О, я от призраков больна - Алан Брэдли

– Самое горячее время года к тому же. Только на этой неделе продали шесть радиоприемников и три граммофона, это все она, тостер на четыре тоста и электрическое одеялко для яиц. Подумать только!

– Должно быть, у вас отсюда прекрасный вид, – заметила я.

– Это да, – согласился он, затягивая последний болт. – Забавно, что ты это говоришь. То же самое сказал мне тот парень с фермы «Голубятня», немец, перед уходом. «Вдали от обезумевшей толпы», – сказал он. Слишком заумный, но все равно он хороший парень.

– Да, его зовут Дитер, – произнесла я. – Он имел в виду Томаса Харди[25].

Гил почесал голову.

– Харди? Не знаю такого. Он из здешних краев?

– Он писатель.

Как любая сестра книжного червя, я знала названия миллионов книг, которых не читала.

– А! – воскликнул он с таким видом, будто это все объясняло. – Тебе лучше спуститься вниз. Если начальник поймает тебя тут, то нам достанется на орех.

– На орехи, – поправила я. – Вы имеете в виду Латшоу?

– Да, верно, – тихо произнес он, – на орехи.

И занялся коробкой с цветными фильтрами.

Я уже почти достигла последней ступеньки лестницы, когда поняла, что рядом со мной находится лицо, слишком близко, чтобы я чувствовала себя комфортно. Я спрыгнула на пол и резко обернулась, обнаружив, что чуть не наступила на носки туфель Латшоу.

– Кто тебе разрешил туда подниматься? – спросил он, и его рыжеватые усы встопорщились.

– Никто, – ответила я. – Я обменялась парой слов с мистером Кроуфордом.

– Мистер Кроуфорд – временный рабочий, нанятый на период праздников, – сказал Латшоу. – У него нет времени на бездельную болтовню, не так ли, мистер Кроуфорд?

Последние слова он прокричал достаточно громко, чтобы все в вестибюле услышали. Я сделала шаг назад и взглянула на Гила, возившегося с прожектором. Наверняка он тоже слышал.

– Простите, – сказала я, осознав, что в вестибюле внезапно воцарилось молчание.

– Послушайте моего совета, мисс, – сказал Латшоу, – и сидите в своей комнате. У нас нет времени на глупости.

В моем воображении Латшоу уже извивался на полу с налившимся кровью лицом, выкатившимися из орбит глазами, держась руками за живот и умоляя дать ему противоядие от цианистого калия.

«Помогите! Помогите! – кричал он. – Я сделаю что угодно! Что угодно!»

«Что ж, – отвечала я, неохотно протягивая ему мензурку, в которой смешала тщательно отмеренные пропорции сульфата железа, каустической соды и порошкового оксида магния, – но в будущем вам все-таки следует научиться выбирать правильный тон».

Возможно, Латшоу умел читать мысли, возможно, нет, но он отвернулся, неожиданно ушел и начал распекать плотника, который неправильно вбивал гвоздь.

В этот самый миг откуда-то из верхней части дома эхом донесся леденящий кровь вопль.

– Не-е-е-ет! Не-е-е-ет! Оставьте меня!

Я сразу же узнала его.

Все взгляды были направлены вверх, когда я пролетела мимо рабочих и понеслась по лестнице. На пролете одна из актрис попыталась остановить меня, но я оттолкнула ее и продолжила бежать вверх по ступенькам и потом по коридорам второго этажа, стук моих ног был единственным звуком в сверхъестественной тишине, внезапно упавшей на дом.

Незнакомцы отступали с моего пути, давая мне дорогу, прикрывая рты руками, их лица застыли от… Что это? Страх?

– Не-е-ет! Не-е-ет! Не трогайте меня! Пожалуйста! Пусть они меня не трогают!

Голос доносился из будуара Харриет. Я распахнула дверь.

Доггер скорчился в углу, стиснув дрожащие руки перед лицом.

– Пожалуйста, – всхлипнул он.

– Оставьте его! – заорала я на его призраков. – Убирайтесь отсюда и оставьте его в покое!

И я громко захлопнула дверь.

Я стояла совершенно неподвижно и ждала, пока хватало терпения, – секунд десять, полагаю, и потом сказала:

– Все хорошо, Доггер, они ушли. Я их прогнала. Все в порядке.

Доггер дрожал, прикрываясь ладонями и обратив ко мне пепельное лицо с невидящими глазами. Прошло несколько месяцев, может, полгода, с тех пор, когда он последний раз перенес такой сильный приступ ужаса, и я знала, что ему нужно время прийти в себя.

Я медленно подошла к окну и встала там, глядя сквозь морозные узоры. Слева, под непрекращающимся снегопадом, почти скрытые толстым белым одеялом, стояли грузовики «Илиум филмс», словно устраиваясь на зимнюю спячку на исходе угасающего дня.

За моей спиной Доггер тихо и жалобно всхлипнул.

– Опять идет снег, – сказала я. – Подумать только.

