Вернуться к тебе - Дана Рейнхардт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кристина подходит и останавливается рядом со мной. — Привет, Кристина! Она протягивает мне пакетик с лакричными конфетами:
— Хочешь?
Не хочу, но беру. Спутник Кристины, похоже, исчез. Может быть, у него те же проблемы, что у Перл.
— Как дела?
— Под «делами» ты имеешь в виду Боаза?
Звучит более язвительно, чем мне хотелось. Кристина делает шаг назад и заглядывает в пакетик с конфетами с таким видом, будто надеется что-то ценное найти внутри него.
— Да, — бормочет она.
— Ну, если тебе вправду интересно, то он по-прежнему не выходит из своей комнаты, почти не разговаривает и все время проводит в онлайне. Иногда я просыпаюсь от его криков.
Кристина вздыхает. Тянется ко мне, берет меня за руку. Наверное, до сих пор считает меня маленьким мальчиком. Она всегда была ко мне добра. Относилась ко мне так, как может старшая сестра относиться к младшему брату.
Но теперь это как-то несуразно выглядит.
Но не настолько несуразно, чтобы я отпустил ее руку. Не каждый день держишь за руку девушку вроде Кристины. А если честно, то никогда.
— А как Реувен и Аманда? — спрашивает Кристина.
— Ты же знаешь моих родителей, — усмехаюсь я, но тут же соображаю — нет, она не знает.
Кристина знает их такими, какими они были до отъезда Боаза. А теперь они совсем другие. Кристина знала их, когда абба, бывало, смешил маму. Когда мама рисовала. Когда они вместе слушали музыку, хотя вкусы у них совершенно разные, а иногда они танцевали в гостиной, а я закрывал глаза — смущался. Кристина знала их тогда, когда за ужином мы могли говорить обо всем на свете и никакие темы не были запретными — ни политика, ни война.
— Что я могу сделать? — спрашивает Кристина. — Честное слово, я сделаю все, что в моих силах.
Возвращается мистер Блондин с Бородкой. И Перл тоже. Они стоят поодаль, рядом друг с дружкой, и смотрят на нас. Он, наверное, думает: «С какой стати этот сосунок держит за руку мою подружку?»
А Перл небось думает: «Лучше бы он ее облапил».
— Не знаю. Можешь как-нибудь еще зайти к нам? Вытащить Боаза из дому? Может быть, прокатить на машине?
На свежий воздух вывести? Поговорить с ним.
— Я попробую. Наверное, я не самый любимый человек на свете для него, поэтому не могу пообещать, что у меня что-то получится, но я попытаюсь.
Девушка высвобождает руку, но я еще долго ощущаю тепло и мягкость ее пальцев после того, как она уходит в обнимку со своим бойфрендом.
Я отправляюсь навестить Дова. Без предварительного звонка. Я рассчитываю, что застану Дова дома. Он почти нигде не бывает, кроме как у нас да в лавке с армянскими деликатесами.
Я подхожу к дому в тот самый момент, когда кто-то выходит из подъезда.
Я проскальзываю в дверь подъезда и поднимаюсь на два лестничных пролета к квартире «G». И слышу голос Дова из комнаты:
— Придержи коней! Иду! Минутку!
Дов раздражен, хотя я позвонил только один раз.
— Ну что? Что? — кричит он, но, увидев меня, расплывается в широкой улыбке. — Ой, вы только поглядите! Это же лицо фирмы «Эйвон» к нам явилось!
— Привет, Дов.
Старик целует меня в щеку:
— Входи, входи. Приготовить тебе кофе? Или водички налить? Рюмашку виски?
— Ничего не надо.
У Дова кухня, гостиная и столовая — части одного и того же квадратного пространства. В гостиной стоят потертый клетчатый диван и телевизор. Еще — круглый стол и два разномастных складных стула. В спальне темно. Окно выходит на кирпичную стену соседнего дома. Дов спит на односпальной кровати.
Это квартира человека, который давным-давно швырнул на ринг полотенце[11].
— Чем обязан такой радости?
Дов похлопывает ладонью по дивану рядом с собой.
Я сажусь. Дов кладет руку мне на колено.
— Даже не знаю.
В почти пустом книжном шкафу на полке стоит вставленный в рамку портрет мой бабушки. Книг Дов почти не держит. Покупает в библиотеке подержанные, потом дарит той же библиотеке.
Фотография черно-белая. Бабушка сидит на пляже под зонтиком, ее волосы завязаны сзади тонким клетчатым шарфом. Она смеется. Интересно, какой у нее был смех. И как от нее пахло. И была ли у нее нежная кожа.
После того как бабушка умерла, Дов ушел из кибуца и переехал в Бостон, чтобы жить рядом с единственным сыном. Шесть месяцев спустя родился я.
Мы молча сидим рядышком на диване. Кто-то на кого-то кричит в квартире наверху. Негромко лает собака внизу во дворе.
Дов почти наверняка догадывается, почему я пришел к нему. Он очень догадлив. Но старик просто сидит рядом. Воплощенное спокойствие. Человек, у которого в запасе вечность.
Я делаю глубокий вдох и выдыхаю:
— Я волнуюсь за Боаза.
— О, мотек[12]. А как же? Конечно же волнуешься. — Дов хлопает меня по плуечу. И добавляет: — Мы все волнуемся.
— Так почему тогда никто ничего не делает? — кричу я. У меня футболка от пота прилипла к спине: мне пришлось идти пешком четырнадцать кварталов от ближайшей остановки. — Пожалуй, водички все-таки попью.
Дов вскакивает с дивана, радуясь тому, что у него появилось дело. Он обшаривает кухонные шкафы и наливает какое-то подобие колы в пиалу со льдом.
— Слушай, Леви. — Старик снова садится рядом со мной. — Все мы по-своему вылезаем из дерьма, которое нам подсовывает жизнь. Справляемся с жуткими вещами, которые нам довелось увидеть. С горечью потери. С переменами. С чем угодно! — Он подводит пальцы мне под подбородок и поворачивает мою голову к себе. Убирает прядь моих длинных волос за ухо. — Нам придется позволить Боазу пройти через то, через что ему надо пройти. Не стоит ждать многого слишком быстро. Да, не на это мы надеялись, но все же этого можно было ожидать. Нам просто надо подождать.
— Дов, — вздыхаю я, и у меня краснеют щеки. — Я устал ждать.
В том, что я только что сказал, есть опасность. По крайней мере, в том, как эти слова прозвучали. Я вырос рядом с Довом и аббой и отлично знаю, что в нашей семье капризов не терпят. Дов и абба считают, что это исключительно американское явление — ребенок, который думает, что мир крутится вокруг него.
Но с моей стороны это не каприз. На этот раз я говорю вовсе не о себе. Наверное, Дов это
