Выстрел по солнцу. Часть первая - Александр Тихорецкий

И все. Все глупое, немощное прошлое, все страхи и сомнения летели теперь в тартарары, унося с собой того, прежнего Славу Силича, робкого и застенчивого малого, его тихую, старомодную заводь.

Вот такие, брат, перипетии, такое вот прощание с невинностью.

Жизнь завертела меня в радужном калейдоскопе счастья. Куда-то подевались все мои прежние друзья, интересы, на второй план отошло даже мое соперничество с Ильей Зарецким. И, вообще, на все эти глупости я давно махнул рукой и вспоминал о них только для того, чтобы улыбнуться. Да, и кто такой этот Илья? Какой-то мелкий московский мажоришка! Теперь моей дружбы искали самые известные люди, знакомства со мной добивались красивейшие девушки. Впереди была вся жизнь, яркая, чудесная, прекрасная…

И, все-таки, я оставался безнадежным романтиком, при всех атрибутах славы, хранил верность своей Свете. Такой вот парадокс. Мне казалось, измени я ей, нет, даже не измени, а только солги однажды, и нарушится что-то в механизме моего счастья. Я даже ревность свою научился сдерживать, мыслям разным о муже ее, о жизни ее семейной, не позволял в голову залетать. Чувствовал – не имею права, и все! А как там будет, как сложится – все в руках Бога.

Да и Света всячески поддерживала меня в этой моей философии. Не напрямую, конечно, а косвенно, обиняком. Целую систему рефлекторных дуг выстроила. Так, наверно, Павлов собак своих дрессировал – здесь тебе рафинада кусочек, а здесь – и тока разряд получить можно.

С самого начала условие поставила: строжайшая конспирация, никаких записок, нежностей и любезностей на людях, и я его свято выполнял, чтил, как устав воинской службы. Только, это и был как раз тот разряд боли, который весь сахар отравлял. Первая ступень, первое допущение, предваряющее целую серию лицемерий. И понял я это лишь много после, когда поздно было что-то менять, спасать, исправлять.

А тогда верил ей слепо, безоглядно, больше даже верил, чем себе самому. Даже, если не нравилось мне что-то, чувствовал какой-то обман, фальшь, все равно, принимал на веру. Не мог иначе, и все тут! Должно быть, все мы, русские люди, такие – если верим, так до конца, до беспамятства, до самоотречения. И неважно – во что, в Бога, в коммунизм, в женщину. Ну, а если рухнула наша вера – беда, таких дел натворим – вовек не разгребешь. Вера – она как опора для нас, вышиби ее, и как тогда жить? Нельзя нам без веры.

Другой, европеец какой-нибудь, живо смекнет, что к чему. Оглянуться не успеешь, а он уж и повадку переменил, и крестится по-другому, а мы не умеем так, нельзя нам иначе… В этом, и сила наша, и слабость, да таков, видно, наш крест. Поэтому, беречь ее надо, веру эту, не травить щелочью сомнений разных, иногда, кстати, абсолютно беспочвенных.

Вот и эта конспирация. Вроде бы, все совершенно понятно – ни Свете, ни мне, неприятности не нужны. Я студент, она – мой преподаватель, замужняя женщина. Любое подозрение, любой намек на связь обрекал нас на такие передряги, что и подумать страшно. Но, все равно, какая-то неуверенность, червоточинка какая-то тянула холодом, пускала яд в душу, слабый, пока что, безболезненный, но уже брызнувший желтой своей горечью.

Так хотелось иногда развернуться, сгрести в кучу все эти соломенные декорации, все эти ужимки, реверансы, церемонии, и… Но – нельзя. Ведь, я сделаю больно любимой, наврежу себе, а это – не по правилам. И я чувствовал себя, будто в стеклянном доме – взмахни рукой неосторожно, и развалится вмиг все это хилое строение, а вместе с ним – и мое драгоценное счастье. Но, если любовь – лишь вымысел, мираж, зачем же мы вручаем ей ключи от наших душ, доверяем самые сокровенные тайны?

Я доставал заветный томик, вновь и вновь вчитывался в прыгающие строчки: «…любовь слепа, и делает слепыми нас…», с ума сходил от боли и неизвестности.

И я метался в лабиринтах этих чертовых правил, словно волка, обложивших меня флажками запретов, условностей, табу, метался, в безжизненном равнодушии коварного лабиринта нащупывая спасительные лазейки. И, кажется, выход – вот он, только протяни руку, ан нет, и здесь обойти надо, и там – стеночка, а за ней – еще одна, и так – до бесконечности. Вроде бы, и близко все, и видно, дай волю – в один момент добрался бы до нужного места, да только везде указатели понатыканы, и велят тебе эти указатели идти совсем в другую сторону. И ты идешь и идешь, а годы твои бегут и бегут. Ты и забыл уже, куда тебе надо было, и указатели все какие-то новые, незнакомые, и конца, и краю им нет, а ты все блуждаешь, блуждаешь, блуждаешь…

Силич задумчиво смотрел на коньяк в своем бокале, в глазах его плескалась тихая грусть. Внезапно, меланхолия исчезла с его лица, он широко улыбнулся.

