Любовь и чума - Мануэль Гонзалес

— Благородный венецианец, ваши слова радуют меня до глубины души! — отозвался старик, сжимая крепко руку молодого патриция.

— Император действительно покушался отнять у меня мою честь и мое состояние. И чем больше я вдумываюсь, тем сильнее сожалею, что отверг предложение отомстить ему за оскорбление.

— Но время еще не ушло, — перебил Никетас, играя бессознательно кинжалом императора. — Вам стоит сказать слово…

— Жребий брошен, и я изъявляю согласие! — воскликнул Валериано, беря оружие.

Изумление Орио было невыразимо.

— Ну нет, ты не способен на такую низость! — проговорил он тихо.

— Тебе-то что за дело?

— Почему же рука твоя не поднялась на Комнина в то время, когда он стоял между нами один и безоружный?

— Это легко понять. Если б мы убили его тогда, то потеряли бы все. Сегодня же смерть императора предоставляет нам всевозможные выгоды.

Сиани поспешил уйти в сопровождении великого логофета, оставив Орио в одиночестве.

Миновав длинную подземную галерею, они вошли в узкий длинный коридорчик, который вел в оружейную залу. Вся стража, находившаяся в этой зале, спала крепким тяжелым сном, так что Сиани со своим проводником прошли незамеченными до передней Комнина, где люди тоже спали.

Никетас отворил потайную дверь, но не был в состоянии перешагнуть порог, потому что колени его подгибались.

— Здесь! — произнес он голосом, дрожащим от волнения. — Идите, не бойтесь ничего, благородный Сиани!

По губам посланника скользнула улыбка глубокого презрения, и он твердым шагом вошел в спальню Комнина, притворив за собою дверь.

Ослепительный свет лампы, стоявшей на мраморном с бронзовыми украшениями столе, озарял ярко ложе спавшего императора.

Валериано взял ее и пошел к алькову[9] все такими же ровными и твердыми шагами, звук которых не мог заглушить даже толстый и пушистый ковер. Он, видимо, не нуждался для исполнения замысла ни в ночной темноте, ни в ночной тишине.

Остановившись перед постелью спящего, он поднес к нему лампу и коснулся слегка рукой его лба. Комнин вздрогнул при этом тихом прикосновении и стал сильно метаться, как будто бы желая сбросить с себя свинцовую, непосильную тяжесть, сковавшую его члены. Но усилия императора были долго бесплодны, и только после энергичной борьбы он начал мало-помалу приходить опять в чувство. Открыв глаза, Комнин увидел перед собою посланника, стоявшего неподвижно, как статуя.

— Измена! — вскрикнул он, протянув быстро руку к подушке, под которой всегда лежал кинжал.

— Не ищите кинжала, — проговорил Сиани, — он у меня в руках!.. Вот он! — добавил тихо молодой человек, показав его изумленному императору.

— Ну, храбрый Сиани, ты поступил очень благоразумно, воспользовавшись моим сном, чтобы отнять у меня опасное оружие, — проскрежетал Комнин, сжимая кулаки. — Клянусь, что иначе я пригвоздил бы тебя к этой двери, в которую решился ты войти.

— Не я отнял его у вашего величества, — ответил спокойно Валериано. — В мою подземную темницу пришел человек и, подавая мне этот кинжал, сказал: «Убейте Цезаря и вы будете свободны!» Я взял тогда кинжал и явился сюда.

— Но ты не предвидел, конечно, — отозвался насмешливо Комнин, — что я могу задушить тебя своими руками так же легко, как медведь душит лапой собаку?

Венецианец недоверчиво покачал головой:

— Если бы медведь был усыплен таким наркотическим веществом, которое подсыпали вам сегодня в питье, то, несомненно, и он не сладил бы с собакой.

— Ложь! — воскликнул Комнин и, соскочив с постели, бросился на посланника. Но силы неожиданно изменили ему, колени подломились, и он в изнеможении свалился на подушки с глухим рычанием зверя, попавшего в засаду.

— Выслушайте меня, — сказал тихо Сиани, взяв руку императора.

Мануил поднял голову и кинул на патриция взгляд немого отчаяния.

— Я хочу возвратить вам добровольно кинжал, — продолжал Сиани.

— Уж не сон ли все это?!.. — воскликнул император, принимая оружие. — Так ты пришел не с тем, чтобы убить меня?

— Я взял ваш кинжал из рук заговорщиков исключительно с целью возвратить его вам и сказать: вот как мстит Валериано Сиани!

— Благодарю тебя!.. Ты честный человек… Будь же великодушен и скажи мне имена заговорщиков.

— Это не моя тайна: я исполнил свой долг и ухожу в темницу.

— Неужели ты считаешь меня неблагодарным? Неужели ты думаешь, что во мне нет ни капли совести?.. О нет, спасителю цезаря должна быть оказана великая благодарность: я дарую свободу как тебе, так и Орио!

— Теперь я в свою очередь благодарю Комнина!

— Но смотри, чтобы к восходу солнца никто из заговорщиков не видел вас больше в наших стенах… Иначе вам никогда не вернуться в Венецию.

VII. Необыкновенно сильный грек

Последние лучи заходящего солнца отражались на зеркальной поверхности Риальто. Гондольеры расположились группами на белых плитах, окаймлявших канал, играя в кости и ожидая желающих воспользоваться их услугами, а некоторые спали спокойно под мостом.

Когда пробили часы на башне Святого Марка, один из игравших встал и скорыми шагами подошел к товарищу, который, растянувшись лениво на земле, пил с жадностью из фляги вино.

— Доминико! — сказал он, толкнув его ногой. — Скоро ли ты перестанешь подкреплять свои силы? Мне кажется, что если б вода лагун вследствие чуда превратилась в вино, то ты взялся бы осушить ее в одиночку… Вставай, пора идти!

— Неужели пора, мой дорогой Орселли? — проворчал Доминико.

— Да мы ведь обещали старому синдику Бартоломео ди Понте вычерпать воду из его гондолы, которая течет. Возьми же свой черпак и пойдем поскорее.

— Какой ты бессердечный! — произнес Доминико, решаясь прекратить на минуту свое любимое занятие. — Не забывай, пожалуйста, что рыбная ловля была нынче трудна, а жар невыносимый!

— Ну так пей да спи, ленивое животное! — воскликнул Орселли с презрением. — Ты, право, не достоин греться под этим солнцем.

— Вот поэтому-то я и улегся в тени, — проговорил Доминико, заливаясь неудержимым смехом.

Орселли взял свой черпак и удалился, пожимая плечами.

Доминико преспокойно продолжал пить, когда товарищи его вдруг бросили игру, завидев приближающуюся гондолу, на которой виднелись сундук и несколько тюков.

— Причаливай здесь, Заккариас! — раздалось из гондолы.

Пока Заккариас, соскочив на землю, привязывал канат, гондольеры торопливо выгрузили багаж, спрашивая, куда они должны нести его.

— Положите его туда, откуда взяли, — ответил Заккариас.