В тишине я почти слышала звук падающих снежинок.

– Разве не удивительно, что такое количество снега до сих пор никого не вдохновило написать книгу под названием «Химия снега»?

Позади меня царило молчание, но я не оборачивалась.

– Только подумай, Доггер, обо всех этих атомах водорода и кислорода, соединивших руки и танцующих в хороводе, формируя шестистороннюю снежинку. Иногда они собираются вокруг частички пыли – так написано в энциклопедии, – и тогда имеют неправильную форму. Горбатые снежинки. Представь себе!

Он слегка шевельнулся, и я продолжила:

– Подумай о миллиардах триллионов снежинок и о миллиардах триллионов молекул водорода и кислорода в каждой из них. Интересно, кто написал законы для ветра и дождя, снега и росы? Я пыталась понять, но от этого у меня голова идет кругом.

Я видела отражение Доггера в тройном зеркале трюмо Харриет, когда он медленно поднялся на ноги и выпрямился, безвольно уронив руки вдоль тела.

Я отвернулась от окна, взяла его за руку и подвела спотыкающегося Доггера к украшенной рюшами кровати Харриет под балдахином.

– Присядь, – сказала я. – На минутку.

Удивительно, но Доггер послушался и тяжело опустился на край кровати. Я думала, он воспротивится от одной мысли о том, чтобы сесть в отцовском храме Харриет, но, видимо, смятение в его мозгу было так велико, что он не стал возражать.

– Вытяни ноги, – сказала я ему, – пока я соберусь с мыслями.

Я подложила холм из белоснежных подушек под его спину.

С леденящей медлительностью Доггер откидывался назад, пока не принял то, что хотя бы на вид казалось удобным положением.

– «Стылая вода», так мы можем ее назвать, – сказала я. – Имею в виду книгу. Да, вероятно, это будет более привлекательно. «Стылая вода» – мне это нравится. Полагаю, некоторые люди купят ее, думая, что это детектив, но это хорошо. Какое нам дело, верно?

Но Доггер уже спал, его грудь тихо вздымалась и опускалась, и, если слабый изгиб уголка его рта не был признаком зарождающейся улыбки, возможно, он указывал на утихающее горе.

Я укрыла его до подбородка шерстяным одеялом и вернулась к окну, и простояла там целую вечность, глядя в сгущающийся мрак, в холодные ветреные вселенные водорода и кислорода.

10

Пять тридцать. Начали прибывать жители Бишоп-Лейси. Первыми оказались две мисс Паддок, Лавиния и Аврелия, хозяйки чайного магазинчика Святого Николая.

Невероятно, эти две скрипучие развалины прошли милю по глубоким снежным заносам, и теперь их круглые лица горели красным огнем.

– Мы не хотели опаздывать, поэтому вышли рано, – сказала мисс Лавиния, одобрительно рассматривая разукрашенный вестибюль. – Очень, очень шикарно, не так ли, Аврелия?

Я знала, что они оценивают ситуацию и разнюхивают возможности, пригласят ли их выступить. Обе мисс Паддок с давних пор умудрялись внедряться во все публичные представления в Бишоп-Лейси, и я знала, что в этот самый момент где-то в глубинах ридикюля мисс Лавинии притаились ноты «Последней атаки Наполеона», «Бендермееровского ручья» и «Энни Лори»[26], и это как минимум.

– Еще полтора часа, – сказала я. – Но вы, пожалуйста, садитесь. Могу я взять ваши пальто?

Поскольку Доггер вышел из строя, я решила взять на себя обязанности швейцара. Я наверняка достаточно попрактиковалась в течение дня! Отец, разумеется, придет в ярость, но я знала, что он поблагодарит меня, когда наконец поймет. Что ж, или не поблагодарит, но по крайней мере избавит меня от очередной трехчасовой лекции.

Но пока что отца нигде не было видно. Как будто после получения платы за пользование Букшоу его обязательства исчерпывались. Или, быть может, ему стыдно показать лицо?

Съемочная группа делала последние приготовления на импровизированной сцене, регулируя свет и переставляя высокие корзины со свежими цветами по бокам воображаемого дворика, когда зазвонили в дверь.

Кутаясь в свитер, я открыла дверь и обнаружила себя почти нос к носу с незнакомцем. Он был одет в шинель цвета хаки без знаков различия, по которым я смогла бы определить, какой армией она произведена.

Невысокий, веснушчатый, он жевал резинку так, как лошадь яблоко.

– Это Букшоу? – поинтересовался он.

Я признала, что да.

– Я Карл, – сказал он. – Скажи старшей сестре, что я тут.

Карл? Старшая сестра?

Конечно же! Это Карл из Сент-Луиса, Миссури, Карл, американец, подаривший Фели жевательную резинку, которую я стащила из ее ящика для белья, Карл, сказавший ей, что она вылитая Элизабет Тейлор в «Национальном бархате», Карл, научивший ее правильно писать слово «Миссисипи».