Реникса (второе издание) (с илл.) - Александр Китайгородский

Разумеется, формальная логика всегда может быть спасена введением дополнительных ограничений или условий. Это, однако, нас сейчас не интересует. Мы достигли своей цели — показали на нескольких примерах, в какие тупики может завести игра словами.

Два полюса — схоластика и естествознание

Игра словами как метод познания и объяснения жизни восходит к Аристотелю, доведена была совершенства схоластами средних веков и сохраняется почти неизменной в «учениях» современных отцов церкви и реакционных философов. Уверенность в том, о сочетания слов имеют смысл безотносительно их практического содержания, удивительно живуча. Лишь последние десятилетия естествоиспытатели научились пользоваться словами так, как должно ими пользоваться.

Нет ничего странного в том, что естествознание первым проделало тот путь, который еще предстоит совершить другим областям науки. Вера в изначальный смысл слова, которую преодолела физика, еще порой присутствует (иногда с минимальной модернизацией) в сочинениях, посвященных взаимоотношениям людей друг с другом и с природой. Поэтому представляется нелишним познакомить читателя с типичными схоластическими рассуждениями.

Начнем сначала — вчитаемся в туманные нагромождения слов и вникнем в принцип объяснения природы по Аристотелю.

В противоположность современной науке, которая полагает, что жизнь надо объяснять количественными категориями: пространственным протяжением, геометрической формой, движением тел и телец, — Аристотель, объясняя природу, приписывал каждому свойству материи мистического носителя.

Этот способ объяснения близок ребячьей манере рассуждения. (Может быть, поэтому он так и живуч?!) Почему сладко? Потому, что много сладости. Почему тепло? Потому, что много теплоты, и т. д.

Так объяснить можно все, что угодно, и никаких трудностей при этом не возникает. Как понять, что тела падают на землю?

Очень просто: тела падают под действием присущей им тяжести. Чем больше в теле тяжести, тем быстрее оно падает. Это сочетание слов — характернейший пример бессодержательной болтовни.

Возможность «запросто» объяснить все на свете иногда приводит в восхищение, словесная эквилибристика доведена до совершенства. Аристотелевская физика исходила из того, что каждое движение должно иметь двигатель (второй блестящий пример тавтологии). Двигатель должен находиться либо внутри тела, либо рядом с ним, но в непосредственном контакте. Действие на расстоянии считалось совершенно невозможным.

Но вот вам захотелось узнать объяснение самых простых вещей, скажем, движение брошенного камня. Внутри камня двигателя нет, давящего или тянущего тела около тоже нет. Положение вроде бы тяжелое. Но Аристотеля оно не смущает. Желаете объяснения? Пожалуйста. В момент броска рука приводит в движение не только камень, но и окружающую камень среду. Ну, а дальше?

Спокойствие. Окружающей среде, той ее части, которая пришла в движение, рука передает еще особое качество — «виртус мовенс». Этот «виртус мовенс» есть способность передавать движение другим телам.

Видите, как просто!

Теперь дело пошло без задержки. Камень передвинулся в соседнее место за счет этого самого «вируса». Придя в соседнее место, сдвинул новый участок среды и передал ему еще немного «виртуса». И так далее.

Но ведь камень в конце концов упадет на землю! Ну за чем дело стало? Ясно, что при каждой следующей передаче количества «виртуса» становится все меньше и меньше.

А что за среда, о которой идет речь?

Вероятно, это воздух.

А если воздуха нет?

Все равно среда есть. Дело в том, что Аристотель с жаром отвергает возможность пустоты.

Доводы, отвергающие пустоту, весьма темпераментны, а о логике доказательства можно судить по такому «рассуждению»:

«Пустоты не может быть. Что такое пустота? Это место без помещенных в это место тел. Но ведь это такая же бессмыслица, как напиток, которого нельзя выпить, или как чувство, которого нельзя почувствовать. Из этого сопоставления ясно, что пустоты быть не может».

Вот вам и логическое доказательство. Чтобы опровергнуть на опыте утверждение об отсутствии в мире пустоты, надо потрудиться. Но «глубокомысленные» рассуждения приводили порой к выводам, которые ничего не стоило опровергнуть, прибегнув к элементарному опыту. Не будем говорить о «мудрых» заключениях, касающихся устройства вселенной или движения тел. Достаточно перечислить наудачу лишь несколько плодов размышлений Аристотеля.

