидел на койке и подпевал: «Люблю тебя, люблю тебя, люблю утром, вечером…»

— Ну, какие вести с далекой отчизны? — открывая дверь, спросил Паруп. Он, не дожидаясь разрешения, вошел и прислонился к стене: — Беленькое все в том же градусе?

— Вот и вся ваша забота… Счастливый человек!

— Что такое счастье? Рюмка. Только что была полная и вдруг пуста. А потом приходит похмелье.

— Не пейте так много.

— Можно подумать, что я от радости… Когда у человека горе, то есть два выхода — или его утопить, или самому утопиться. Я отдаю предпочтение первому.

— Вы и горе? Да будь у меня такая невеста, как Алиса…

— Алиса? Забирайте, отдаю ее вам. За полцены, как подержанную вещь.

— Вы… вы не стоите ее улыбки!

— Красиво сказано. Своей невинной улыбочкой она всех нас вокруг пальца обвела. Еще сегодня утром я считал ее ангелом. Любил ее, боготворил, хотел весь мир принести к ее ногам… Теперь все втоптано в грязь… Не скрывайте, Артур, вы ее тоже любите и вы имеете право узнать правду, разделить со мной эту горькую чашу. Ваше здоровье! И закурим — мои сигареты. Вы не мне принесли тогда папиросы, а другому, ее любовнику.

— Вы врете!

— Я? Ни в жизнь! Может, я и пьяница, но в вине истина. Алиса лгала — мне, вам, всем. И не с кем-нибудь из команды спуталась, нет! Везет из самой Риги! Скрывала в своей каюте, как… Если бы вы знали, Артур, как это больно. Против такой боли есть лишь одно лекарство — забвение, которое дает бутылка… Да и вам надо бы сменить репертуар.

Паруп остановил проигрыватель и поменял пластинку. У двери он обернулся, чтобы убедиться в произведенном эффекте. Из репродуктора лилась тоскливая мелодия «…в твоих очах коварство вижу я», а на койке сидел радист — сгорбившийся, уткнув лицо в ладони.