Гребцы галеры - Александр Карпенко

— Дочка, ты такая добрая. Я не хочу тебе плохого. Я подожду немного, чтоб тебе из-за меня не страдать.

Последние километры я просидел как на иголках, не отпуская бабулькино запястье, на котором почти не определялось нитевидное дрожание пульса. Вездеход лихо влетел во двор и развернулся, скрипя тормозами на всю округу. Патрик высыпался из машины и бегом припустил за больничной каталкой. С грохотом мы ворвались в приемный покой. Люси заполнила сопроводительный лист с фантастической быстротой и забегала по столу, докладывая бригаде отделения кардиореанимации положение дел. Те, выслушав ее, поспешили к старушке.

Она, почувствовав их приближение, зашептала что-то.

— Что? — Я наклонился к больной.

— Уже больница?

— Больница, милая. Сейчас врачи тобой займутся.

— Сынок!

— Что, моя хорошая?

— Девочку береги. Не обижай ее. Девочка добрая, ласковая. Ты женат?

— Да сам не пойму.

— Ты тоже такой славный, душевный. Чем вы не пара? Сыграли б свадебку, я на небесах за вас порадовалась бы.

Больничный персонал суетился вокруг старушки, разворачивая свою сложную аппаратуру.

— Прощай, сынок. — Окончательно побелевшая ладонь чуть приподнялась и упала.

Всё.

Я отвернулся, не желая глядеть, как реаниматологи издеваются над бездыханным телом. Она и так прожила на добрых полчаса больше, чем ей было отмеряно. Как и обещала.

Люси, с разбега заскочив ко мне на плечо, изогнувшись, вопросительно заглянула в лицо:

— Как?

— Уже никак. — О том, что старушка на смертном одре пыталась нас сосватать, я не стал упоминать, боясь в ответ услышать шутку.

— Что ж, она сдержала слово.

Глава одиннадцатая

Стрекозы и в этом мире обитают. Может быть, не стрекозы, но существа, здорово на них похожие. Огромные, шестикрылые, с полосатыми, как у ос, оранжево-черными телами. В полете такое насекомое жужжит, как швейная машинка.

На речке стрекозы тоже жили особенные. Таких я больше нигде не встречал, ни до, ни после. Маленькие, увертливые, тельце и крылья необычного ровного темно-синего цвета с сильным металлическим отливом.

А еще там росло поразительное количество цветов. Высокие розовые башни медвяного кипрея полыхали на гарях. В низинках выглядывали из связок зеленых шпаг желтые и синие болотные ирисы, дразнясь пестро-крапчатыми язычками. Плыли по воде плотные бубенчики кубышек. Сплошные заросли низкорослого шиповника теснили со всех сторон и без того узкую тропинку.

Шиповник вечно мешает тебе пройти. Наденешь юбку — цепляется шипами. Наденешь шорты — царапает ноги. Но красив — до обалдения. Куда там оранжерейным розочкам…

Целуешь меня. Забавляясь, требуешь, чтобы я не пытался отвечать на поцелуи. Не получается — мои губы сами раскрываются и тянутся навстречу. Прикладываешь к ним палец, трясешь кудряшками, запрещая: «А тебе — нельзя!» пытаешься снова. Опять не могу. Хохоча, сгребаю тебя в охапку и опрокидываю на пристроенное в тени покрывало…

Впитываешь мои ласки, как сухой песок — воду, наслаждаясь ими неприкрыто и откровенно, целиком отдавая себя моим рукам. Губы приоткрыты, меж зубов блуждает кончик языка. Глаза затуманены. Я, распаленный, срывающимся шепотом рассказываю тебе — о тебе: какой я тебя вижу, как тебя чувствую, каково мне с тобой. Ты, задыхаясь:

— Говори еще… Каждое твое слово — как поцелуй…

Обхватила колени руками. Смотришь грустно.

— Знаешь, я, кажется, ревную тебя к твоей жене.

Киваю полусогласно.

— Я и сам чертовски завидую твоему мужу. Быть рядом с тобой, иметь возможность видеть тебя постоянно… Счастливый!

— Нашел тоже, кому завидовать! Поставь-ка себя на его место: ты на работе пропадаешь, а супруга в это время с Сашкой обнимается…

Мотаю головой, сгоняя неприятно вцепившуюся в бороду стрекозу и вытрясая посторонние мысли. Устраиваюсь поудобнее, отвлекаю от занятий маникюром начальницу.

— Все-таки я не понял, какова была разумная целесообразность использования нас в качестве вампировозки.

— А никакой. — Люси ловко подтянулась на собственном хвосте и, перевернувшись вверх головой, изящно перепрыгнула на приборную доску, а с нее на капот.

— Тогда к чему?..

— Знаешь, у нас был один линейный доктор, так тот по три раза на дню на себя психбригаду тягал. И все вызовы мотивировал одинаково: «Больной в состоянии алкогольного опьянения».