Так, если жениться рано, то дети от этого брака будут женского пола; что кровь женщин темнее, чем кровь мужчин; что слонов, страдающих бессонницей, надо лечить, смазывая их плечи оливковым маслом. Пожалуй, наиболее замечательным является доказательство того, что у женщин меньше зубов, чем у мужчин. Мудрецам того времени не приходило в голову попросить жен раскрыть рот, чтобы убедиться в справедливости своих научных выводов.

Думается, примеров больше приводить не стоит. Их вполне достаточно, чтобы составить представление о характере научных рассуждений Аристотелева плана.

Типичными для средних веков были философы, которые, «занятые, — как писал Стендаль, — вздорными спорами о преимуществах химер Аристотеля или Платона, время от времени меняли одни нелепости на другие, не приближаясь нисколько к истине». И все-таки уже в XV веке начали раздаваться мощные голоса, призывавшие расстаться с забавной, но бесплодной игрой словами.

Этот мотив часто звучит в сочинениях Леонардо да Винчи. «Нужно руководствоваться показаниями опыта, — писал он, — и разнообразить условия до тех пор, пока мы не извлечем из опыта общих законов, ибо лишь опыт открывает нам общие законы». Под этой фразой обеими руками подпишется каждый естествоиспытатель современности.

Через сто лет после Леонардо уже не между прочим, а в специальном трактате англичанин Бэкон призывал расстаться со словами как источником мудрости, а обратиться к опыту.

А вот комментарий великого итальянца Галилея к схоластическому «объяснению» тяжести по Аристотелю, которое мы только что приводили. В своих знаменитых диалогах Галилей задает вопрос простаку Симпличчио:

— Почему тела падают на землю?

— Всем известно, — не задумываясь, отвечает простак, — причиной является тяжесть.

— Вам следовало сказать, — замечает Галилей, — что эту причину мы называем тяжестью.

В этой поправке заключен глубокий смысл. Галилею, которого с правом полагают родоначальником экспериментальной физики, чуждо объяснение явлений с помощью мистики слова. Маленькая поправка и знаменует становление современного метода естествознания.

Нет в мире силы, энергии, тяжести, электричества, а есть явления или вещи, которые мы называем силой, энергией… А раз называем, значит, каждому понятию должно быть дано строгое определение, которое означало бы одно и то же для любого человека, вне зависимости от его расы, возраста и происхождения. Более того, это определение должно быть таким, чтобы утверждения о поведении понятия (скажем, «сила равна 10 килограммам» или «энергия такого-то тела уменьшается») могли быть в принципе проверены автоматически.

Это, разумеется, не значит, что естествознание не имеет дела с гипотетическими представлениями, с моделями. Однако лишь те модели или гипотезы имеют право на жизнь, из которых строгая логика позволяет вывести следствия, проверяемые на опыте.

Что касается комбинаций слов и фраз, которые не являются описаниями фактов, не являются следствиями фактов и не являются утверждениями, которые могли бы быть проверены фактами, то к таким словосочетаниям естествознание относится, мягко выражаясь, без интереса.

Если речь идет об очень сложном явлении, то естествознание признает и другой метод объяснения. Создается упрощенная модель явления. Далее строгим рассуждением показывается, каким поведением обладает модель. Если поведение модели совпадает с поведением реального объекта, то, значит, явление «похоже» на придуманную модель.

Поповская логика

К нашей теме относятся также рассуждения о боге. Именно рассуждения о боге, а не вера в бога. Если доводы разума спокойно отклоняются и ваш собеседник говорит, что он верит в бога, несмотря на груду логических, этических и естественнонаучных доводов, говорящих об абсолютной несогласованности этой гипотезы со всей жизнью, то делать нечего, вы ничего не добьетесь. В этом случае можно лишь рассчитывать на какое-то эмоциональное потрясение, которое зачастую способно разрушить веру там, где самая умнейшая антирелигиозная пропаганда оказывается бессильной.

Такая непробиваемая позиция достаточно распространена. Современные представители точки зрения, выражающейся словами «вера превыше всего и исключает разум», имеют далеких предков. Очень давно деятель ранней христианской церкви Тертуллиан говорил: