По методу профессора Лозанова - Иван Менджерицкий

— Хорошо, что вы сделали это, — сказал Агеев. — Мог бы пропасть.

— Он нужен вам?

— Да, Лидия Константиновна.

— Хорошо, — покорно сказала она и достала из верхнего ящика комода небольшую пухлую записную книжку в коричневом коленкоровом переплете. Видно было, что Лидии Константиновне расставаться с нею жаль.

Агеев все понял, сказал:

— Я вам ее верну. Обещаю.

— Хорошо, — кивнула она. — Я вот думала: пройдет какое-то время, как-нибудь вечером я достану ее и неторопливо начну читать, вспоминая Владимира Ивановича, нашу совместную работу, других людей. Знаете, жалею, что такие же ежегодники за другие годы выбрасывала.

— Мне, конечно, тоже жаль, что они не сохранились. Особенно за последние три года…

«Ежедневник» Мельникова Крымов изучал целый день на работе и взял его домой.

Мельников неплохо рисовал и, видно, был человек с юмором. Откуда видно? Да вот из этого рисуночка. Здорово Хрунина изобразил — все точно схвачено, чуть шаржировано. Молодец… А вот и крокодил собственной персоной. Стоит у почтового ящика на задних лапах, прочно опираясь на хвост. В зубах конверт… Что на нем написано?.. Ага — «Анонимка на Мельникова В.И.» И в каждой лапе по конверту.

Ну же, Крымов, напрягись! Кого тебе этот крокодил напоминает? Ващенко? Сазонова? Хрунина?… Увы — крокодил похож на крокодила. Здорового, наглого, хорошо откормленного… Что еще?.. Стишки под рисунком. Выходит, Владимир Иванович и поэзии был не чужд… Ну, почитаем, почитаем: «Аллигатор ронял крокодилью слезу, но мздоимцу, ворюге нет места в лесу. Темной ночью в поганый свой дом он залез, оболгал все и всех, но не сунулся в лес»…

Предположим, под лесом надо понимать трест, которым руководил Мельников. Аллигатор — это анонимщик. Несложные метафоры. Ну, а почему же аллигатор ронял именно крокодилью слезу?.. А какую же ему ронять? Заячью, что ли?.. Нет, тут дело в другом. Мельников, должно быть, знал о каких-то неблаговидных делах Крокодила. Но тот, видимо, крокодильими слезами выплакал себе прощение. Все это совпадает с тем, что уже известно. Мельников ведь кому-то намекал, что вся эта история произошла из-за его беспринципности… Второй важный вопрос: «Почему Владимир Иванович назвал дом Крокодила „поганым“?» Или потому, что там жил этот мерзавец и своим присутствием дом поганил, или… если это, скажем, кооперативная квартира, то куплена она на ворованные деньги… Допустим. Ну и что это тебе дает? Дополнительную информацию. Не больше… А теперь давай разберемся во фразе: «…Но не сунулся в лес». Если лес — это трест, то получается, что анонимщик в тресте больше не работает. Подтверждается точка зрения Кирилла Викторовича Хрунина… Ну и куда же привела тебя эта дополнительная информация?.. Значит так: Мельников по каким-то причинам выгнал Крокодила — будем так пока его называть — из треста. Вернее, дал ему спокойно уйти. Вот в этом и была проявлена беспринципность. Вместо того, чтобы отдать Крокодила под суд, ему предложили уйти по собственному желанию или на заслуженный отдых. Так-так-так. Крокодил же оклемался от своих пустяковых царапин и обдал своего благодетеля огромным комом грязи… Тебе приводили слова Мельникова: «Ни одно доброе дело не остается для нас безнаказанным»… Вот и вырисовывается вполне поучительная история о том, как проявив беспринципность, в общем-то хороший человек подписал себе смертный приговор… Конечно, ты не можешь обойтись без некоторого преувеличения. Но по существу, похоже, прав… Ну легче стало?.. Честно говоря — не очень. Лица анонимщика по-прежнему не разглядеть, а фамилия все та же — «группа товарищей»…

Так прочитал… Давай — еще раз… Да я их уже наизусть знаю. А ты все же почитай… Вот обрати внимание на то, как Владимир Иванович их записал. Каждую строку с заглавной буквы. Ну, это естественно — стихи же… Но вот зачем он жирно обвел каждую заглавную буковку? Зачем?.. Приглядись… Боже мой, да это же акростих!.. — Крымов тихо засмеялся, довольный своим открытием. — Вот и имя анонимщика есть… Да, но ведь этого не может быть!.. Ты веришь в такие совпадения?.. Нет, но как же это возможно?

Он вдруг почувствовал, как у него заныло сердце. Подумал, как тяжко далось ему это открытие… Открытие ли?.. Все это надо будет проверить 20 раз, 30 раз. Представляешь, что произойдет, если ты в таком обвинишь человека, а он на самом деле невиновен. Ты же этого себе никогда не простишь… Итак, терпение… Терпение… План прост, ясен. Прежде всего, надо, чтобы сотрудники БХСС провели глобальную ревизию той самой строительно-механизированной колонны, делами которой уже занимается Кузьмич. Конечно, все раскопать будет сложно — времени прошло немало. Меня ведь интересуют дела трех-четырехлетней давности. Многие документы не сохранились, какие-то наверняка потеряны или уничтожены… И вот что еще, надо продолжать поиски машинки, на которой были все анонимки исполнены. Правда, круг этих поисков можно теперь значительно сузить…

Агеев издалека увидел эту женщину.

Руки ее были заняты сумками с провизией.

Юрий Кузьмич пошел ей навстречу.

Улица была полугородская, полудеревенская. Посреди одноэтажных домов неожиданно возвышались многоквартирные башни. В общем, картина типичная для подмосковных дачных поселков. Многие из них буквально на глазах превращаются в городки. Вместо дач, утопающих в зелени, никого не радующие домины из стекла и бетона.

— Здравствуйте, — сказал Агеев, — позвольте вам помочь?

— Не стоит, — ответила она. — К хорошему привыкаешь быстро, а завтра здесь вас может не оказаться.

— Отчасти это зависит от вас, Римма Сергеевна.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Так разрешите, — повторил он, и на этот раз она милостиво отдала ему сумки.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Вариант первый: слухами земля полнится, — ответил Агеев. Вариант второй: я был на курсах машинописи, где вы преподаете, и мне сказали, как вас зовут и где найти. Выбирайте любой.

— Я, товарищ…

— Агеев, — подсказал он.

— Перепечаткой больше не занимаюсь. Артрит. Неприятная болезнь. Поэтому и не преподаю больше на курсах.

— А печатать мне ничего и не надо, — сказал Агеев.

Они дошли до дома, где она жила, поднялись на крыльцо, оказались в комнате, довольно просторной, где не было ни одного лишнего предмета, ни одной ненужной вещи, словно жила здесь не женщина, а холостой мужчина.

— Так что вам надо? — спросила она, перекладывая содержимое сумок в холодильник.

— Жизнь так сложилась, — объяснял Агеев, — что необходимо срочно научиться печатать. Я, конечно, мог бы записаться на курсы, но там ведь одни девушки, чувствовал бы себя не в своей тарелке. Кроме того, занятия начнутся через два месяца. А время терять не могу.

— В общем, хотите брать у меня частные уроки?

— Да. И как поется в популярной песне: «Мы за ценой не постоим».

— Машинка есть? — спросила она.

— Куплю.

— Покупайте. Уроки я вам давать буду. И сделаем все это в темпе. За три недели. Потом я собираюсь уехать отдыхать.

— Меня это вполне устроит.

— Будем заниматься по три часа в день. Утром можете?

Он кивнул.

— С 9 до 13?

— Договорились.

— Приходите завтра.

— Зачем же нам терять день? — спросил он. — Давайте начнем сейчас.

— Да устала я, — нехотя произнесла она. — А впрочем…

Ну, вот и наступил этот день, вернее утро, когда Крымов мог праздновать свою победу, торжествовать по поводу победы добра над злом, гордиться своим профессионализмом. Но ни праздновать, ни торжествовать, ни гордиться не хотелось. Хотелось в отпуск, который, судя по делам, придется на конец осени, а то и на начало зимы. Хотелось, чтобы дома, наконец, все собрались. Но Танюшка приедет только месяца через два, а когда Колька… — это, пожалуй, одному только богу известно.

Почему-то именно сегодня утром Крымов ощутил и усталость, и какую-то пустоту. Он когда-то где-то прочитал про опустошенность, которую испытывает писатель и художник, заканчивая новое произведение. Сейчас он грустно улыбнулся этой мысли. Конечно, лестно было бы поставить себя с творцами в один ряд, да не соответствует все это, увы, действительности. Во-первых, у него в производстве всегда находится по несколько дел. Одно кончается, второе в серединке, третье только начинается, а есть еще четвертое, а порой, и пятое. Во-вторых, ничего он не создает. Вот это, действительно печально. Ты, Крымов, разрушитель. Но разрушая зло, быть может, создаешь добро? Увы… Ну, может, помогаешь добру?.. Ладно расправь плечи, поправь галстук, попридержи эмоции…

В дверь его кабинета постучали.

Первым вошел Алексей Алексеевич Федин, за ним — Антон Михайлович Звягинцев.

У Федина лицо было, как всегда, жестким, неулыбчивым. Звягинцев же улыбался — чуть приветливо, чуть застенчиво.