— С каких это пор опьянение стало поводом для вызова психиатра?

— С тех же, что и вампиризм.

— Непонятно. У нас же был совершенно спокойный пациент.

— Ну и что? По телефону, когда вызов принимают, этого не видно. Война предполагалась, оттого нас и послали. В обоих случаях требовались не психиатры, а мордобойцы. Так вот наши коллеги нас расценивают.

— Это еще что! Там, откуда я прибыл, нас как-то среди ночи местный дурдом на себя вздумал дернуть. Диспетчер спрашивает: «Что у вас случилось?» А ему отвечают: «В больнице бунт». Тот: «В полицию обращались?» Они: «В полицию? Знаете, нам и в голову…»

Ожила рация, хрипло заклекотав:

— Зенит Пауль-Борис один-девять!

— Слышим вас.

— Один-девять, по нашей прикидке вы должны быть в районе Подболотья.

— Только что проехали.

— Один-девять, срочный вызов. Что там, мы не очень поняли. Звонили тревожно, кричали — помирает. Не исключено, что суицид. На месте разберетесь. Вы сейчас ближе всех, опять же — профиль. Записывайте…

М-да… Покойников я за свою жизнь повидал немало. Но вот такую смерть мне меньше всего хотелось бы констатировать.

Население озерной деревушки выстроилось в гробовом молчании полукольцом вплотную к желтой ленте полицейского ограждения. В руках многих мужчин топоры, вилы, лопаты, дубины. На суровых лицах — смесь горя и злобы.

— Пошла к тростникам, чтобы прополоскать белье. Люди, услышав страшные крики, сбежались к ней, но преступник успел скрыться в зарослях. Поиски ни к чему не привели, — пояснял мне пожилой усталый сержант полиции, теребя грязными пальцами вислый седой ус, желтый от табака.

Люси быстро бегала взад-вперед по лежащей на траве папке, диктуя сама себе карточку:

— Труп женщины, на вид двадцати пяти — двадцати семи лет, лежит на спине близ берега в луже крови…

Лужа — огромная. Сырая земля выпила, сколько могла, предоставив остальной крови копиться на ее поверхности черно-красно-радужной, сильно пахнущей кислым, тягучей пленкой. Края лужи прямо-таки шевелились от обилия жирных мух с зелеными брюшками, довольно лазавших по спекшейся корке. Им — в радость. У них — праздник.

Интересно, а кому могут быть в радость такие вещи? Ведь получил же неведомый злодей от этого удовольствие…

Тело буквально в клочья изрублено многочисленными ударами ножа грудь, бедра, живот. В особенности живот — чудовище, совершившее бессмысленное и дикое зверство, нанесло туда не один десяток ударов. Впрочем, почему «зверство»? Зверь так не поступает — он убивает только для защиты или пропитания.

Вглядываюсь туда, где вязкое скопление темной кровяной массы особенно велико, — да, так и есть! Покойная была беременна. Выкидыш у нее случился прежде, чем наступил конец.

Сглатываю отдающую железом слюну, подавляя внезапную тошноту. Шура, держи себя в руках! Ты же профессионал все-таки. Присаживаюсь на корточки рядом с начальницей, сую в рот мятую сигарету, надеясь отогнать липкий дух смерти, пропитавший воздух. Мышка морщится недовольно:

— Вместо того чтобы доктору помочь, курит. Завязывай, на фиг. На вот лучше, заполни. — Ко мне полетел сложенный пополам сопроводительный лист.

Здесь такой порядок — специальной формы для документов, подтверждающих смерть, не предусмотрено. Медик, прибывший на констатацию, оформляет стандартную «проводиловку», такую же, какая отдается врачам приемного покоя стационара при доставке туда больных.

Вношу в отпечатанные на грубой, серой, почти оберточной бумаге графы сообщенные мне полицейским сержантом данные погибшей, время получения вызова, номер наряда. Против надписи: «диагноз врача/фельдшера «Скорой помощи» проставляю слова: «смерть до прибытия «Скорой».

— Люсь, а что указывать в графе «Куда госпитализирован»?

— В смысле?

— Ну, я ж не знаю, куда ее на том свете поместят — в рай или вовсе наоборот?

Мышка глянула на меня сердито и недовольно буркнула:

— Всем невинно убиенным место в раю. А твоему поганому языку место в помойной яме! Нашел повод для шуток! Ставь прочерк.

Поставил. Указал наши фамилии. Подал листок полисмену, старательно заворачивающему в прозрачный пластик орудие убийства. Не нож это, кстати, а длинная, косо заточенная столярная стамеска со сбитой железной накладкой на желтой полированной рукоятке. Нам здесь больше делать нечего. Взяв в одну руку начальницу, а в другую — ящик, не без облегчения поспешил к стоящему поодаль автомобилю.