Люблинский штукарь - Исаак Башевис-Зингер

Подошел кельнер:

— Что вам угодно?

— Расплатиться, — сказал Яша.

Слово показалось ему знаменательным, как если бы сказано было: расплатиться за неправедную жизнь.

В первом акте муж приглашал Адама Повальского на все лето в свою виллу, тот, однако, отказывался из-за возлюбленной — молоденькой жены старого аристократа. Муж все же стоял на своем — возлюбленная подождет. Ему взбрело, чтобы в каникулы Повальский давал его дочке уроки фортепиано, а с женой практиковался в английском (французский выходил из моды).

Во втором акте Повальский заводит шашни с матерью и дочерью. Чтобы спровадить мужа, простофилю убеждают, что с его артритизмами надо ехать в Пищаны, подлечиться грязями.

В третьем акте муж узнает правду. «Зачем мне грязь в Пищанах, — кричит он, — у меня дома ее сколько угодно?» — и вызывает Адама Повальского на дуэль. Тут появляется старый аристократ, муж молодой жены, и увозит Повальского в свое имение. В финале Повальский выслушивает поучения старика, как избегать скандалов и неприятностей.

Комедия была переделкой с французского. Летом варшавские театры обычно не работали, но пьеска «Дилемма Повальского» собирала публику даже в самые жаркие дни. Смех раздавался, едва открывали занавес, и не смолкал до конца третьего акта. Женщины прыскали в платочки и этими же платочками утирали выступившие от смеха слезы. Кто-то из мужчин внезапно принимался гоготать, и казалось невероятным, что на такое способно человеческое горло. Гогот переходил в ржание, явно соответствовавшее натуре хохотавшего. Рогоносец высмеивал рогоносца. Какой-то господин, хлопая себя по коленкам, стал сползать с кресла. Его супруга пыталась привести мужа в чувство и усадить обратно. Эмилия то посмеивалась, то обмахивалась веером. Газовые лампы усиливали духоту. Яша криво усмехался. Он видел десятки подобных комедий, и все они были скроены на один манер. Муж, конечно, болван, жена — неверная, любовник — пройдоха. Яша перестал улыбаться и нахмурился. Кто кого тут высмеивает? Это ведь одни и те же люди. То они веселятся на свадьбах, то рыдают на похоронах, то клянутся в верности у алтарей, то оплевывают семейную жизнь. Рыдая над судьбой сиротки, выдуманной писателем, они потрошат друг друга в войнах, погромах и революциях. Он вдруг ощутил неприязнь к Эмилии. Нет, не мог он ради нее бросить Эстер, выкреститься и стать вором. Яша украдкой на нее глянул. Она смеялась меньше прочих, не желая, вероятно, показаться вульгарной. Однако и ее, похоже, забавляли сомнительные проделки Повальского и двусмысленный текст пьески. Кто знает, Повальский, наверно, нравился ей тоже. Яша был роста невысокого, а театральный амант — широкоплечий и стройный. В Италии Яша надолго онемеет. Эмилия же, изъясняясь по-французски, быстро выучится итальянскому. Он будет разъезжать, рисковать собой, а она заведет салон, станет приглашать гостей, подыскивать партию Галине, а себе наверняка найдет итальянского Повальского… Все они такие… Каждая — паучиха!

«Нет, нет! — протестовало все в Яше. — Я не поймаюсь в эту сеть. Завтра же сбегу. Все брошу: Эмилию, Вольского, „Альгамбру“, фокусы, Магду. Довольно быть штукарем! Хватит ходить по канату!» Вдруг он вспомнил номер, который готовил: сальто на проволоке… Они, развалясь, будут сидеть в креслах, а он, сорокалетний уже человек, станет кувыркаться над бездной. А если он свернет себе шею? Останется только попрошайничать, и никто-никто из прежних поклонников не бросит ему в шапку даже грошик…

Яша убрал руку с ладони Эмилии. Та поискала ее, но Яша, поражаясь сам себе, отвернулся. Подобные настроения были для него не внове. Он терзался ими и до знакомства с Эмилией. Он искал женщин, как пропойца водку, но терпел их с трудом. Задумывая новые трюки, он находился в постоянной опаске, что и старые ему не очень-то по силам и могут до времени свести его в гроб. Уже до Эмилии он взвалил на себя непомерную ношу, содержа Магду, Елизавету, Болека, оплачивая квартиру в Варшаве, месяцами разъезжая по захолустью, где ночевал в скверных гостиницах, давал представления в выстуженных амбарах, колесил по непроезжим дорогам. А что он за это имел? Распоследний батрак знал больше покоя и меньше забот. Эстер частенько говорила, что он работает на дьявола.