– Видишь, казалось бы, простая интрижка, приключение, каких сотни и тысячи, а сколько рефлексии. А, впрочем, не слушай старого брюзгу, Женя. Сейчас, издалека, все видится совсем не таким, каким было на самом деле.

В молодости мы наивны, благородны, горячи. Мы счастливы и искренно хотим сделать счастливыми своих любимых, но жизнь вертит нами, как захочет, а счастье так изменчиво, так капризно… И все время ускользает от нас. Мы догоняем его, пробуем уговорить, приручить, но неожиданно замечаем, что, и мы изменились, и счастье теперь нам нужно совсем другое. И все – кризис, бифуркация, беда.

На этом погорели многие, так и не прозревшие, так и не понявшие одной элементарной вещи: весь мир – обман, и выжить в нем можно, лишь обманывая. Всех – друзей, любимых, врагов. Даже самого себя. Просто, важно понять это вовремя, не доводя дело до крайностей, до непоправимости.

По-моему, это Демокрит как-то сказал: «Лишь несчастья учат глупцов благоразумию». Хорошо, правда? И знаешь, дружище, какой вывод из этого я сделал? Очень простой: счастье – всего лишь следствие благоразумия, сиречь обмана. И пусть чистоплюи и лицемеры изображают высокое презрение, пусть ханжи морщат узкие лобики, демонстрируя праведное возмущение, но нам-то, нам, победителям и баловням судьбы, истина эта хорошо знакома.

Более того, с какого-то момента она становится нашим девизом. Конечно, происходит это не сразу, но наступает день, когда количество переходит в качество, и понимаешь: не случится ничего страшного, если ты немного притворишься. Не так, чтобы уж совсем, а чуть-чуть, немножко. Совсем как в детстве, когда делаешь вид, что не узнаешь в деде Морозе соседского дядю Вову. Так и сейчас – притворись, что не замечаешь фальши. А лучше всего, вообще, обрати все это в игру, игру в которой призом для тебя становится заказанное тобою счастье, все тот же пресловутый кусок рафинада.

Настал такой день и в моей жизни, и истина эта открылась мне, сразу связав счастье и ложь одной неопровержимой формулой. И, знаешь, многие вещи стали проще, доступней. Например, необходимость прощаться, засыпать, зная, что твоя любимая сейчас с другим, и, может быть, даже принадлежит ему и говорит те же, что и тебе, слова. Или необходимость притворяться, играя роль везунчика и бонвивана, любимца Фортуны и Венеры.

Все чаще и чаще испытывал я ностальгию по прошлому, извлекая из памяти нежность нашего первого вечера, чистоту и свежесть первых встреч. Впрочем, не будем о грустном…

Так пронеслась весна. В плену розовых грез, я уже строил планы на лето. Стройотряд и романтика тайги обходили меня стороной, как подающая надежды звезда спорта, я отправлялся на сборы в Подмосковье, а значит, никто и ничто не могло помешать нашим встречам со Светой.

Мне уже представлялись летние вечера, полные любовной неги, походы в кино, пломбир в вафельных стаканчиках… Юноша! Мечтатель! – Силич негромко рассмеялся. – Я был наивен и совсем неопытен в науке любви – никогда нельзя отпускать мечту дальше ближайшего вечера.

Все мои планы разрушила Света, просто и буднично сообщив мне, что считает, что наша связь изжила себя. Она сказала мне это на кухне, где мы пили чай после свидания, в тот самый момент, когда обычно решалась судьба следующего. Только вместо даты и времени, вместо обычных в таких случаях милых шуток и уточнений, я услышал свой приговор. Услышал, что она уже давно думала об этом, только не решалась сказать, опасаясь сделать мне слишком больно. Но сейчас, когда она видит, как спокойно я отношусь к ее словам, понимает, что волновалась напрасно.

«Подумай сам, мы обречены…», – говорила она, помешивая чай ложечкой, и этот звук колоколом отзывался в моей голове. Мне казалось, что это не она говорит горькие, безжалостные слова. Я не узнавал в ней ту, прежнюю, Свету, время украло ее у меня. С каждым ударом сердца, с каждым словом она удалялась в безмерную даль, туда, где становилась недоступна для нашей любви, для нашего прошлого. – «Ну, что мы за пара? Я старше, моя жизнь уже наполовину прожита, а ты – молод, красив, талантлив, у тебя впереди прекрасное будущее. Я буду только связывать тебя по рукам и ногам, в последнее время я даже чувствую угрызения совести по этому поводу. Поверь, очень скоро наша связь станет для нас обузой, тяжким бременем, и ничего, кроме боли и мучений нам не принесет. Сейчас между нами нет вражды, мы еще близки, еще влюблены, так давай расстанемся, пока злоба и раздражение не настигли нас. Зачем нам эта призрачная нить, которая вот-вот порвется? У нас разные пути, разные судьбы, отпустим же друг друга. Давай сами порвем эту бестолковую нитку…».