Красный кролик - Том Клэнси

— Ну, едва ли русских можно винить за то, что они осуждают «Дебби покоряет Даллас»24, — вставил Райан.

Хардинг едва не поперхнулся табачным дымом.

— Совершенно верно. Это никак не «Король Лир». Но русские ставят Толстого, Чехова и Пастернака.

Джек не читал никого из этих авторов, но сейчас был не тот момент, чтобы признаваться в этом.

— Что он сказал? — воскликнул Александров.

Андропову показалось, что эта вспышка гнева, хотя и ожидаемая, получилась несколько приглушенной. Впрочем, возможно, Александров повышал голос, лишь общаясь с большой аудиторией, или, что вероятнее, устраивая нагоняй подчиненным в Центральном комитете партии.

— Вот письмо и перевод, — сказал председатель КГБ, протягивая документы.

Будущий главный идеолог, взяв бумаги, внимательно ознакомился с ними. Он не хотел, чтобы гнев застилал ему глаза, заставляя пропустить мельчайшие подробности. Андропов, дожидаясь, пока Александров будет читать, закурил «Мальборо». Председатель КГБ отметил, что его гость не притронулся к предложенной водке.

— У святого отца чрезмерное честолюбие, — наконец заметил Александров, откладывая бумаги на кофейный столик.

— Готов с вами согласиться, — заметил Андропов.

В голосе его собеседника прозвучало удивление:

— Он считает себя неуязвимым? Не отдает себе отчет, какими последствиями чреваты подобные угрозы?

— Мои эксперты полагают, что это действительно его собственные слова, и они считают, что он не боится возможных последствий.

— Если дерзкий поляк жаждет мученической смерти, быть может, следует его уважить…

Александров многозначительно умолк, и даже по спине привыкшего ко всему Андропова пробежала холодная дрожь. Пора сделать гостю предостережение. Главная беда идеологов заключается в том, что их теории не всегда должным образом учитывают объективные реалии: болезнь, которую сами они по большей части не замечают.

— Михаил Евгеньевич, подобные действия нельзя осуществлять, повинуясь минутной прихоти. Политические последствия могут быть самыми серьезными.

— Нет, Юрий, ничего серьезного быть не может. Не может, — повторил Александров. — Но в чем я полностью согласен с вами, так это в том, что перед тем, как предпринять ответные действия, нам необходимо будет хорошенько подумать.

— А что считает товарищ Суслов? Вы уже говорили с ним?

— Мишка совсем плох, — без тени сожаления ответил Александров. Андропова это удивило. Его гость был многим обязан своему престарелому руководителю, но, впрочем, идеологи живут в своем собственном замкнутом мирке. — Боюсь, жить ему осталось недолго.

А в этом не было ничего удивительного. Достаточно было только посмотреть на Суслова во время заседаний Политбюро. Его лицо не покидало выражение безысходного отчаяния, какое бывает у тех, кто сознает, что их дни сочтены. Суслов хотел перед тем, как отойти в мир иной, навести порядок в мире этом, но понимал, что это выходит за рамки его возможностей — что стало для него неприятным сюрпризом. Неужели до Суслова наконец дошла та истина, что марксизм-ленинизм является ошибочным путем? Сам Андропов пришел к такому заключению лет пять назад. Однако о подобных вещах не говорят в Кремле, не так ли? Как и с Александровым.

— На протяжении стольких лет Михаил Андреевич был нашим товарищем и наставником. Если то, что вы говорите, правда, нам его будет очень не хватать, — торжественным тоном произнес председатель КГБ, преклоняя колено перед алтарем учения Маркса и его умирающим жрецом.

— Вы совершенно правы, — согласился Александров, вслед за хозяином кабинета надевая маску скорби.

Так поступали все члены Политбюро, потому что этого от них ждали, потому что так было нужно. А вовсе не потому, что это было правдой, хотя бы приблизительно.

Подобно своему гостю, Юрий Владимирович верил не потому, что действительно верил, а потому, что за этой демонстрацией веры стояло нечто реальное: власть. Председателю КГБ захотелось узнать, что скажет дальше его собеседник. Александров был нужен Андропову, но и Андропов был нужен Александрову, причем, возможно, в еще большей степени. Михаил Евгеньевич не обладал необходимым личным влиянием для того, чтобы стать генеральным секретарем Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. Его уважали за теоретические знания, за преданность государственной религии, каковой стал марксизм-ленинизм, но никто из сидящих за столом в зале заседаний Политбюро не считал его достойным кандидатом в лидеры партии. С другой стороны, поддержка Александрова будет жизненно необходима тому, кто метит на эту должность. Подобно тому, как в Средние века старший сын получал титул и вступал во владения землями, а второй сын становился епископом местной епархии, Александров, как и до него Суслов, должен был обеспечить духовную — кажется, так называется это слово? — поддержку поднимающемуся на вершину власти. Древняя система сдержек и противовесов, но только более изощренная и сложная.

— Разумеется, когда придет время, место Суслова займете вы, — заметил Андропов, предлагая заключить союз.

Александров, разумеется, начал решительно возражать… по крайней мере, сделал вид:

— В Центральном комитете партии много достойных людей…

Председатель Комитета государственной безопасности махнул рукой, останавливая его.

— Вы самый мудрый и опытный, и вы пользуетесь максимальным доверием.

С чем Александров был полностью согласен.

— Я очень польщен вашими словами, Юрий. И все же, как нам быть с этим глупым поляком?

Сказано очень грубо. И это будет ценой союза. Для того, чтобы получить поддержку Александрова в борьбе за пост Генерального секретаря, Андропову самому надо будет упрочить позиции заместителя секретаря ЦК по идеологии, для чего придется… скажем прямо, сделать то, о чем Андропов уже и сам думал. То есть, никаких особых усилий не потребуется, не так ли?

Председатель КГБ придал своему голосу деловитую интонацию врача, описывающего необходимые методы лечения:

— Миша, осуществить подобную операцию будет очень непросто. Ее нужно тщательно спланировать, подготовить, соблюдая все меры предосторожности, а затем Политбюро должно будет одобрить ее с открытыми глазами.

— У вас уже есть какие-то мысли…

— У меня в голове множество мыслей, однако воздушные грезы — это еще не план. Для того, чтобы двинуться вперед, потребуется напряженная работа — и в результате мы лишь узнаем, осуществимо ли такое. Идти надо будет осторожно, останавливаясь после каждого шага, — предостерег Андропов. — И даже в этом случае нельзя давать никаких гарантий и обещаний. Это не кино. В реальном мире, Миша, все гораздо сложнее.

Он не мог прямо посоветовать Александрову не отходить слишком далеко от своей песочницы с игрушками и теориями, в реальный мир крови и неотвратимых последствий.

— Что ж, вы настоящий коммунист. Вы понимаете, какие высокие ставки в этой игре.

Этими словами Александров сообщил хозяину кабинета, что от него ждет Центральный комитет. Для Михаила Евгеньевича коммунистическая партия и ее идеология отождествлялись с государством — а КГБ был «щитом и мечом» партии.

Странно, поймал себя на мысли Андропов, но и этот папа-поляк, несомненно, так же относится к своей вере и своему видению мира. Но ведь его вера, строго говоря, не является идеологией, не так ли? «Что ж, в данном случае ее нужно рассматривать именно как таковую,» — сказал себе Юрий Владимирович.

— Мои люди внимательно присмотрятся к этой проблеме. Вы должны понимать, Миша, что мы не сможем сделать невозможное, но…

— Но разве есть что-либо невозможное для Комитета государственной безопасности Советского Союза?

Риторический вопрос с кровавым ответом. И очень опасным, гораздо более опасным, чем был способен понять этот теоретик.

Только сейчас до председателя КГБ дошло, как же они похожи. Его гость, неторопливо потягивающий золотисто-коричневую «Старку», беззаветно верящий в идеологию, которую невозможно доказать. И этот человек желает смерти другого человека, который также верит в то, что невозможно доказать. Какая странная ситуация. Поединок идеологий, причем обе стороны боятся друг друга. Боятся? Но чего боится Кароль Войтыла? Уж конечно, не смерти. Из его «Варшавского письма» это ясно без всяких слов. Напротив, он громко кричит, призывая смерть. Жаждет мученической гибели. У председателя КГБ мелькнула мысль: «Зачем человек может призывать сметь?» Для того, чтобы использовать свою жизнь или смерть в качестве оружия против врага. Разумеется, папа видит и в России, и в коммунизме своих врагов — в первом случае, по националистическим причинам, во втором, по своим религиозным убеждениям… Но боится ли он этих врагов?

«Нет, вероятно, не боится,» — вынужден был признаться самому себе Юрий Владимирович. Что усложняет стоящую перед ним задачу. Ведомство, которым он руководит, основано на страхе. Страх является источником власти, ибо человеком, не ведающим страха, невозможно манипулировать…