Непонятным образом фарс разбередил давние сомнения. Как долго он, Яша, продержится? Какую еще мороку возьмет на себя? В какие переделки впутается? Сейчас он досадовал на актеров, на публику, на Эмилию, на самого себя. Все эти господа и высокомерные дамы продолжали его игнорировать. Правда, он их тоже игнорировал…

На свой штукарский манер они сочетали религию с социальными утопиями, семейную жизнь с изменами, христианскую любовь с мировой враждой. Он был раздираем страстями, не мог избыть страха смерти, избавиться от чувства раскаяния и стыда. В бессонные ночи он подсчитывал свои годы. Как долго еще можно удерживать вожжи? Как долго можно слыть за молодого? Старость надвигалась катастрофой. Но что на свете бесполезней стареющего циркача? Пытаясь уснуть, он часто вспоминал забытые стихи Писания, молитвы, пословицы бабушки, нравоучения отца. Ему приходили на память песнопения Покаянных Дней: «К чему может стремиться человек, если светильню его задует смерть?..» Мысль о раскаянии не покидала его. А если Бог существует? А если святые книги говорят истину? Ведь не может быть, чтобы мир сотворился сам по себе или возник из какой-то туманности. Вдруг и правда придется держать ответ и будут взвешены доброта и гнев? Если так — дорога каждая минута. Если так — он уготовал себе сразу два пекла. Одно — на этом свете, другое — на том…

Да, но что делать? Отрастить бороду и пейсы? Облачиться в талес-котн, наворачивать тфилн и молиться трижды в день? Но откуда известно, что истина в «Шулхан Арухе»? Вдруг она у христиан, мусульман или у какой-нибудь еще веры? Там тоже есть древние книги, пророки, легенды о чудесах и знамениях… И, переживая в себе нескончаемые боренья, он как ни в чем не бывало вдруг принимался думать о летательных аппаратах, новых интрижках и похождениях или — ни с того ни с сего — о путешествиях, сокровищах, открытиях, гаремах…

После третьего акта дали занавес. Грянули аплодисменты. Кто-то орал «Браво!». На сцену внесли букеты. Актеры и актрисы, держась за руки, кланялись, улыбались, косились на ложи богатых людей. «Разве это цель творения? — спрашивал себя Яша. — Разве такого хочет Бог? Если да — разумней всего наложить на себя руки…»

— Что с вами нынче? — спросила Эмилия. — У вас, по-моему, плохое настроение.

— Нет-нет, что вы…

От театра до Крулевской, где жила Эмилия, было недалеко, однако Яша взял извозчика и велел ехать не торопясь. В театре было душно, но на улице свежий ветерок тянул со стороны пражского леса и Вислы. Газовые фонари тускло светились. Небо было сплошь в звездах. Стоило поднять глаза, и душу охватывало блаженство. Яша слабо разбирался в астрономии, однако несколько популярных книжек все же прочел. Он даже видел в телескоп кольца Сатурна и лунные горы. Какова бы истина ни была — небеса безусловно беспредельны. Тысячу лет, прежде чем достичь наших глаз, длится свет, летящий от звезд по эфиру. Звезды, мерцающие и блещущие в вышине, — суть те же солнца, каждое со своими планетами, каждое, быть может, само по себе целый мир. Светлая полоса в небе, Млечный Путь — скопление миллионов и миллионов небесных тел. Яша прочитывал в «Варшавском курьере» все статьи по астрономии и научные новости. Ученые постоянно открывали новые чудеса. Вселенную теперь измеряли не милями, но световыми годами. Придумали способ узнавать химический состав самых далеких звезд. Создавались все более мощные телескопы, достигавшие далеких уголков космического пространства. Предсказывались затмения Луны и появление комет. «Надо было заниматься наукой, не фокусами, — думал Яша. — Но теперь поздно…» Пролетка катила по площади Александра мимо Саксонского сада. Яша перевел дух. В темноте парк казался таинственным. В зарослях светились какие-то огонечки. Из тьмы долетали ароматы. Яша взял руку Эмилии и поцеловал запястье над перчаткой. Он снова любил ее и желал. Лицо Эмилии оставалось в тени, глаза блестели, отсвечивая золотом, пламенем и ночным обещанием, точно драгоценные камни. По дороге в театр он подарил ей розу, теперь ошеломительно благоухавшую. Яша склонился к лепесткам, и ему показалось, что вдыхает он все ароматы мира. «Если горсть земли и капля воды способны создать подобный запах, творение не может быть несовершенным. Хватит уже этого самокопания…»

— Что вы сказали, мой друг?

— Я сказал, что люблю и не дождусь, когда ты будешь моей.

Она какое-то время молчала. Ее колено сквозь платье коснулось его колена. Что-то, словно электрический ток, прошло сквозь шелк и, захлестнув Яшу желанием, пронзило позвоночник.